Михаил Зощенко - Заколдованная буква
— Так, — сказал Мишка, плача, — теперь глотни его! Глотни!
Я глотнул. Мне уже было всё всё равно, лишь бы Мишка скорее прочитал мои мысли про пожар.
— Так, — сказал Мишка, чихая, кашляя и плача, — Теперь другое дело! Теперь гораздо лучше!
Не знаю, может быть, Мишке стало и лучше, но, когда я сунул голову в дым и потом ещё глотнул его, мне сразу стало гораздо хуже. Я тоже зачихал и закашлял, а по щекам у меня потекли «тройные слёзы» (одни из-за того, что дым ел глаза, другие оттого, что мне стало жалко нашу дачу, а третьи потому, что Мишка и после глотания дыма не прочитал ни одной моей мысли). А дым над нами стоял уже как над морской эскадрой, и спину уже почему-то пекло. Я хотел обернуться, посмотреть на дачу, а сам боюсь: вдруг она действительно горит?
А Мишка всё бормочет:
— Сейчас узнаем, о чём он думает!..
«Узнаем! Узнаем!» А сам всё опять не узнаёт. Тогда я не выдержал и просто заорал.
— Не знаю, — кричу, — о чём ты, Мишка, думаешь, но я лично думаю о том, что дача наша уже горит и нам с тобой, Мишка, надо не дым читать, а тушить пожар!
А Мишка кричит:
Что ты мне про свои мысли кричишь! Ты мне про мои мысли кричи!
— А я кричу:
— Свои мысли ты и сам знаешь! А мои не можешь прочитать! Не можешь!
А Мишка кричит:
— А я почему не могу их прочитать? Потому что мой дым перепутался с твоим, и я не могу отличить свои мысли от твоих!
А я кричу:
— Мои мысли о том, что надо звонить по 01! А все остальные, — кричу, — это твои, Мишка, мысли!
И тут, вместо того чтобы сказать мне спасибо за помощь, Мишка вдруг как рассердится на меня.
— Некоторые типы говорят слова, чтобы скрыть свои мысли, но эти штучки у них не пройдут! Нас не собьёшь!
К этому моменту я уже так наглотался дыма, и почувствовал себя так неважно, и так мне вдруг стало всё равно, что подумает обо мне Мишка, что я перестал помогать ему читать мои мысли. Я быстро обернулся, смотрю сквозь дым — все окна нашей дачи такие, как будто в комнатах кто-то проявляет пластинки при красном свете. Тут уж я просто завопил:
— Пожар! Пожар! Горим! Горим!
Вероятно, мои мысли о пожаре если не Мишке, то кое-кому всё-таки удалось прочитать. Потому что, когда я закричал, над нашей дачей остановился в воздухе вертолёт. А со стороны речки, преодолевая дымовую завесу, к берегу стал подруливать катер речной милиции. А в глубине дыма за оградой раздались громкие голоса и вой пожарной сирены.
Как мама и папа наткнулись на нас с Мишкой в чёрном тумане, из-за чего мама упала в обморок, что кричал командир пожарных, когда обнаружил дымовые шашки и не. обнаружил никакого пожара, и что после этого началось, как реагировали на всё это наши соседи, почему милиционер катера записал наш телефон, чем пригрозил брандмайор моему папе и как мы себя чувствовали всё это время — я рассказывать не буду!
Всё, что я перечислил, мы с Мишкой перенесли мужественно и героически. Как и полагается всё переносить настоящим путешественникам. Только один раз наши ряды с Мишкой дрогнули и пришли в замешательство: это когда приехавший на «скорой помощи» врач установил у нас обоих отравление угарным газом, правда, не очень тяжёлое. Достав две кислородные подушки, он заставил нас с Мишкой дышать кислородом. Потом он заставил нюхать нашатырь, потом он заставил раздеться и растёр с ног до головы, потом хотел обложить нас грелками… Уж против чего, а против грелок Мишка просто взбунтовался. А за ним взбунтовался и я.
Мишка орал, что он нигде ещё не читал, чтобы путешественникам, которые читали дым и мысли с помощью дыма, давали после этого нюхать нашатырь и обкладывали грелками.
— Во-первых, — сказал папа, — вы дым не читали, а вы просто его нюхали… Во-вторых, — сказал папа, — для того чтобы читать мысли на расстоянии, надо иметь не только расстояние, но и мысли…
По-моему, папа хотел сказать нам с Мишкой ещё что-то «в-третьих», и «в-четвёртых», и «в-пятых», но доктор сказал, что нам с Мишкой необходимы тишина и полный покой. После этого все ушли. И мы с Мишкой остались одни в тишине и в полном покое.
Если не считать нашего покашливания, то мы с Мишкой лежали молча.
