Виктор Баныкин - Повести и рассказы
Федя еще раз посмотрел в продолговатое остроносое лицо Артема с редкими черными пушинками над верхней губой и снова попятился, боясь подвоха. Стукнувшись вихрастым затылком о косяк двери, Федя даже не поморщился от боли, по-прежнему не спуская с Артема своих настороженных глаз.
А проказник Артем, никогда не лазивший в карман за словом, все молчал и молчал, глядя на Федю приниженно и сконфуженно, будто провинившийся в чем-то добрый дворняга.
— Как это самое… поживаем? — выдавил наконец из себя Артем, когда уж молчание стало невтерпеж и тому и другому. — Жизнь-то, спрашиваю, как?
— Ничего… поживаем, — ответил Федя.
— Выходит, всё в порядке?
— Ага, в порядке, — кивнул Федя и, подняв правую ногу, осторожно переставил ее через порог, так же незаметно он переставил и левую.
«В порядке-то в порядке, — подумал он, — да как бы ты не наделал беспорядка… Вон руку-то тебе, забияка, уж где-то подремонтировали».
И Федя покосился на дверь в избу: успеет ли он вовремя ее захлопнуть, если Артем начнет агрессивные действия?
— А отец с матерью… они все еще в Сухой балке? — опять заговорил Артем.
«Ишь куда ты клонишь!» — смекнул Федя и тотчас сказал:
— Они вот-вот дома будут. А тебе зачем они?
— Не-е, я не к ним, я к тебе, — оживился Артем. — Смотри, чего принес.
Артем присел на корточки, зубами сдернул с картуза носовой платок, а картуз опрокинул вниз.
И Федя вдруг увидел на полу молодого ежика. Ощетинившись, ежик замер на месте, сердито посапывая. Уже совсем не думая об опасности, Федя наклонился и с любопытством уставился на колючий живой комок.
— Как еж, ничего? — спросил Артем.
— Ага, ничего.
— Ну, тогда забирай его себе.
— Насовсем? — Федя поднял на Артема свои большие немигающие глаза.
— Насовсем, насовсем! — Артем улыбнулся. — А хочешь, еще поймаю. Мне теперь не скоро на работу… Видишь, с рукой-то что получилось?
— А что у тебя с ней получилось?
— Да ночью вот на плотине обвалилась глыба, и я вместе с ней кувыркнулся вниз тормашками в воду. А за мной бревно с железной скобой ухнулось. Скобой-то мне руку и поранило.
— Кто же тебя из воды вытащил? — спросил Федя. Теперь он с уважением глядел и на Артема, и на его забинтованную руку.
— Из воды — бульдозерист Анвер, а руку… руку — она, Ксения Трифоновна, заштопала. Если б не она, не знаю, что и было бы… Кровища хлестала, ай да ну! — Артем помолчал. — Она у тебя знаешь какая? Ничего ты еще не знаешь!.. Ну, я пойду, а то приедет — заругает… Лежать приказала.
Артем взял в здоровую руку фуражку и встал.
А Федя, не замечая уже больше Артема, принялся хлопотать вокруг ежика. Сбегав на кухню, он принес большой кусок пирога с мясом.
— Ешь, еженька, ешь, колючий, — приговаривал Федя, ломая пирог на мелкие кусочки. — Ну не бойся, я тебя не трону.
Потом он слазил в погреб и вынул оттуда запотевшую крынку с молоком. Молока он налил в чайное блюдце, а блюдце поставил на пол перед ежиком.
А еще через час Федя решил поискать в сарае какой-нибудь ящик, чтобы устроить в нем постель для ежа. Собираясь в сарай, Федя бережно взял ежика на руки и отнес его к себе на кровать.
— Отдыхай пока здесь, — сказал Федя. — А к вечеру у тебя будет свой дом.
Разыскав в сарае небольшой фанерный ящичек, Федя, уже собравшись уходить, как-то случайно остановил свой взгляд на тонких полосках смолкой лучины, валявшейся у самой двери.
Лучину для растопки печки и плиты всегда щепал по выходным дням отец. Но в это воскресенье отец весь день не был дома.
«Всего пять лучинок осталось», — сосчитал Федя и поставил на землю ящик.
Еще не отдавая себе отчета в том, что он собирается делать, Федя взял топор и подошел к невысокой поленнице дров — таких ценных в этом степном краю.
«Это полешко самое подходящее», — сказал себе Федя, облюбовав кремовато-оранжевое, несучковатое полено.
По сараю в разные стороны полетела звонкая щепа. Первые два полена Федя расколол не совсем удачно: многие лучинки оказались толстоватыми. Но зато уже следующие поленья он щепал как по мерке.
Про ежа Федя вспомнил часа через три, когда в дверях сарая уже высилась большая куча клейкой лучины, пахнущей солнцем и сосновым бором.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, последняя
Из Сухой балки Ксения Трифоновна вернулась усталая и неразговорчивая. Она молча выскоблила в сенях пол, весь в синевато-белых молочных лужицах и масляных пятнах от пирога, так же молча умылась и стала кормить Федю ужином.
Феде очень хотелось, чтобы Ксения Трифоновна сходила в сарай за лучиной, но она в этот вечер не топила печку.
Федя ел подогретый на плитке мясной пирог с хрустевшей на зубах подрумяненной коркой и нет-нет да и бросал на Ксению Трифоновну удивленный взгляд. Какая-то необычно замкнутая и отчужденная, нынче она была особенно некрасива. И все-таки Феде что-то начинало нравиться в Ксении Трифоновне.
«Устала, — подумал он, рисуя вилкой на пустой тарелке колючего ежа. — Всю ночь не спала, и день, тоже там, на стройке. Вот и устала».
В этот вечер Ксения Трифоновна рано уложила Федю спать. Прежде чем забраться в постель, Федя заглянул под кровать: присмиревший ежик лежал в ящике на теплом Федином шарфе и, вероятно, уже спал.
Уходя из комнаты, Ксения Трифоновна плотно прикрыла за собой дверь. Но сама она почему-то все еще не ложилась. Федя слышал, как мачеха расхаживала по соседней комнате, что-то передвигая с места на место. Он даже слышал, как она тяжело вздыхала.
Потом Федя задремал. Но сон его был чуток и тревожен. И, когда хлопнула сенная дверь, Федя очнулся и поднял голову. Под чьими-то тяжелыми шагами заскрипели половицы.
«Папка приехал», — догадался Федя. А в следующую минуту он услышал я голос отца — тревожный, испуганный:
— Ксюша, ты что тут делаешь?
— Собираю… вещи свои собираю. Уходить хочу от тебя, Георгий.
— Уходить? Да ты в своем уме?.. Зачем это, Ксюша?
Федя слышал, как отец бросил на пол шуршащий плащ, как порывисто он шагнул вперед.
Наступило молчание. Что происходило за стеной, Федя не знал. Но вот опять раздался голос отца: — покорный, молящий:
— Ну я тебя прошу, Ксюша!.. Ксюша, ну…
— Не проси, Георгий, — негромко и сдержанно заговорила Ксения Трифоновна. — Ты только пойми меня… Я для него совсем-совсем чужая. Он даже из дому бежит… будто ему тут все опротивело…
— Нет, нет, ты преувеличиваешь! — протестующе перебил Ксению Трифоновну отец. — Он же мальчишка, нелегко ему сразу привыкнуть… Шутка ли — мать потерял. И я вот… тоже его забросил, всё дела да недосуг. Эх!
Федя сидел в кровати, и сердце его холодело от предчувствия чего-то недоброго.
— Я не виню Федю, — сказала Ксения Трифоновна, — может, он мальчик и неплохой. Но он меня ничуть не любит. Я стараюсь и так и эдак, а он мне только плохое… Нет, не проси, нам лучше расстаться.
Путаясь в одеяле, Федя спрыгнул на пол и рванул на себя дверь.
— Тетя Ксения! — закричал Федя, сам не зная, что он делает. — Тетя Ксения!..
А в следующий миг, обняв Ксению Трифоновну, Федя уткнулся лицом в ее старый ситцевый сарафан, в тот самый пунцовый сарафан, в котором он увидел ее впервые месяц назад на крыльце своего дома.
ПЕРО ЖАР-ПТИЦЫ
Рассказы
Ночная пальба
Люблю я русский пейзаж, на его фоне как-то лучше, яснее чувствуешь и смысл русской жизни, и русскую душу.
М.В. Нестеров
В середине января как-то отправился я в гости под Клин к бывалому охотнику-леснику Ивану Дмитриевичу. В Дубровке все звали его Митричем.
Припозднился я. Давно стемнело, когда сошел с электрички. На черном небе уже мерцали крупные ледяные звезды. Было тихо. Скрипнула калитка где-то на окраине утонувшей в сугробах деревеньки, а показалось — вон из того неприветливого дома с закрытыми на болты ставнями кто-то вышел. Поражала эта звонкая тишина, неведомая теперь в городах даже в глухую полночь.
Митрич жил у леса под боком. В окнах его избы весело сиял свет. Пока шел, увязая чуть ли не по колено в сыпучем снегу, валившем, похоже, весь день, то и дело хватался руками за уши.
— Ого! — воскликнул Митрич, едва я переступил порог. — Не зря, ядрен корень, у меня нос чесался. Кумекал: быть гостю!
И, бодро вскочив с окованного железом сундука, стоявшего у натопленного до знойной истомы подтопка, принялся помогать мне освобождаться от рюкзака.
