Виталий Бианки - Лесные сказки и были (сборник)
– Смотри, – сказал Дикий Селезень, – вон там, у берега озера, плавают четыре утки. Летим к ним, – и там с ними будем в полной безопасности. Уж это как дважды два – четыре.
– Ка-ак? Ка-ак? – спросила Дикая Уточка. Она не знала арифметики.
– Да так, – сказал Дикий Селезень, – очень просто. Четыре утки да мы двое – всего нас будет шесть уток. У каждой утки по два зорких глаза. У шести уток – шесть на два – двенадцать зорких глаз. А у нас с тобой только – дважды два – четыре. Двенадцать разделить на четыре – будет три. В три раза безопаснее нам с теми четырьмя утками на озере, чем одним на болоте. Это уж точно, арифметически.
– Та-ак, та-ак! – согласилась Дикая Уточка. – Только что-то не нравятся мне эти утки. Почему они не кувыркаются в воду вниз головой, почему хвостиков не кажут над водой?
– Чепуха какая! – рассердился Дикий Селезень. – Не обязаны они всё время кувыркаться! А разве ты не видишь, что каждая из них, как и полагается в нашей породе, с носка плоска? Разве у каждой голова, хвост, крылья не точь-в-точь такие, как у нас с тобой, и не такого же цвета? Все признаки налицо, а ты…
– Та-ак, та-ак! – согласилась Дикая Уточка. – Вижу-то вижу, а только что-то боязно мне, только что-то кажется мне, будто это утки… какие-то не такие.
– Ну, знаешь! – возмутился Дикий Селезень. – Не желаешь – как желаешь, – и сиди одна в своём болоте, пока охотник не пришёл. А я полетел.
– Зря, зря, зря! – закричала ему вслед Дикая Уточка.
Но Дикий Селезень уже перелетел на озеро и с плеском подсел к четырём деревянным уткам – чучелам, мертво покачивающимся на волнах. Притаившийся в кустах охотник выстрелил, – и голова Дикого Селезня упала в воду.
– Та-ак, та-ак, та-ак! – грустно закрякала Дикая Уточка: она отлично всё видела из своего болота – и ещё глубже запряталась в кочки.
– Зря ты, Дикий Селезень, погиб, – зря, зря! Умная была голова, а глупышу дана.
МАСТЕРА БЕЗ ТОПОРА
Загадали мне загадку: «Без рук, без топорёнка построена избёнка». Что такое?
Оказывается, – птичье гнездо.
Поглядел я, – верно! Вот сорочье гнездо: как из брёвен, всё из сучьев сложено; пол глиной вымазан, соломкой устлан; посередине вход; крыша из веток. Чем не избёнка? А топора Сорока никогда и в лапках не держала.
Крепко тут пожалел я птицу: трудно, ох, как трудно, поди, им, горемычным, свои жилища без рук, без топорёнка строить! Стал я думать: как тут быть, как их горю пособить?
Рук им не приделаешь.
А вот топор… Топорёнок для них достать можно.
Достал я топорёнок, побежал в сад.
Глядь, – Козодой-Полуночник на земле между кочек сидит. Я к нему.
– Козодой, Козодой, трудно тебе гнёзда вить без рук, без топорёнка?
– А я и не вью гнезда́! – говорит Козодой. – Глянь, где яйца высиживаю.
Вспорхнул Козодой, – а под ним ямка между кочек. А в ямке два красивых мраморных яичка лежат.
«Ну, – думаю про себя, – этому ни рук, ни топорёнка не надо. Сумел и без них устроиться».
Побежал дальше.
Выбежал на речку. Глядь, – там по веткам, по кусточкам Ремез-Синичка скачет, – тоненьким своим носиком с ивы пух собирает.
– На что тебе пух, Ремез? – спрашиваю.
– Гнездо из него делаю, – говорит. – Гнездо у меня пуховое, мягкое, – что твоя варежка.
«Ну, – думаю про себя, – этому топорёнок тоже ни к чему – пух собирать…»
Побежал дальше.
Прибежал к дому. Глядь, – под коньком Ласточка-Касаточка хлопочет – гнёздышко лепит. Носиком глинку приминает, носиком её на речке колупает, носиком носит.
«Ну, – думаю, – и тут мой топорёнок ни при чём. И показывать его не стоит».
Побежал дальше.
Прибежал в рощу. Глядь, – там на ёлке Певчего Дрозда гнездо. Загляденье, что за гнёздышко! Снаружи всё зелёным мхом украшено, внутри – как чашечка, гладкое.
– Ты как такое себе гнёздышко смастерил? – спрашиваю. – Чем его внутри так хорошо отделал?
– Лапками да носом мастерил, – отвечает Певчий Дрозд. – Внутри всё цементом обмазал – из древесной трухи со слюнкой со своей.
«Ну, – думаю, – опять я не туда попал. Надо таких искать птиц, что плотничают».
И слышу: «Тук-тук-тук-тук! Тук-тук-тук-тук!» – из лесу.
Я туда. А там Дятел.
Сидит на берёзе и плотничает, дупло себе делает – детей выводит.
Я к нему:
– Дятел, Дятел, стой носом тукать! Давно, поди, голова разболелась. Гляди, какой я тебе инструмент принёс: настоящий топорёнок!
Поглядел Дятел на топорёнок и говорит:
– Спасибо, только мне твой инструмент ни к чему. Мне и так плотничать ладно: лапками держусь, на хвост обопрусь, пополам согнусь, головой размахнусь, – носом ка-ак стукну! Только щепки летят да труха!
Смутил меня Дятел; птицы-то, видно, все мастера без топора.
Тут увидел я гнездо Орла. Большущая куча толстых сучьев на самой высокой сосне в лесу.
«Вот, – думаю, – кому топор-то нужен: сучья рубить!»
Подбежал к той сосне, кричу:
– Орёл, Орёл! А я тебе топорёнок принёс!
Разнял Орёл крылья и клекочет:
– Вот спасибо, парнишка! Кинь свой топорёнок в кучу. Я сучков на него ещё навалю – прочная будет постройка, доброе гнездо.
ДВЕ ВОРОНЫ
Молодая ворона ходила по берегу реки, разыскивала себе среди камешков пропитание.
Ничего хорошего ей не попадалось – одни дохлые, высохшие рачки да рыбки.
Вдруг видит: на песке у самой воды лежит крупная двустворчатая раковина-беззубка. В этих раковинах превосходные, на вороний вкус, слизняки, вроде знаменитых у людей устриц: такие слизкие, прохладные, аппетитненькие… Одна беда: укупорка – первый сорт. Раковина толстая, гладкая, крепкая. Створки её плотно сомкнуты – что на замке.
Как из такой посудинки слизняка добыть?
Пробовала ворона и так и эдак: то на один бок повернёт, то на другой, то на ребро раковину поставит – да тюк её носом, тюк носом! А нет, ничего не выходит, не поддаётся раковина: скользит острый крючковатый вороний нос по гладким створкам.
Тюк – и в песок носом.
Тюк – и в песок.
Наглоталась ворона песку и раковину бросила. Сидит – хохлится. Не знает что дальше делать.
Прилетел на берег кулик-сорока, рядом с вороной сел. Сейчас же себе беззубку разыскал – точь-в-точь как у вороны.
Пальцами её прижал к песку, кончик носа просунул в маленькую щёлочку в уголке между створок – да как нажмёт! А нос у кулика-сороки длинный и на конце с двух сторон заточен – вроде отвёртки. Ну конечно, раковина так пополам и раскрылась.
Молодой вороне обидно. Подскочила к кулику-сороке, хотела слизняка у него из-под носа выхватить.
А кулик – глыть! – и сглотнул слизняка.
Ворона: «Кра! Кра! – кричит. – Кража! Так всякий раскупорит, раз отвёртка! Вороний нос порочит!»
– Раскаркалась! – гаркнула старая ворона, подлетая на шум. – Сама вороний нос порочишь, дурашка. Всякая птица своим носом сыта. – Сама хвать раковину у молодой вороны из-под носа.
Крючковатым своим носом крепко, как клещами, зажала беззубку – не выскользнешь! Взвилась с ней в воздух да оттуда, с высоты-то, швырк её на камни! Раковина вдребезги, а слизняк вот он!
Молодая ворона только рот разинула. А старая уж тут, на камнях. Глыть слизняка! И говорит:
– Кто дальше своего носа не видит, тот с носом и останется. Благодарим за угощенье! – И улетела.
Старая воронаРассказал про молодую, надо и про старую ворону рассказать. Только уж тут надо немножко вороний язык знать, – хоть три вороньих слова. Вот они, запомни.
Просто: «Карр!» значит: «Здравствуй, товарка!» – обычное у ворон приветствие.
Два раза: «Карр! Карр!» значит: «Грабь! Гррабь!» – или: «Харч! Харрч!» – то есть еда, вкусное что-нибудь на вороний вкус. Вороны ведь грабежом живут.
Три раза: «Карр! Карр! Карр!» – отчаянным голосом: «Кар-раул! Удир-рай! Враг!»
Вот проверь: сто́ит только одной так закричать – разом все вороны, сколько их есть кругом, подхватят: «Карр! Карр! Карр!» – «Враг! Враг! Враг!» – на крыло да врассыпную, кто куда!
Потому как это – воронья тревога, тут времени терять нельзя: опасно для жизни.
Запомнил вороньи слова? Теперь слушай.
Жила-была в деревне старая, бывалая ворона. Среди других ворон самой умной слыла. Она воронью молодёжь учить очень любила: где как летать, да что как клевать, да как понимать.
Жива эта ворона и сейчас. Только уж больше такой особенно умной даже среди ворон не слывёт. Нет уж, давно не слывёт.
А случилось это вот как, вот почему.
Захотелось раз старой вороне свежих беззубок на завтрак. Вспомнила, как в прошлом году вкуснейшую беззубку у молодой вороны из-под носу утащила. Эх, и аппетитный был слизнячок – прямо устрица!
Полетела старая ворона на ту реку, где беззубки водились. А туда от той деревни, где ворона жила, не близкий путь: с солнышком вылетела – едва к полудню прилетела.
Прилетела на ту реку и видит: совсем будто и не та река! Была тут деревушка Малые Избушки, а стали дома каменные с длинными стенами, с широкими окнами. Один дом на одном берегу, другой – на другом. Посередине – поперёк реки – третий, а перед ним – запруда.
