Вероника Кунгурцева - Дроздово поле, или Ваня Житный на войне
И уж вышли из-за стола, тронулись к двери — когда в спины им понеслась завершающая выпуск новость, от которой все, в том числе пернатые, окаменели:
— Стало известно, что оружие с использованием обедненного урана, впервые примененное против Ирака и приведшее к тысячам случаев заболевания лейкемией и другими раковыми болезнями у детей, используется против Югославии. Обедненный уран — высокотоксичное вещество, активно применяется в США при производстве снарядов. Люди в районе бомбежек с применением такого оружия жить уже не могут, так как в большинстве случаев рождаются дети-уроды (шестьдесят семь процентов), происходит тотальное вымирание от рака, а распад этого вещества занимает миллиарды лет.
— Уходить ведь надо! — сказала Яна Божич, пытаясь прикосновениями своих слабеньких ручек оживить окаменевших. И, оживленные, пошли на выход. Шишок так шваркнул ни в чем не повинной дверью, что осколки стекла засыпали идущего следом за ним Березая. Лешачонок, отряхнувшись от осколков и вытащив несколько стекляшек, застрявших в лиственной бороде, громогласно сообщил: дескать, уважаемые пассажиры, не стойте на пути следования паровоза, будьте внимательны, проявляйте осторожность!
Не могли угнаться за домовиком, который и вправду мчался вперед, как паровоз. Даже лешак, изображавший первый вагон, не поспевал за ним; даже вила, в людном месте не дававшая воли своим крылышкам, приотстала; даже соловья с жаворлёночком, которые вовсю ругались по-вороньи, вводя в краску горлицу, поменявшую цвет перышек с голубых на розовые, он перегнал.
Ваня Житный крикнул: мол, куда тебя несет, подожди нас-то! Шишок остановился и обернулся:
— Я знаю, что нужно делать! И учтите: никто меня не остановит! И лживые демократические ценности мне не указ! Кто чужд мстительности, чужд и благодарности! Это только атеисты называют козни дьявола объективным ходом вещей, чтобы не противиться злу! Бомбы, упакованные в фантики от жвачек, крылатые ракеты, хорошенько сдобренные кетчупом, — меня от этого наизнанку выворачивает! Женщины, отирающие пот со лба межконтинентальных ракет и возливающие на них миро! Все — хватит! Мое терпение лопнуло! Кто хочет — за мной, кто не хочет — оставайтесь тута!
Ваня плечами пожимал, дескать, да куда за тобой-то — объясни хоть толком!
Домовик все объяснил одним словом:
— Сараево!
Никто не захотел оставаться в Жабляке, даже Росица Брегович. Визы для посещения новой страны постеню опять пришлось доставать из левого рукава, и вот калики переезжие вновь катят в рейсовом автобусе.
Небо над Черногорией — а после над Боснией — было чистым: натовцы не бомбили эти края. И Ваня Житный почувствовал, как железная рука, сжимавшая в Сербии его сердце, отпустила: знать, тяжеленько давалось сознание того, что в любой момент крылатая ракета аль бомба может угодить в тебя. Каково же было цыганке Гордане, уверенной, что топор-«томагавк» преследует именно ее?!
Мальчик пытался выспросить домовика о том, что тот задумал, но Шишок то ли притворно закрывал глаза, то ли вправду дрых, набираясь сил перед предстоящим. И Ваня уставился в окошко: горная дорога петляла, как заяц, путающий следы, ныряла в темные тоннели, подмигивающие в сто очей, перескакивала по виадукам бешеные реки — и виды на жизнь, мелькавшие за автобусным стеклом, уносились прочь, прочь.
Столица Боснии оказалась стиснута жерновами гор, места людским жилищам подле реки Миляцки не хватило — и они кособоко карабкались на склоны, образуя слаломные улочки.
Сели в трамвай — близнец того, что ходил по проспекту рядом с Ваниной 3-й Земледельческой, — и отправились в юго-западную часть города, называвшуюся Добрыня… Мальчик, услыхав, как район именуется, подумал: даже у нас нет ни одного места с таким богатырским названием… Вот бы бабушка Василиса Гордеевна подивилась!
Закопченные стены многих добрынинских домов оказались в отметинах снарядов и пуль. В Сараево тоже недавно шла война.
Приехали в аэропорт Бутмир — и Шишок оставил своих спутников в зале ожидания, дескать, подождите, я сейчас, мне надо, де… Где уж он бродил целый час — неведомо, но вернулся с ухмылкой на разгладившейся харе: мол, с помощью их же валюты устроим американцам знатный сюрприз! И похлопал себя по кушаку с зашитыми деньгами, после издержек пути изрядно потощавшему.
Переночевали в каком-то общежитии Добрыни, а утром отправились на встречу с работником аэродрома, которого Шишок, по его словам, завербовал. Свидание было назначено на площади, где стояла вышедшая в тираж военная техника, выставленная здесь в качестве музейных экспонатов.
