Леонид Конторович - Колька и Наташа
— Слушайте, герои. Сходите-ка к Грачеву. Он сегодня дома, болеет. Ну, ну, тише. Не артачьтесь, выслушайте. Потолкуйте с ним. Он — сила. Может и обратно взять. Только с умом надо, подмазать придется. Хоть и противно, а другого выхода нет.
От такого предложения у Генки глаза округлились, как у совы, а Каланча яростно ударил себя в грудь:
— Провалиться мне сквозь землю девяносто девять раз, если моя нога появится у этой гидры. Да еще подмазывать…
— Дурак ты рыжий, — рассердился парень. — «Сквозь землю!». Твое дело — хошь иди, хошь нет. Работать не станешь, жрать нечего будет — не таким лазарем запоешь… Ты вроде более серьезный малый, — повернулся он к Кольке, — сходи к мастеру, ничего от тебя не убавится…
Виктор покачал в воздухе больным пальцем, подул на него и ушел, даже не взглянув на Васю.
Колька посмотрел на своих товарищей. Чувствовал, не захотят пойти к Грачеву. А ему разве хочется? Но если надо? Конечно, «подмазывать» мастера они не станут, не те времена. Ну, а сходить к нему можно и нужно. И он решил действовать.
— Пошли!
Наташа ужаснулась:
— Коля!
У Каланчи перекосилось презрительно лицо.
— А этого не видел? — показал он кулак.
— А ты, Минор? — Коля повернулся к Генке.
Генка растерянно теребил вихор.
— Значит, не хотите? — Колька резко взмахнул рукой и пошел.
Такого крутого поворота никто не ожидал. Когда Наташа спохватилась, Колька был уже далеко.
— Что же это такое, мальчики? Его надо отговорить! Коля! Ко-ля, подожди! — кинулась она за ним.
Но Колька, вместо того, чтобы остановиться, пустился бежать. Он не хотел с ними разговаривать. Ни с кем: ни с Наташей, ни с Генкой, ни с Каланчой. Обида душила его. Они его нагнали у москательной лавки.
— Чего вам? — остановился он. — Чего вам нужно?
— Зачем ты идешь к нему? — допытывалась Наташа. — Он выгнал нас. Он посмеется над тобой!
— Посмеется? Пускай только попробует! А не пойти нельзя. Не могу я так уйти с завода. Неужели вы не понимаете? А… ладно! Как хотите, ваше дело — валяйте домой.
Генке стало жаль оставлять своего лучшего друга в трудную минуту.
— А что, если Колька прав? Я с тобой. Понимаешь, я вспомнил, какие у мастера кулачища.
Наташа и Вася, постояв немного, тоже тронулись за Колькой.
Глава 19. Дома у мастера
За забором деревянного дома, в котором жил мастер Грачев, раздавалось хрюканье и визжание свиней, тявканье собак.
Колька осмотрел свою команду, лица у всех были серьезными. Он постучал в калитку.
Они терпеливо ждали. Перестало накрапывать. Тучи отнесло за реку. Там стояла серая стена дождя, а здесь, под лучами выглянувшего солнца, все ожило, посветлело.
Внезапно послышался бабий окрик, и калитка открылась. Перед подростками появилась белобрысая женщина в сарафане. «Жена Грачева», — вспомнил Колька. Скрывая волнение, он спросил, дома ли мастер. Женщина неласково осмотрела их:
— Проходите, да ноги получше вытрите… Паша, к тебе!
Еще с порога они увидели — в большой, мрачной комнате с низким потолком, обставленной громоздкой мебелью, облокотившись о стол, под образами сидел Грачев.
Комнату заполняли полумрак, прохладная тишина и стойкий запах цветов.
Грачев потянулся за икону и вытащил бутылку с водкой.
— Зачем пожаловали? — спросил он, не отрывая взора от стаканчика, куда наливал вино. — Ну, так зачем заглянули? — крякнув, повторил мастер и толстыми пальцами взял помидор.
— Мы хотим на завод!
— Напакостили — и опять туда же?
— Но мы не хотели, — горячо заговорил Колька. — Это не нарочно!
— Важно придумано! А кто хотел, я, что ли?
Колька почувствовал, как стоявшая сзади Наташа глубоко и часто задышала. Если она вмешается, то все будет испорчено.
— Сейчас мы не о том, — заторопился он. — Мы без вас не сможем возвратиться на завод. Вот почему и пришли.
— Верно! Сто девяносто раз провалиться, верно, — подтвердил Вася.
— Ишь, стервецы, — покосился на них мастер и задержал тяжелый взгляд на Наташе. — Хорошо же. — Он выпил. — Ну, раз с повинной, чего ж… Можно в цеховую столовку. Там рабочие нужны.
— А почему не в цех? — строго спросил Колька.
— Других взяли. Некуда!
— А если не пойдем на кухню? — не соглашался Колька.
— Дело хозяйское. Мать, — позвал он жену, — мать, иди сюда.
— Соглашайся, — тихо посоветовал Вася. — В столовке не худо, брюхо петь перестанет.
— Чего тебе? — вошла в комнату женщина.
— Выпроводи гостей!
— А если обманете, — сказала Наташа, — пожалуемся в губком. Вот…
— Идите, идите. Я человек честный.
— Честный?! — начала было Наташа, но Колька дернул ее за рукав:
— Молчи!
Подростки, сопровождаемые женой Грачева, вышли на улицу.
Некоторое время шли молча, потом Колька спросил:
— Почему все-таки он нас взял?
— Испугался, — выпалил Генка.
— Нет, — покачал головой Колька. — Нет. Не то.
…Ни он, ни другие не могли знать, что Мария Ивановна рассказала Глебу Дмитриевичу об увольнении, и тот вмешался в эту историю. Не знали они и о другом: чтобы не отменять приказ, их решили пристроить в цеховую столовую.
— Во всяком случае, — заключил Колька, — мы сами добились возвращения на завод.
Глава 20. Кухонные рабочие
В трех котлах булькали щи, на длинных черных противнях, шипя и стреляя, жарились небольшие куски рыбы. На кухне стояла духота, пахло перегорелым маслом. Старший повар Степан Степанович Кочкин, в прошлом солдат, а ныне одноногий инвалид, сидел на высокой бочке из-под капусты и зорко следил за своими подчиненными. По натуре мягкий, но вспыльчивый, Степан Степанович не терпел небрежности в работе. Поставил он у себя дело на военный лад и строго следил за точным выполнением своих приказов.
…Вот он заметил непорядок. Красное от жары и пара лицо его сердито задвигалось. Он быстро соскочил с бочки и, стуча деревяшкой, подбежал к крайнему котлу. Так и есть. Повариха, толстая Зинка, не досыпала в котел картошки!
— Сорока-вертихвостка! За такое на трое суток на губу… Колька! Мундиры сняли?
Колька, как и его товарищи, за несколько дней привыкнув к порядкам дяди Степы, вытянулся по-военному и отчеканил:
— Так точно, сняли!
— Ко мне шагом арш!
Кольку эта игра забавляла. Сохраняя серьезность на лице, он подхватил ведро с очищенным картофелем и, выбрасывая вперед босые ноги, зашлепал по полу.
— Стой, — сурово пробасил повар. — Промыл картошечку?
— Забыл, Степан Степанович!
— Кругом арш, исправляй!
Засыпав в котел промытую картошку, старик начал сокрушаться:
— В Зинке никакого понятия нет, ни в военном деле, ни в приготовлении продукта. Один пар в голове.
Рассуждения о Зине не мешали Степану Степановичу, прикрыв по привычке один глаз, наблюдать за действиями своих помощников — судомоек, кухонных рабочих.
— Колька, — снова крикнул он, при этом открывая второй глаз. — Все к бою готово?
Вопрос означал — все ли миски, ложки и вилки вымыты.
— Все, Степан Степанович!
— Отставить! Так я тебя учил?
— Так точно, готово!
— То-то же!
Теперь — Колька и Наташа знали — Степан Степанович не оторвет глаз от часов. Он внимательно следил за ходиками. Это были старые часы. В помощь гирям висел секач без ручки. Время 11 часов 50 минут.
— На передовую! — крикнул Степан Степанович и ударил деревяшкой об пол.
Все заняли свои места и распахнули двери. Колька, Каланча и Наташа (Генка несколько дней не ходил на работу, дежурил у кровати отца) превратились в подавальщиков. Зал заполнился людским гулом, нетерпеливыми возгласами, звоном посуды.
То и дело слышно было:
— Наташа, вытри стол!
— Коля, унеси грязную посуду!
— Вася, соль кончилась!
Подростки собирали со столов опорожненные тарелки, ложки, вилки. Трудились без передышки, зевать не приходилось. Ребятам приятно было кормить рабочий народ. Не сразу пришло это к ним. Сперва не нравилась им работа. Когда Зина сказала Каланче: — А ну, Рыжий, помоги вынести помои! — Каланча взбеленился.
Зинка хохотала, потом ей надоело слушать его, и она прикрикнула:
— Небось, сам ешь за троих. А работать за одного? А ну, бери бадью, а то доложу Ротному (так все в шутку называли Степана Степановича).
Вскоре ребята полюбили Степана Степановича, свое дело.
…Около часу дня наступал самый торжественный момент. Степан Степанович, постукивая деревянным обрубком и выпячивая грудь, выходил, как он говорил, на смотр. Минуту эту все ждали с удовольствием. Повара любили за то, что не щадил себя для дела.
Степан Степанович поднимал руку и в наступившей тишине по-военному спрашивал:
