Лия Симонова - Лабиринт
— Ну, опохмелись, — согласно кивнула Вика, — если нужно…
— Где я возьму пузырь? — взревел Дикарь. — Там еще что-то оставалось, я вернусь…
— Не стоит, — прихватила его за рукав Вика. — Я позаботилась, не то что некоторые…
Дикарь посмотрел на Викулю почти с мистическим ужасом, как на ведьму, для зловещего колдовства которой нет преград. Семга была в восторге от своего успеха, но внешне никак не выдала себя, сохраняя на лице выражение участливой озабоченности. Она распахнула пальто, задрала жакет, выставила напоказ бутылку. Дикарь рванулся за ней, но Вика успела запахнуть пальто, крикнула: «Не здесь!» — и помчалась к автобусной остановке.
— На вокзале! На вокзале! — повторяла Вика едва успевшему вскочить за нею в автобус Дикарю.
Но Дикарь не слушал ее. Дернул остервенело полупальто, оттянул жакет, выхватил бутылку с вином и, невзирая на малочисленных в раннее утро выходного дня пассажиров, тут же, на задней площадке автобуса, приложился к горлышку, опустошил бутыль, вытираясь рукавом куртки и крякая от наслаждения. Теперь он был горазд любую авантюру, навязанную ему Викулей…
В пригородной кассе Вика купила два билета до Абрамцево и, за руку потащив за собою недоумевающего Дикаря, принялась сновать по платформе, подыскивая пассажиров, у которых можно было выклянчить билеты вчерашнего дня. Многие из пригорода ездили работать в город, старики отправлялись в деревню и возвращались на следующий день, переночевав в своем родном доме или у родственников…
Вике почти всегда и во всем везло, подфартило и этот раз. Старикан, увешанный сумками, как виноградными гроздями, сказал, подозрительно разглядывая молодых людей:
— Ну, есть у меня билет, даже два есть. Отвозил вчерась старуху к ейной сестре, а вам зачем?..
— Нас посылали от школы определять маршрут стоянку для похода на зимние каникулы, а мы билет обронили где-то и в деньгах отчитаться не сможем… — жалостливо соврала Вика, изображая отчаяние.
— Во, шелупонь, все шастають, шастають, туды-сюды, а порядку нету, — беззлобно проворчал старик, обшарив карманы. — Берите вот, владейте, на нас, стариков, одна только и надега…
— Спасибо, дедуленька, — в порыве радости чмокнула деда в щеку Викуля.
— Еще чего надумала, — притворно возмутился дед, засмущавшись, не оглядываясь, потопал своей дорогой.
— Все! — подпрыгнула, хлопнув в ладоши, Викуля. — Мы спасены!
В электричке, не выпуская Дикаря из тамбура в вагон, Викуля зашептала:
— Значит, так, слушай меня внимательно. Вчера мы тобой ездили в Абрамцево, зачем, ты уже знаешь. Переночевали там. Где?.. Это мы на месте определим по обстоятельствам. Вернулись только сегодня. Обратные билет возьмем из Абрамцева. В случае чего, в бункере нас было.
— Ты спятила? — недовольно пробурчал Дикарь. Нас же все видели — Лында, Пупок, Кувалда, Чума…
— Мы их тоже видели, — не теряя спокойствия, возразила Вика. — Но Лында с Кувалдой куда-то сгинули, а сразу же после них отчалили, понял? Что там Пупок с Чумой сотворил, нам неведомо. Бил ее, принуждал, изнасиловал, мало ли что пьяному взбредет на ум… Врубайся, а то загремишь. Влипли вы с Чумизой прилично…
— Лында ж вернулся… — помрачнел Дикарь.
— Вернулся, а тебя нет… Как он докажет?.. И станет он против тебя бочки катить… Вернемся, вместе со мной найдешь к нашей классной. Она в школе недавно, тебя не знает, но должна запомнить, что ты меня сопровождал… И перед ее носом билетиками помашу, скажу ей, что едва билеты взяла, а Кувалда, которой она велела со мной ехать, отказалась по неизвестной мне причине. Пришлось приятеля просить сопровождать меня…
— Ведьма ты, Семга, ведьма… — проговорил не то с одобрением, не то с осуждением Дикарь и, раздвинув двери в вагон, брякнулся на ближайшее свободное место. Викуля опустилась с ним рядом. — Видал я в гробу мотаться в какое-то Абрамцево, чего я потерял там?..
— Не потерял, так найдешь! — Вика была непреклонна и убедительна. — Алиби найдешь, понял?.. И просветишься заодно. Усадьба старинная там… Принадлежала Аксакову, потом Мамонтову, Державин там бывал, Гоголь, Щепкин, Поленов, Врубель. Серов нарисовал «Девочку с персиками». И вот ты катишь осчастливить знаменитые места своим появлением…
— Ну, лады, — согласился Дикарь. Натянул спортивную шапочку на глаза, поднял воротник, брякнулся на плечо к Вике и захрапел…
Поздно вечером, когда Дикарь и Викуля спустились в подземелье, Лынды они там не нашли. Сонечка вместе с Пупком сидела за столом и ела суп, уворованный Колюней у деда. Она уже не выглядела такой дохлой, как вчера вечером, и это почему-то необычайно разозлило Дикаря. Он таскался к черту на рога, в Абрамцево, за каким-то идиотским алиби, а Чума сидит себе благополучно, чуть ли не в обнимку с Пупком, суп хлебает и в ус не дует… Да еще Пупок и про врача у него спрашивает, нашел, сволочь, себе лакея, телку его обслуживать…
— Ей не врача, ей пахаря надо! — рявкнул Дикарь. — Видно, ей твоя пахота на пользу пошла. Выпить есть чего?
И Дикарь снова стал пить, почти не закусывая. Поездка измотала его, выбила из привычной колеи. У бестолковой деревенской бабки, к которой ради алиби, затащила его Викуля, кроме пустых щей, вареной картошки и соленых огурчиков, другой еды не нашлось. Дикарь был голоден, зол, устал и хмелел с невероятной быстротой. После первого же стакана он начал нещадно цепляться к Сонечке. Сонечка затаилась, не поднимая глаз. Это и вовсе раззадорило Дикаря.
— Прорепетируем, — потребовал он, — что ты скажешь матери, когда она увидит твою разбитую рожу и синяки?
— Отстань, — попросил Пупок, бешено вращая глазами, — добром прошу, отстань от нее, нет у нее никаких синяков…
— Проверим, — пьяно сказал Дикарь, — снимай с себя все, проверим…
Сонечка не сдвинулась с места. Она по-прежнему молчала, но в ее глазах, неподвижно застывших на Дикаре, сосредоточились отвращение, брезгливость и ненависть.
Дикарь рассвирепел. Лицо его перекосилось от гнева и сделалось страшным. Сильными, здоровенными, как у мясника, руками он откинул в сторону Колюню, попытавшегося заслонить Сонечку, обхватил ее за талию и, поставив на скамью, мигом сдернул и отшвырнул одежду, оголил перед всеми.
Сонечка вскрикнула, когда Дикарь сжал ее разбитое тело, в котором болела и ныла каждая мышца. Но после, уже обнаженная, она стояла, не опуская горделиво вскинутой головы, не обронив ни единой слезы, с достоинством, которое делало ее неуязвимой.
— Гад, гадина, — заплакал вдруг тоже здорово пьяный уже Колюня и полез с кулаками на Дикаря.
Дикарь выдернул из джинсов ремень и остервенело стеганул Колюню по спине, как когда-то его самого стегал отчим.
— Меня ты не защищал, — злопамятно попрекнула Вика взвывшего от боли Колюню. — Послушался бы меня тогда, ночью, твоя Чума сидела бы под подолом у матери, никого не волновала, а теперь что ж хныкать — донесет она в милицию, что ты ее изнасиловал, будешь отвечать…
Вика подчеркивала, что виноват Колюня, что он изнасиловал Сонечку и ему отвечать. Даже трезвый, Колюня большой сообразительностью и находчивостью не отличался, а у пьяного, у него и вовсе все перемешалось, и ему стало казаться, что он один, только он, и виноват во всем.
— Чумка, — загнусавил Колюня, — ну, правда, ты не заложишь нас, Чумка?.. Что ты скажешь?..
— Скажу, — вдруг отчетливо и твердо произнесла Сонечка, — что ты и Дикарь насиловали и избивали меня.
— Ах ты мразь! — заскрипел зубами Дикарь, и ремень как кнут засвистел в его руке, пришелся Сонечке по пояснице.
Сонечка рухнула на скамью с протяжным стоном.
— Петь умеешь? — Дикарь схватил и поставил на ноги Сонечку, стискивая, чтоб не упала. — Пой для нас, швабра!
Сонечку шатало, она едва держалась, но не плакала, и когда с трудом открывала глаза, они смотрели все так же непокорно и бесстрашно.
— Пой, — издевался Дикарь, накинув на шею Сонечки петлю из ремня, — пой, а то придушу!..
— «Выткался на озере алый свет зари, — запела чистым, чуть дрожащим голоском Сонечка, — на бору со звонами плачут глухари. Плачет где-то иволга, схоронись в дупло. Только мне не плачется — на душе светло…»
— Не плачется, говоришь? На душе светло? — Даже Вике сделалось не по себе от искаженного звериной злобой лица Дикаря.
С силой стал он затягивать ремень на тоненькой шейке. Грубая кожаная полоса, впиваясь в нежную кожицу, оставляла кроваво-лиловый след.
Вика ждала, что Сонечка закричит, заплачет и Дикарь тогда, возможно, смягчится, разжалобится. Но Сонечка вопреки своим привычкам не плакала. Подняла высоко голову, закинула ее назад, словно намеревалась и дальше не подчиняться Дикарю, чувствовать себя независимой.
— Подумай хорошо, что скажешь, если мы тебя отпустим? — еще раз учинял допрос Дикарь.
