Георгий Кублицкий - По материкам и океанам
Шведскому летчику Лундборгу, опытному пилоту, удается сесть около группы Нобиле. Раненый механик, старик Чечиони, ковыляет к кабине. Он прощается с товарищами. Его, как самого слабого, нужно вывезти первым. Но Лундборг отстраняет старика:
— Генерал Нобиле, пожалуйста!
Нобиле протестует: правда, он тоже ранен, но капитан должен покидать корабль последним.
— Или вы, или никто. Таков приказ. Решайте скорее. Я запускаю мотор.
Нобиле садится в кабину.
Вскоре самолет шведа снова появляется над лагерем, идет на посадку, но, едва коснувшись льдины, перевертывается, жалко распластавшись на крыльях. Ошеломленный летчик вываливается из кабины. Старик Чечиони безудержно рыдает, грызет лед, выкрикивает молитвы, перемешанные с ругательствами.
Лундборг достает фляжку с ромом. С этого часа он беспробудно пьет и проклинает себя за то, что, сняв Нобиле, вздумал еще раз вернуться в лагерь. Он хочет застрелиться, хватается за пистолет.
— Надо разломать, спрятать самолет! — истерически кричит он. — Никто… понимаете, никто не захочет здесь садиться! Вид моей перевернутой машины остановит самого отчаянного пилота.
Но другой шведский летчик на небольшом самолете все же рискует сесть. Он забирает с собой здорового Лундборга, хотя старик Чечиони совсем плох.
Таковы последние события в лагере, о которых моряки «Красина», идущего уже вдоль берегов Шпицбергена, узнают по радио.
«Красин» приближается к бухте, где стоит «Читта-ди-Милано». Оттуда радируют:
«Генерал Нобиле хотел бы прибыть на борт «Красина», чтобы дать указания».
Ответ вежлив, но тверд: хотите прибыть — пожалуйста, выезжайте навстречу. Капитан «Красина» ради удовольствия видеть на борту генерала Нобиле менять маршрут не может.
Генерал обиделся и оставил советскую экспедицию без указаний…
«Красин», обогнув мыс Норд, идет к лагерю. Всё крепче льды. Поврежден один из корабельных винтов.
Ледокол пробивается к большому ледяному полю. Штурман определяет широту: 80° 54 . На льдине срочно расчищают аэродром.
10 июля. Летчик Борис Чухновский спускает с ледокола свой самолет. Моторы гонят назад снежную пыль. Самолет исчезает в небе. С севера ползет густой туман.
Вдруг — радиограмма от Чухновского, всего два слова: «Группу Мальмгрена…»
После этого — одиннадцать минут молчания и еще одно отрывочное слово: «островов».
— Где вы, где вы, отвечайте! — надрывается радист «Красина».
Проходит полчаса, час. Чухновский молчит.
На льду жгут костры, пускают ракеты. Прожектор ледокола шарит в небе. Чухновский блуждает где-то в молочной мгле: о слепых арктических полетах в те годы еще только мечтали.
Но вот радист в рубке встрепенулся, карандаш побежал по бумаге: «Не можем подойти к «Красину» из-за тумана. Сейчас ищем посадку в районе Семи Островов».
И опять молчание. Час, два, три, четыре… На аэродроме тушат костры, гаснет луч прожектора: Чухновский уже не может прилететь, у него давно кончился бензин.
Мрачно на корабле. Никто не идет к ужину. Туман густ и зловещ.
А с Чухновским произошло вот что. В тот момент, когда самолет, прижатый туманом, низко летел над редкими льдинами, в отделение пилота вихрем ворвался механик:
— Люди! Люди!
Чухновский тотчас развернул машину, спустился совсем низко. Сквозь быстро несущиеся клочья тумана он увидел двоих на крохотной льдине, махавших тряпками, и недалеко от них — странную, неподвижную фигуру, распластавшуюся на льду.
Из радиограммы, рассказывающей об этом, на ледоколе уловили только два слова: «Группу Мальмгрена».
Туман все сгущался, и Чухновский стал искать место для посадки. Радио из района Семи Островов было принято на «Красине» в тот момент, когда самолет снижался над торосистым полем. Затем Чухновский услышал треск ломающихся шасси. Самолет сильно тряхнуло; сломались оба винта, вышла из строя рация…
Глубокой ночью на «Красине» захлопали двери кают, и по всему кораблю словно пробежала электрическая искра: «Слышали? Чухновский заговорил».
Усталый радист «Красина» поймал позывные радиостанции Чухновского. Летчик сообщал, что туман мешает ему точно определить место посадки. Хотя самолет был сломан, а его экипаж находился в тяжелом положении, радиограмма заканчивалась не призывом о помощи, а словами: «Считаю необходимым «Красину» срочно идти спасать Мальмгрена».