Судя по выражению Мишкиного лица, он опять обдумывал что-то просто невероятное. А я, убедившись, что Мишка ни с дымом, ни без дыма пока не может прочитать мои мысли, я, как всегда, но почему-то с ещё большим наслаждением, предался своим ничем не выдающимся размышлениям.
Сначала я думал о Танечке с соседней дачи, потом о модной курточке на «молниях» и, наконец, о своих съеденных ботинках… Причём на этот раз я думал о них как-то по-новому, без тоски, что ли, и без грусти. Я, например, думал: «Не так уж плохо, что ботинки съели, а как хорошо, что дача не сгорела…»
И уснул. А когда проснулся, было утро и Мишки в комнате уже не было. Тогда я сунул руку под подушку и, как в прошлый раз, обнаружил там записку.
«Всё в порядке! — писал Мишка, — Подготовка к отважным путешествиям продолжается… жди указаний!..»
— А у него действительно температура всегда тридцать шесть и девять? — донёсся из-за стены папин голос.
Мама подтвердила этот невероятный факт.
— Так, может, ему незаметно дать что-нибудь жаропонижающее?.. Аспиринчику, например?..
Радий Погодин
Кирпичные острова
На задний двор редко заглядывали взрослые. Там высились кучи дощатых ящиков, валялись бочки с налипшим на бурые бока укропом. Лежали груды извёстки и кирпича.
В марте, когда с крыш сбросили снег, задний двор превратился в недоступную горную страну, которую с криком штурмовали альпинисты, отважные и драчливые. Самыми бесстрашными среди них были Мишка и Кешка.
Вскоре горная страна стала оседать. Острые пики обвалились. А в конце апреля задний двор превратился в громадную лужу.
Ребята уже не заглядывали сюда. Девчонки- кидали в начерченные на тротуарах квадраты жестяные банки из-под гуталина, именуемые странным словом «Скетишь-бетишь», и без устали прыгали на одной ноге. Мальчишки, вытирая на ходу носы, гонялись друг за другом по всем правилам новой воинственной игры— «Ромбы». И только Сима из четвёртого номера остался верен заднему двору. Он выстругал из дощечек, отломанных от ящика, остроносые корабли. Приладил им клетчатые паруса из тетрадки по арифметику и пустил свой флот в далёкое плавание.
Плывут корабли, садятся на известковые рифы, причаливают к кирпичным островам. А адмирал Сима бегает по узкой полоске суши у самой стенки дома.
— Право руля!.. Паруса крепи!.. — Но нет у него сил помочь потерпевшим крушение. Лужа глубокая, а башмаки…
Заглянул на задний двор Кешка. Оглядел Симу с головы до ног, сказал, как говорят взрослые:
— Сима, у тебя здоровье хлипкое, а ты вон вымок весь. Подхватишь грипп — опять свалишься…
Сима насупился. А Кешка присел на корточки, стал смотреть. Один кораблик на суше лежит с поломанной мачтой; другой — к кирпичу приткнулся; третий — зацепился за что-то посреди лужи и медленно поворачивался на одном месте.
— Сима, чего это корабль крутится?
— Это его гигантский кальмар щупальцами схватил…
Кешка захохотал.
— Ой, Сима… Да это же гнилая стружка, в какую яблоки упаковывают.
— Ну и что же? — тихо возразил Сима. — Всё равно. — Сима сжал губы, нахмурил лоб и сказал убеждённо: — Нет, кальмар. И экипаж корабля сейчас с ним сражается.
Кешка присвистнул, засмеялся ещё громче.
— Если б ты моторный корабль сделал, я понимаю. А это… — Он сплюнул в лужу и пошёл под арку, но на полпути передумал, вернулся. — Знаешь что, Сима, я всё-таки с тобой побуду, ладно?
— Как хочешь, — ответил Сима равнодушно, взял дощечку и стал, как веслом, разгребать воду. От дощечки пошли волны по всей луже. Кораблик, приткнувшийся к кирпичу, закачался, задрал нос и поплыл дальше. Корабль, что в стружке запутался, подскакивал на волнах, но стружка держала его крепко. Он кренился, палубу ему заливало водой.
— Пойду домой, — наконец решил Сима.
— А корабли?..
— Они в плавании. Им ещё далеко плыть.
Кешка покачал головой.
— Чудной ты!.. Брось, не ходи. Давай лучше полежим на ящиках, просушимся.
Они сняли пальто, разложили их на досках. А сами залезли в ящики из-под яблок. Лежат на спине, смотрят в глубокое, как Тихий океан, небо и молчат.
Солнышко пригревает хорошо. От Симиного пальто поднимается лёгкий пар. Кешка повернулся, стал смотреть на лужу. В воде отражается небо, и лужа от этого голубая. Если прищуриться да ещё загородить глаза ладошкой, чтобы не видеть стен дома и сараев, то на самом деле кажется, будто лежишь на берегу спокойного утреннего моря.
— Сима, а ты на море бывал?
— Нет. Где я раньше жил, только речка была.