Побродив среди пушек, танков, вертолетов, расписанных дурацкими граффити, залезли в вагон бронепоезда времен гражданской войны в России. Лешак обнюхал чугунные колеса, погладил стенку и, стоя на подножке, с важностью объявил:
— Поезд номер один отправляется с первого пути через одну минуту! Просьба пассажирам занять свои места!
А Шишок поддержал его песней:
— Мы мир-ные лю-ди, но наш броне-поезд стоит на за-пас-ном пути! Та-да-да-да!
Домовик так орал, высунувшись в окошко, под которым стояла косая надпись «Партизан», что на них стали оборачиваться, и Ваня решил его одернуть: дескать, где же конспирация, ведь у нас же тайная встреча?! Шишок замолчал, но, скорее, не из-за Ваниных слов, а из-за того, что увидал давно ожидаемого аэродромного агента. Тот залез в вагон и, передав постеню какую-то папку, отрывисто проговорил: завтра в пятнадцать ноль-ноль! Аэропорт, де, как я и предупреждал, будет оцеплен, сядут на запасном поле, это неподалеку от ангара. И, кивнув на папку, сказал: тут все, что вам надо, разбирайтесь сами, а я, мол, умываю руки и больше светиться не могу, давайте оставшуюся причитающуюся мне сумму!
И домовик, скрепя сердце, выдал аэроагенту заготовленную кипу «поясничных» денег.
В бухгалтерской папке оказались какие-то схемы, но Шишок, одним глазком заглянув в них и воскликнув: так, де, понятно! — тут же захлопнул картонную обложку, хотя Росица Брегович тоже попыталась сунуть в бумаги свой точеный нос. Постень покосился на улетевшие в угол вагона очки Росицы и велел следовать за ним.
Ваня в очередной раз принялся выспрашивать подробности плана, но Шишок только отмахивался: дескать, после, после, времени, де, нет… Сейчас мы отправляемся на Большую гору!
Попутно купили в скобяной лавке совковые лопаты и тачки. Яна Божич тут же уселась в железную коляску, и Березай, ухватившись за деревянные ручки, бегом покатил ее кверху, а пернатые полетели наперегонки с ними.
Отыскав среди расположенных террасами домов ряды гаражей, домовик принялся их пересчитывать и ткнул пальцем в двенадцатый: мол, откроем этот! Ваня с Росицей переглянулись: мы что — автомобиль угоняем?!
Но, когда, отперев замок, вошли внутрь, оказалось, что машинами там и не пахнет! Пернатые, что-то почуяв, залетать в темный гараж отказались: дескать, мы уж тут как-нибудь, на солнышке вас обождем!
А домовик вновь призвал на помощь мальчишка-с-левый-локоток: ворота задвинули, мальчишок снаружи закрыл замок и, по-пластунски протиснувшись в щель под воротами, вернулся в гараж.
В углу, за полками с разным хламом, оказалась потайная дверца, открыв которую, нырнули в темный коридор, за ним была еще одна железная дверь, а после — ступеньки. Подсвечивая себе фонариком, принялись спускаться вниз, вниз, вниз… Многоступенчатая лестница привела к первому из завалов, которые пришлось им разгребать: теперь стало ясно, зачем нужны лопаты. Работали в поте лица и наконец пробились к новой железной двери, ключа от которой не было. Когда общими усилиями трех богатырей — домового, вилы и лешего — выломали вход, то попали… внутрь атомного бомбоубежища, построенного, видать, в социалистические времена. Здесь даже электричество имелось!
Бомбоубежище оказалось настоящим городом с разветвлениями улиц-коридоров, со множеством неопрятных жилых комнат, со складами и запасниками. Заглянули на полки с картонными коробками, где, судя по надписям, должна была храниться сгущенка, но, увы, коробки оказались пусты… Так же, как многочисленная тара, разбросанная там и сям. Знать, во времена недавней войны бомбоубежище вовсю использовала одна из противоборствующих сторон: вон и тут щербины от пуль на стенах.
Домовик вновь заглянул в схему, которую не выпускал из рук, — и одна из прямых улиц подземного «города» привела к последней запертой двери. Мальчишок-с-локоток сунул в замочную скважину ручонку, что-то там поддел проволочными пальчиками: дверца и открылась!
За ней оказался узкий подземный ход, выбитый в скальной породе, и уже никаким кирпичом не отделанный. Ход шел наклонно вниз, и, чем дальше двигались, подсвечивая себе фонариками, тем неуютнее становилось: за шиворот капало, под ногами хлюпала какая-то жижа. После тащились по извилистому лазу, согнувшись в три погибели, потом ползли по шкуродеру, волоча за собой то и дело застревавшие тачки, и, наконец, ход расширился, но уперся в очередной завал. Вновь пришлось поработать.