* * *Группа Мальмгрена… Группа Вильери… Группа Алессандрини… Теперь эти слова многими позабыты, но тогда, в 1928 году, их повторяли миллионы людей.
После того как Нобиле был доставлен на твердую землю, последние минуты «Италии» и подробности катастрофы стали известны всем.
Когда из-за ошибочного маневра с рулями дирижабль потерял высоту и стал обледеневать еще сильнее, неумолимая сила потянула его к острым выступам льдин. Вниз полетели баки с бензином, потом металлические шары балласта. Тщетно!
— Я приказал остановить моторы, чтобы избежать взрыва при ударе об лед, — рассказывал Нобиле. — Расстояние между гондолой и льдом уменьшилось до каких-нибудь десяти метров. Я отошел от окна. С поразительной ясностью вспоминаются мне те жуткие мгновения… Инстинктивно я схватился за руль в надежде еще успеть направить «Италию» на ровное ледяное поле, но было уже слишком поздно. Лед, состоявший из хаотических нагромождений, был совсем близко… Вот удар. С ужасным, отвратительным треском гондола коснулась льда… Я ударился обо что-то головой и сразу же почувствовал, как какая-то тяжесть наваливается на меня и давит со всех сторон. Ясно почувствовал, как что-то сломалось во мне. В это время на мою спину упал тяжелый предмет, опрокинул меня, и я полетел вниз головой. Инстинктивно закрыл глаза, и в голове молнией прошла мысль: «Теперь всему конец». Это было 25 мая, в 10 часов 30 минут. Вся катастрофа продолжалась две-три минуты.
Первой коснулась льда задняя моторная гондола. Находившийся в ней машинист был убит на месте. Гондола оторвалась. Второй удар пришелся по главной гондоле, в которой находилась большая часть экипажа во главе с Нобиле. Тросы лопнули, она также осталась на льду.
Облегченный дирижабль взмыл в воздух и понесся дальше, унося шесть человек, оставшихся в бортовых моторных гондолах и килевом коридоре. Через некоторое время в той стороне, куда улетел дирижабль, поднялся столб дыма — такой, какой мог быть от взрыва резервуара с горючим. Видимо, несчастная «Италия» вновь ударилась о лед.
В оторванной и исковерканной главной гондоле оказалось десять человек, из них трое раненых: Нобиле, старый механик Чечиони и шведский ученый Мальмгрен. Остальные лишь сильно ушиблись.
На лед при катастрофе вывалилось немало продуктов. Уцелела небольшая радиостанция. Радиомачту сделали из алюминиевых обломков гондолы. Радист прильнул к ключу.
Но земля, огромная земля, не слышала их слабых сигналов. Так прошел день, другой, третий…
Тогда Мальмгрен, бывший спутник Амундсена, вызвался идти за помощью к Шпицбергену. Его рана болела, рука висела плетью, но лишь он один из всего экипажа путешествовал раньше по арктическим льдам. Повинуясь чувству долга перед товарищами по несчастью, Мальмгрен пошел к архипелагу. Сопровождать его были посланы итальянские офицеры Цзаппи и Мариано.
Уже давно самолеты разведали место катастрофы, основной лагерь на льду был нанесен на карты спасательных операций под названием «группы Вильери» — по имени лейтенанта, заменившего Нобиле, — а об улетевшей вместе с дирижаблем «группе Алессандрини», так же как и о Мальмгрене со спутниками, не было ни слуху ни духу.
И вот, судя по всему, Чухновский в первый свой полет сразу нашел «группу Мальмгрена», которую полтора месяца безрезультатно искали десятки других пилотов.
Когда связь «Красина» с самолетом наладилась, летчик сообщил подробности. Льдина, на которой он видел людей, очень мала. С самолета даже не рискнули сбросить несчастным продукты: легче скачущему всаднику попасть горошиной в муху.
«Красин» пошел туда, где летчик обнаружил «группу Мальмгрена». Десять тысяч лошадиных сил расправлялись со льдом. Пламя гудело в топках. От завываний судовой сирены и отрывистых призывных свистков болели уши. Те, на льдине, не могли не услышать.
И вот с капитанского мостика заметили черное на белом. Волнение на корабле достигло предела. Все ближе торос и фигурка на нем. Но всего одна фигурка, неистово размахивающая руками.
Осторожно подходит «Красин» к крохотной льдине. Нет, на ней двое, но второй уже не может подняться и ползет навстречу спасителям. Тут же валяются огромные брезентовые брюки. Не их ли принял Чухновский за третьего?
Матросы с носилками бегут на льдину. Тот, который размахивал руками, идет самостоятельно. Это здоровяк, незаметно даже, чтобы голод сильно подействовал на него. Одет он в хороший комбинезон. Десятки пар глаз следят за движениями здоровяка, на языке — тысячи вопросов. Но прежде всего — один:
