Василий Голышкин - Красные следопыты (Повести и рассказы)
Впереди мелькнуло что-то желтое.
— Вот она, Луковкина! — заорал Павка. — Держи!
Он понесся за желтым. Я понесся за Павкой. Так мы бежали, пока все трое — Павка, я и корова — не выскочили на поляну.
Какая корова? Обыкновенная — рыжая, с колокольчиком. Колхозный пастух дядя Леша даже прослезился от радости, увидев пропавшую скотину, и долго благодарил нас за то, что мы вернули ее в стадо.
Что касается Луковкиной, то она вернулась в лагерь без посторонней помощи, самостоятельно. И больше с Павкиным колокольчиком в лес не ходила. И никто не ходил. И представьте себе, ни разу не заблудились.
Вот я и думаю: неужели Павкина система безопасности не оправдала себя?
ДЛЯ САМЫХ МАЛЕНЬКИХ
НИК-НИК
Рядом с домом почта. На почте вечно народ. Зато удобно. Почта рядом с домом. Идешь в школу — зайдешь. По дороге. А народ что! Коля не ледокол, но, если что надо, сквозь льды пробьется. Мало что второклассник!
Пробился к окошечку. Подтянулся на руках и висит. Иначе не достать. В окошечке — голова не голова — стог сена с глазами. Глаза щурятся и вот-вот заснут.
— Эй! — крикнул Коля, чтобы разбудить глаза, а они обиделись:
— Мальчик, ты чего кричишь? Здесь не улица.
Хорошо ей, глазастой, рассуждать сидя: улица не улица... Ты попробуй повиси, а потом рассуждай.
У Коли на почте дело. Поэтому и висит. Он филателист. Собирает марки по географии.
— Острова есть?
— Нет.
— Горы есть?
— Нет.
Ну и почта! Ни гор, ни островов. Может, заливы есть? Если удержится, спросит:
— За-а-а...
Нет, кажется, не удержится.
— А-а-а...
Глаза в упор смотрят на Колю:
— Мальчик, ты что, заика?
Слышали? Человек едва висит, а она обзывает. Этого Коля снести не может. Раз его обзывают, он в долгу не останется.
— Сама... За-а-а...
Не удержался. Упал, не вернув долга. Ладно, в другой раз вернет. В школу пора. До звонка успеет.
Пробился к двери, а тут какой-то человек:
— Мальчик, одолжи ручку, адрес написать.
Коле ручку не жаль. Времени нет. В школу может опоздать. А если бегом? Бегом может не опоздать. Тогда пусть пишет.
Дал ручку и ждет. А время не ждет. На часах почти девять. Теперь даже бегом не успеет.
Бегом, кувырком, хоть как, а надо успеть! А ручка? Не до нее...
Бегом...
Кувырком...
Успел!
А что толку? Все сидят и под диктовку пишут. Один Коля не пишет. Нечем. Он свою ручку на почте оставил. Сказать кому — засмеют. Лучше бы не оставлял. Нет, хорошо, что оставил. Человека выручил. Тому сейчас не легче. Взял чужую ручку, а вернуть не может. Жаль Коле человека. И себя жаль. Не очень, а жаль. Потому что никто не знает, что за диктант получит, а он знает. Двойку. За то, что без ручки в школу пришел и не писал.
Но вышло не так.
На перемене в учительскую пришел какой-то человек и спросил Николая Николаевича.
Ему представили:
— Николай Николаевич, учитель математики.
— Что вы, — сказал человек, — тот значительно короче.
— Других нет, — засмеялись в учительской.
— А как же это? — спросил человек и показал ручку, на которой было нацарапано: «уч. Шк. 5 Ник. Ник. ».
— А, — сказали в учительской, — это просто Коля. Ученик второго класса школы номер пять. Он что, замечен в чем-нибудь плохом?
— Наоборот, — возразил человек, — в хорошем, — и рассказал, как к нему попала Колина ручка.
На следующем уроке учительница вернула Коле ручку и поставила «пять». А за что, не сказала. Пусть сам догадается.
НОЧЬЮ
Жил Сережа в лагере. Ничего себе жизнь. Ешь не хочу. Сережка и не хотел. Оттого одни неприятности.
— Не будешь есть, килограммов не наберешь, — сказала воспитательница.
А на что Сережке килограммы? Своих хватает. Ну ладно. Сережка, он такой, пристанут — живота не пожалеет, съест. Хуже, что в тир не пускали.
— Мал еще. Не в ту сторону выстрелишь.
Как будто Сережка не знает, в какую сторону стрелять: в ту, где враг или мишень.
Как-то среди ночи Сережка проснулся. Отчего — сам не знает. Так всегда. Сперва проснешься, а потом соображаешь отчего. Лежит и не дышит, чтобы лучше слышать.
Бух!
«Стреляют где-то».
Бух!
«Может, война началась?»
Бух!
«Или бандиты напали?»
Бух!
Поднялся. Из палаты вышел. Возле дверей стал. «Эх, ружья нет!»
Идет кто-то. Страшно стало. От страха, говорят, язык проглатывают. Потрогал. Язык на месте. Как заорет:
— Стой, кто идет?..
Откуда смелость взялась.
В темноте черный остановился.
— Почему не спишь?
От сердца отлегло: вожатый.
Сережка не хотел признаваться, но вожатый стоял над душой, и Сережка признался:
— А, думал война...
Вожатый, наверное, удивился, потому что долго молчал. Потом спросил:
— Война?
— Да.
— Почему так думаешь?
— Стреляют.
— Где?
Сережка почувствовал, что краснеет. Стрельбы нет, а он врет. Вдруг опять — бух!
Ага, и вожатый услышал. Фонариком щелкнул. Луч, как указка, по стене побегал и все вожатому рассказал. Палатку снаружи известью побелили. Известь за день подсохла, вспузырилась, а ночью стрелять начала.
Сережка, когда узнал, хотел сквозь землю провалиться. Думал, вожатый смеяться будет. А он — нет. Посветил Сережке в глаза и руку пожал:
— Молодец!
УРОК ПЕНИЯ
Позади школы кто-то раскатал дорожку. Если разбежаться хорошенько, можно через весь двор на одной ножке проехать. Ване, на зависть всем, это удалось трижды.
— Давай еще! — кричат ребята.
Но Ваня хитрый. Больше кататься не хочет. Пусть другие пробуют.
Другие пробуют и падают. Вся слава Ване. Сколько ни катался, ни разу не падал.
Феде, второкласснику, обидней всех. Не хуже Вани на коньках катается, а на одной ножке не удается...
Первый урок — пение. У Феди против пения ничего нет. Он первый в классе певец. Но ему обидно, что на одной ножке не удержался, и петь сегодня не хочется.
Не хочется — не будет. Не пойдет на урок. А если двойка? Ему не страшно. Мама за двойку никогда не ругает. Другие мамы, он знает, переживают двойки, как землетрясение, а его — нет, только скажет: «Не беда, завтра пятерку принесешь». И как в воду смотрит: пойдет Федя в школу и пятерку принесет. Так часто бывало. А сегодня будет по-другому. Не пойдет Федя на пение и схватит двойку. Ну и пусть. Зато на одной ножке кататься научится. Весь класс удивит. Не два, а три, нет, четыре раза прокатится и не упадет. Третьеклассника Ваню с носом оставит.
...Возле школы дровяной сарайчик. Федя прячется за поленницей и ждет, когда все уйдут.
Звенит звонок. Слышно, как громко и часто хлопает школьная дверь. Все. Больше не хлопает. Ребята разошлись по классам и ждут учителей. Феде немножко грустно. Они все там, а он один здесь. Ладно, не на год расстался. Зато на одной ножке кататься научится.
Федя прислушивается. В сарае ни звука. Нет, один какой-то звук есть. Тонкий и жалобный. Как будто кто пить просит. Попросит и замолчит. Молчит, молчит и снова просит: «Пить...» Феде любопытно, что это? Задрал голову, разглядел щель. На крыше снег тает и сараю за шиворот льет: кап, кап, кап...
Капли на сосновую щепку падают и поют: пить, пить, пить... Разгадал тайну и улыбнулся. Рад, что разгадал.
Выглянул во двор. Ни души. Теперь пора. Разбежался, поджал ногу, как цапля, и покатил. Эх, жаль не видит никто. И хорошо, что не видит. До середины не докатил — бряк! Где-то рассмеялись. Сразу вскочил и прислушался, кто это над ним? Во дворе ни души. Где же смеются? А-а, в классе. Учитель пения скрипку настраивает. Скрипка всегда смеется, когда ее настраивают. Как будто скрипке очень щекотно.
Феде опять взгрустнулось. Они все там, а он один здесь. Сейчас петь будут. А ему сегодня уже не петь. И двойку сегодня он непременно схватит. Увидит его учитель пения на перемене и поставит. Он обидчивый. Не любит, когда его уроки пропускают. Ладно, за двойку он не боится. Есть она, нет ее — маме все равно. А почему? Может, потому, что мама его не любит? Ну, конечно, как он раньше не догадался. Не любит, поэтому, что ни принеси, ей все равно.
И еще. У других, если гости, детей петь заставляют. А его никогда не заставляют. Даже если гости очень просят. Наверное, всё потому, что не любит его мама и не хочет хвалить. Мало, что он первый в классе певец.
От этих мыслей Феде не по себе. Кататься больше не хочется. Но делать все равно нечего, и он снова разбегается... Удача! Федя, не поскользнувшись, перелетел через весь двор. Теперь еще раз...
Федя возвращается для разбега и, обернувшись, замечает за углом школы женщину в белой шубке. Она стоит под окном его класса и машет кому-то красной варежкой. Белая шубка и красные варежки... Такие носит его мама. Но это не мама. Она сюда не придет. Зачем? Это кто-то другой. Стоит и машет кому-то красной варежкой. Кому и зачем? Ага, другой женщине. Той, что переходит улицу. На ней такая же белая шубка и такие же красные... Лицо у Феди удивленно вытягивается. Но не потому, что на второй женщине такая же шубка и такие же варежки, а потому, что ее, вторую, он отлично знает. Это мамина сестра Рита. Тетя Рита. Она только вчера приехала. Интересно, кто ее зовет? Первая женщина вдруг оборачивается, и Фединому изумлению нет границ. Он узнает маму. Его мама. Его тетя Рита. Зачем они здесь?
