Юрий Коваль - Самая легкая лодка в мире (сборник)
Орлиные лапы капитана пали на рыбник, взломали хрустящую корку, из которой высунулась злая щучья голова.
В общем хоре летающих рук я не замечал рук Клары. Девушка Клара Курбе как-то терялась за столом и руки свои прятала под скатертью. Зато уж орловские длани парили вокруг Клары и пикировали каждую секунду на ее тарелку, с голубиной ловкостью подкладывая то грибок, то луковку.
– Скушай сальца с горчичкой, – ворковал Орлов, и Клара благодарно улыбалась. Давясь горчичными слезами, жевала сало.
Орлов, однако, не унимался. Следующим заходом он тащил ей без разбора и пельмень, и сотовый мед. Клара, к удивлению, глотала все это как тарантул.
Пришибленно следил я за ними. Напрасно капитан соблазнял меня щучьей головкой, я чуть притронулся к ней. Дикий, неуместный, несуразный Кларин поцелуй все еще висел у меня на губах. Ни сало с горчицей, ни рыбник, ни грибы, ни питье кваса не помогали – поцелуй никак не отваливался. Он прирос к моим губам, как гриб-трутовик к березе.
Между тем руки над столом стали летать помедленней, зато языки подразвязались. Первым подразвязался язык шурина Шуры.
– Вы – художники, люди ученые, – говорил шурин. – А мы тут живем в глуши – люди неученые. Но и у нас есть памятник культуры.
– Что за памятник? – спросил Орлов.
– Да там, – сказал шурин, – там вон, у нас за сараем, в крапиве памятник культуры валяется. Очень интересный памятник.
– Знаешь что, Шура, – неожиданно сказал Кумкузя, – помолчал бы ты лучше.
– Почему? – удивился шурин.
– Потому что неприлично за столом про памятники рассказывать.
– Да? А я и не знал, – сказал шурин. – Ладно, не буду.
– Нет-нет, расскажите, – сказал Орлов. – Это интересно.
– Я извиняюсь, – сказал кум, – а вы в Вологде пивали чай?
– Пивал, – ответил Орлов.
– А в Архангельском?
– Чего в Архангельском?
– Пивали чай?
– Да что вы мне про чай! Расскажите, что за памятник в крапиве.
– Нога! – послышался вдруг резкий голос с другого конца стола. Это открыл рот Леха Хоботов.
– Нога? – удивился Орлов. – Какая нога?
– Нога в крапиве, – повторил Леха и высосал бокал квасу.
– Эх, Леха, Леха, – укоризненно покачал головой кум, – как неловко – про ногу за столом. Некультурный ты.
– Балабол, – подтвердил шурин Шура.
– Какая нога? – приставал Орлов. – Объясните толком.
– Памятник культуры – нога, – досадливо пояснил кум. – Мужская каменная нога. Валяется в крапиве. В доисторические времена она была приделана к каменному телу. А ты, Леха, не очень культурный – про ногу за столом!
– Балабол, – снова подтвердил шурин.
– Кто сказал, что я балабол? – тяжко проговорил Леха Хоботов.
– Это я сказал, Леха, потому что некультурно за столом про ногу говорить.
– А кто начал про памятник культуры?
– Я и начал, Леха. Но ведь я не сказал про ногу, потому что дядя Кузя сказал, что это некультурно, а про ногу сказал ты, и тогда я сказал, что ты балабол… но я не…
Довести свою мысль до конца шурин не успел.
Правая Лехина рука, не дослушав Шуру, внезапно и быстро отделилась от тела.
Она пролетела над столом и, обогнув самовар, с ходу хлопнула шурина по зубам.
Охнув, шурин грохнулся на пол, а рука, описав в воздухе дугу, как австралийский бумеранг, вернулась к хозяину и, грубо говоря, присобачилась к телу.
В наступившей тишине послышался голос кума:
– Я извиняюсь, а вы в Архангельском пивали чай?
Глава XXVII
Щучья голова
Ответить на вопрос кума Орлов пока не мог.
Зрелище полета Лехиной руки потрясло его. Орлов окаменел не хуже той ноги, что валялась в крапиве.
Да и все общество как-то притихло и вращало глазами. Главное, неясно было, как и на что надо реагировать: на полет или на удар по зубам?
Пожалуй, реагировать приходилось на полет. Удары-то мы видывали и от нелетающих рук, а вот полеты наблюдали нечасто.
Шурин между тем довольно весело привскочил с пола и, потирая челюсть, замахал на Леху укоризненно пальцем.
– А ты, Леха, – сказал он. – Ты, Леха, не только балабол. Ты еще и забияка.
Орлов зашевелился.
– Это что же такое? – обиженно почему-то сказал он. – Это рука, что ли, летала?
– Да нет, – сказал кум, – это так, ничего особенного.
– Как же ничего особенного? Ведь если в Москве рассказать, что тут руки летают, знаете, что будет?
– Что?
– Ну я не знаю, но что-то будет!
– А ничего и не будет.
– Да ведь она же летает!
– Пускай летает, – сказал кум. – А я вот интересуюсь, вы в Харькове пивали чай?
– В Харькове я пивала, – неожиданно открыла рот Клара Курбе. – Чай был индийский со слоном, а к чаю варенье клубничное. А вот насчет полета отдельных частей тела я и прежде слыхала, но наблюдаю впервые. Интересно, как вы этого достигаете?
Обмакнув вареник в сметану, Леха улыбнулся.
– Тренировка, – сказал он.
Между тем капитан мой фотограф на полет Лехиной руки вниманья не обратил. Так и сяк обсасывал он щучьи плавники, запивал квасом, заедал коркою рыбного пирога.
Я тоже особо не взволновался. Куда больше тревожил меня непонятный, все еще висящий на губах Кларин поцелуй.
«Рука летающая ладно, – думал я, – пускай летает, а вот поцелуй – странный фрукт».
Где-то в самой глубине души зрела у меня мысль, что не худо бы этот фрукт повторить.
Думая о поцелуе, я все-таки отметил про себя, что рука Лехина отрывалась вместе с рукавом пиджака, а потом рукав как бы пришился. Это было забавно.
– Странно, очень странно, – сказал Орлов, удивленно оглядывая нас с капитаном. – Все восхищаются, что у человека летает рука, а эти – ноль внимания.
Капитан оторвался от блюда, поднял к Орлову глаза.
И тут я заметил, что не только Орлов, но все общество, собравшееся за столом, удивленно разглядывает нас. Дескать, как же так – у человека летает рука, а эти не замечают, будто стрекоза пролетела.
И даже шурин смотрит обиженно. Похоже, он больше обижался на нас, чем на Леху, от которого получил по зубам. И я понял, что шурин нарочно «подставился», подыграл Лехе, чтоб тот показал, на что способна его рука.
– А чего тут восхищаться, – сказал капитан, – она ведь не только летает, она еще по зубам бьет… Если б она собирала цветочки.
– По зубам это я так, для примера, – сказал Леха, – можно и цветочки.
И он крутанул рукой, примериваясь к форточке.
– Да ладно, верю, – сказал капитан, но Леха уже сделал бровями какое-то метательное движение, и рука шмыгнула по воздуху к окну, через форточку улизнула на улицу.
Все замерли. И даже шурин перестал жевать. Неудобно все-таки есть пельмени, когда чья-то часть тела покинула общий стол. Несколько минут все напряженно молчали. Наконец послышался стук в дверь.
– Войдите! – крикнул шурин.
Дверь распахнулась, и рука Лехина ворвалась в дом, зажав в кулаке ромашку. Галантно изогнувшись в воздухе, она поднесла цветок девушке.
– Спасибо, – сказала Клара Курбе и тут же вплела ромашку в волосы.
Все дружно зааплодировали. С ромашкой в каштановых волосах Клара была… гм… дьявольски хороша.
– А теперь капитан доволен? – спросила она.
– Меня все это не касается, – хмуро ответил капитан.
– Да он просто завидует, – подал голос Леха Хоботов. – У него-то ничего не летает.
– Завидовать тут нечему, – сказал капитан. – Видали мы кое-что похлеще летающей руки… А вот некоторые девушки меня удивляют.
– Чем же? – спросила Клара.
– Не знаю, как это объяснить… но нельзя брать ромашку у той самой руки, которая только что зубы дробила.
Капитан встал, тронул меня за плечо.
– Пойдем, – сказал он, – нужно поговорить.
– Куда это? – крикнул шурин. – А самовар пить?!
– Сейчас вернемся, – сказал капитан, – две минуты.
Мы вышли на крыльцо. Капитан держал меня за руку, и я чувствовал, как мелко и нервно дрожит он.
– Отойдем подальше.
У забора, под шуршуриным окном, мы остановились.
– Слушай, – сказал капитан, – ты сказал, что Орлов снился тебе там, на берегу Илистого.
– Снился.
– А Клара?
– Снилась, – чуть смутившись, подтвердил я.
– Да, – задумчиво сказал капитан, – теперь все ясно.
– Что тебе ясно?
Капитан не ответил.
– Загляни в окно, – неожиданно сказал он, – погляди, что они делают?
Я поднялся на цыпочки, заглянул в окно и вздрогнул. Вся компания, что сидела за столом, – и Кузя, и шурин, и Леха Хоботов, и Орлов с Кларой – все смотрели в окно, прямо мне в глаза. Я отпрянул.
– Поздно, – сказал капитан. – Заметили. Догадались, что я догадался. А я уж давно все понял, но когда она взяла ромашку…
– Что ты понял? Объясни.
– Папашка раздвоился. У него же две головы – щучья и медвежья. Ну вот, щучья – это Клара, а медвежья – Орлов. Приделал к головам по телу и явился к нам. Настоящий Орлов сидит в Москве, и Клара там, а эти – поддельные. Подсмотрел твои сны – и раздвоился.
– Что ты говоришь?! – сказал я. – Я с Кларой только что целовался.
