Виталий Бианки - Мурзук (сборник)
– Лай, назад! Назад! – И когда Лай вернется, начнет ему ласково выговаривать: – Ай-ай, Лаюшка, сплоховал! Так нельзя. Понимаешь: нельзя!
И умный щенок понимал. Хвост у него сам собой прятался между ног, глаза виновато косили в сторону. Отец говорил бабушке:
– На лайку нельзя поднимать руку. Для нее хозяин – первый друг. Побей ее раз – и конец: озлобится. Словом надо действовать.
От одного только он не мог отучить Лая словом: гоняться за глухарями и белками. Это когда Лай уже вырос и стал ходить с отцом на охоту.
Лайка что́ делает? Зачует глухаря на земле, поднимет его на крыло. Глухарь от нее на сук. Расхаживает по суку и бранится, насмехается над ней оттуда по-своему: знает, что собаки на деревья не лазают.
Тут хорошая лайка садится, глаз с глухаря не спускает и тявкает. Это она дает знать хозяину, что нашла и «посадила» дичь. Глухарь только собакой и занят – охотнику тут легко подкрасться к нему на выстрел.
Такая лайка, которая по дичи идет, называется мелочницей или белочницей: она так же и белку подлаивает.
Но отец хотел сделать из Лая зверово́го пса – такого, что на крупного зверя идет. А зверовой пес не должен на всякую мелочь внимания обращать. Иначе что получится? Идет охотник за лосем или медведем, а кругом в тайге глухарь да белка. Лайка и будет по ним тявкать. А зверь уйдет.
Все это мне бабушка подробно объяснила. Мне это надо знать, потому что я тоже охотником буду. Бабушка мне и ружье обещала купить – вот только денег накопит.
Отец хотел, чтобы Лай зверовой был. А Лай как зачует белку или глухаря – так его от них не оттащишь. Тогда отец вот что сделал. Он застрелил глухаря, застрелил белку и привязал их Лаю на спину. Куда Лай ни побежит, он всюду их запах чувствует, а стащить с себя не может.
И скоро до того они ему надоели, что он запах их прямо возненавидел. И уж, конечно, больше в тайге ни за глухарями, ни за белками не бегал.
Смертельная схваткаЧерез три года Лай был уже отличным охотником. Он умел, забежав вперед, остановить уходящего по тайге лося. Умел отбить от стада диких северных оленей – одного или двух – и направить их прямо на хозяина. А силен был так, что однажды загрыз напавшего на него матерого волка.
Наконец отец пошел с Лаем на медведя.
Набрели на след большого зверя. Страшно было смотреть, какие глубокие следы оставляли его когтищи в размокшей от дождя земле. На Лае вся шерсть поднялась дыбом, но он смело бросился вперед и скоро догнал спокойно уходившего в гору медведя.
Отец видел, как Лай вцепился зверю в гачи – мохнатые «штаны», как ловко он отскочил, когда медведь быстро обернулся, чтобы ударить его лапой.
Но только звверь хотел идти дальше, Лай опять на него напал.
Отец, подбежав, выстрелил, но впопыхах только легко ранил. Зверюга рассвирепел и так стремительно кинулся на отца, что тот не успел выстрелить второй раз. Чудовище лапой вышибло ружье у него из рук. Миг – и отец лежал на спине под тяжелой тушей. Он считал себя уже погибшим, но зверь вдруг отвалился от него и вскинул передние лапы в воздух.
Отец вскочил на ноги.
Лай висел на спине у медведя, зубами вцепившись ему в ухо.
Нет такого пса на свете, чтобы мог один на один справиться с могучим медведем. Самые смелые лайки решаются нападать на такого зверюгу только с тыла.
К счастью, отец успел схватить валявшееся на земле ружье и послать в медведя пулю, прежде чем зверь задавил Лая. Медведь рухнул мертвый.
Так оправдались слова охотника-манси: верный Лай спас отца от неминуемой смерти, а отец спас Лая.
Как бабушка осталась одна на светеОтец погиб в тот же год на глазах у бабушки. Но тут уж Лай не мог его спасти.
Отец рубил лесину. А был очень сильный ветер, бабушка говорит – прямо буря. Подрубленная лесина свалилась не на ту сторону, куда думал отец. Он не успел отскочить, и его задавило насмерть.
Бабушка своими руками вытащила его из-под лесины. Похоронила тут же, в тайге. И осталась одна-одинешенька. Давно это было.
Кругом тайга. Зима только началась. Реки замерзли – на челне не проедешь. И пешком идти – не дойдешь до людей. И еды запаса нет в малой охотничьей избушке, что срубил отец на своем промысловом участке.
Бабушка могла бы и сама промыслить себе еду: умела с ружьем обращаться. Да отцово ружье в щепки изломала та проклятая лесина.
Как быть?
На счастье, тут забрел в бабушкину избушку какой-то охотник.
Бабушка ему очень обрадовалась:
– Выведи, добрый человек, из тайги – вот как тебе благодарна буду.
А он ей:
– Так и быть, бабка, выведу. А ты мне за это своего пса отдашь.
Это Лая-то! О нем тогда уж далеко слух прошел, что замечательный пес. Хоть понаслышке, а все охотники километров на сто кругом его знали.
Бабушка сдвинула брови.
– Нет, – говорит, – пес у меня не продажный. Он моему покойному сыну верный товарищ был, а теперь мне на всем свете первый друг. Что хочешь проси – ничего не пожалею. А друга не отдам.
Охотник уперся:
– Деваться тебе, старая, некуда. Все равно отдашь.
– Ну, – бабушка говорит, – коли совести в тебе нет, нечего мне с тобой и разговаривать. Покинь старуху одну в беде.
Тот разозлился.
– Все равно, – говорит, – я у тебя пса силой уведу.
– Попробуй, – отвечает бабушка. И взялась за топор.
Ушел злой человек ни с чем.
Бабушка говорит: мы – крепкая косточка, мы из сибирских казако́в.
Так-то так, да ведь и тайга – не городской парк культуры и отдыха. Чаща, болота, горы. Снег по пояс. Вьюги. Как тут себе еды промыслить?
Отец, бывало, уложит лося или медведя и тут же на месте освежует. Кусок мяса отрежет – какой в мешок уйдет. Это – с собой. А тушу и шкуру – в амбарушку.
Такие амбарушки звероловы себе в тайге рубят. На гладком бревне ставят, чтобы никакой зверь не залез. Тут и хранится мясо до времени. Ведь не всякий раз охота задастся – бывают и долгие черные дни.
Говорил отец бабушке, что у него три полные амбарушки запаса в тайге. Там и лосятина, и оленина, и медвежатина. А где их, те амбарушки, искать? Вот вопрос!
Все-таки бабушка моя догадалась, как ей быть.
Ремнем потуже перепоясалась, топор за пояс, на лыжи стала и санки с собой взяла.
– Ну, Лаюшка, – говорит, – на тебя вся надежа. – Беги вперед – показывай, где хозяин складывал добычу. Ищи!
Лай хвостом покачал – и в тайгу. Побежит-побежит да оглянется – идет ли за ним бабушка?
И такой умница: прямо-прямо к амбарушке привел!
Потом, когда бабушка все мясо домой на санках перетаскала, Лай вторую амбарушку показал. А там и третью. Так всю зиму с мясом были, очень даже сытно прожили.
А весной, когда лед растаял, постелила бабушка в отцов челн звериные шкуры, собрала кой-какую поклажу – и спустилась речкой за шестьдесят километров до ближнего селения.
Там хорошие люди ей помогли, сельсовет избу дал.
Бабушка списалась с городом, где тогда моя мать училась и я – маленький – с нею был. Узнала бабушка, что мать сильно больна. Скорей на железную дорогу – и к ней. Да все равно не успела: умерла моя мама.
Так бабушка и осталась одна на свете, да еще со мной маленьким на руках.
Поселилась в железнодорожном поселке под городом.
А Лай, конечно, все время с ней неразлучно.
Лай у меня в дядькахМне доходил четвертый год, когда умерли мои родители, и бабушка приехала и взяла меня к себе. Совсем еще несмышленыш я был. И, бабушка говорит, неслух, озорной такой, что беда! Трудно, говорит, ей со мной пришлось, вот как трудно. Поступила, конечно, бабушка на службу. А меня дома оставить не на кого. И детского садика близко нет.
Тут опять бабушку Лай выручил.
Придумала она мне в дядьки его поставить.
Позвала меня, позвала его, велела нам обоим на стулья сесть и говорит:
– Слушайте оба. Тебе, Лаюшка, поручаю за этим молодым человеком присматривать. Чтобы не баловал, не озорничал бы, пока я на службе. Понял?
Лай: «Bay!»
Он, конечно, просто так тявкнул, потому что привык отвечать, если к нему с вопросом обращаются. У него что ни спроси – он все тебе «вау!» в ответ.
А мне бабушка сказала:
– Видишь, он «да» сказал. Он все понимает. И ты его слушайся все равно как меня. А ты, Лаюшка, – опять она к нему, – как приду, все мне докладывай, что этот молодой человек напроказил. Понял?
Лай, конечно, опять: «Bay!»
А «молодой человек» сидит ни жив ни мертв: я ведь тогда еще его за волка считал.
– Бабуленька, – лепечу, – я его боюся… Миленькая, не оставляй меня одного с ним!
– А и вовсе нечего его трусить, паря, – нахмурилась бабушка. – Лай хороший, Лай честный зверь. Вот погладь его. – И как я ни отдергивал ручонку, взяла ее и погладила ею Лая по голове. – Вот. Будешь себя хорошо вести, и он к тебе будет добрый. Можешь даже играть с ним. Брось ему палочку – он принесет тебе. – Зато уж озоровать при нем, – строго прибавила бабушка, – и не думай. Все равно он мне все про тебя расскажет. Вот сам увидишь, как приду.
