Юрий Сотник - Невероятные истории. Авторский сборник
Я слышал, как отец Зины и Васьки обошел всю квартиру, как зашел в спальню, постоял там немного.
— Черт их носит! — сказал он негромко и удалился.
Хлопнула входная дверь, потом чуть слышно дважды щелкнул ключ в замке. Страшная догадка потрясла меня. Подождав немного, убедившись, что настала полная тишина, я вылез из-под кровати и пошел в переднюю. Там я повернул ручку английского замка и потрогал дверь. Так я и знал: папаша Брыкин запер меня на внутренний замок.
Вернувшись в комнату, я машинально остановился перед большим зеркалом. Тогда я не обратил внимания, как выглядит мое отражение, а сейчас припоминаю: что-то вроде близкого к обмороку небольшого червячка с взъерошенной челкой над белым лицом.
Прошло некоторое время, прежде чем я начал что-то соображать. Может, Зина проследит, куда отец положил ключи, а потом утащит их?..
Я прикрыл дверь кабинета и сел подальше от нее на уголке тахты. Не знаю, сколько времени я так просидел. Послышалось пять звонков. Я пошел в переднюю и прошептал:
— Кто там?
Металлическая крышка над щелью для почты приподнялась, и за дверью зашелестело:
— Лешка! Это я, Антон… Тебя на внутренний замок заперли.
— Знаю, — прошептал я.
— Лешк! Мы твой телефон разведали. Будем по-особому звонить: сначала один звонок дадим и сразу положим трубку… А когда снова позвоним, ты подходи. А если просто будут звонить, ты не подходи. Понял?
— Понял, — прошептал я и услышал, как Дудкин понесся по ступенькам вниз.
Минут через десять зазвонил телефон и умолк. Когда он снова зазвонил, я взял трубку.
— Леш! Это я говорю, Аглая. Во какая ужасная вещь получилась! Зинкин отец ключи забрал к себе и в ящик запер… А ключ от ящика всегда у него.
— А… а как же я?
— А ты… ты, Лешка, пока потерпи… Мы потом что-нибудь придумаем… Сообразим что-нибудь…
— А… а сколько мне терпеть?
— Леша! Мы пока еще ничего не знаем. Если бы Зинкин папа на работе был, он бы ключи матери оставил, и тогда мы уж как-нибудь… Но только Зинкин папа отгул взял на четыре дня: стены обоями оклеивать.
— А я? Вы меня, значит, не выпустите?
— Не, Леш… выпустим. Только не сегодня.
— Завтра? — с ужасом в сердце спросил я.
— Не, Леш… не завтра и не послезавтра… — Аглая объяснила мне, что цветы поливают через два дня на третий, а сегодня их уже поливали. Значит, только через два дня Зинин папа отдаст Зининой маме ключи, и тогда их можно будет попытаться стащить.
Я молчал. Я просто не знал, что мне сказать на все это.
— Леша, ты слушаешь? — спросила Аглая.
— Слушаю.
— Леш, ты только не подведи, в окна не выглядывай и свет не зажигай. А то знаешь, что Зинке с Васькой от отца будет! Они сейчас сидят у нас в подъезде и ревут оба… Леша, и нам всем попадет, на тебя вся надежда… Не подведешь? Леша, пока!.. Мама из гастронома вернулась…
Послышались частые гудки.
В другой раз я лопнул бы от гордости, услышав, как Аглая сказала: «На тебя вся надежда». Но сейчас я никакой гордости не испытывал. Я вернулся на уголок тахты. Мне хотелось плакать, но я почему-то сдерживался и только тихонечко кряхтел, не замечая, что у меня течет из носа.
За окном что-то стало тихо постукивать. Это пошел дождь.
Через какое-то время телефон снова зазвонил, умолк и зазвонил опять. На сей раз это был Дудкин.
— Лешка! Твоя тетка ходит по квартирам и спрашивает, куда ты мог деваться.
— А про ультиматум она говорит?
Дудкин ответил, что про ультиматум тетя Соня ничего не говорит, хотя он наверняка ею получен: Аглая отнесла его, как было условлено, а Юра позвонил и лично разговаривал с тетей Соней.
— А полотенце она вывесила?
— Не, не вывесила. Она говорит, что если до вечера тебя не найдет, в милицию заявит. — Антошка помолчал. — Леш! А вдруг такое дело получится: ультиматум дадут понюхать ищейке, и она Аглаю найдет… А та с перепугу и признается…
Антошка не подозревал, как меня обрадовали эти слова. Не то чтобы я верил в ищейку, но я верил в милицию вообще. Ее работники не такие тайны раскрывали, уж наверное они сумеют быстро узнать, куда меня запрятали.
После разговора с Дудкиным у меня даже аппетит появился. Я съел три котлеты, запил их водой из крана и стал ждать дальнейших сообщений.
Но телефон молчал, а на дворе быстро темнело. Скоро сделалось так темно, что я смог подойти к окну, не боясь, что меня увидят. Уже светились окна в двухэтажных бревенчатых домишках напротив нашего нового дома… Вот зажглись яркие фонари в нашем большом дворе. Я придвинул к подоконнику стул, забрался на него коленями и принялся смотреть вниз: не появится ли там милиция. Я смотрел так внимательно, так напряженно, что даже забыл на некоторое время про череп. Но съежившиеся фигуры, которые иногда пробегали под дождем, на милиционеров не походили. И вот опять зазвонил телефон.
— Лешк! — почему-то встревоженно проговорил Дудкин. — Твоя тетка полотенце вывесила. Уже часа два как висит.
— А как же в милицию?.. Не заявила? — разочарованно спросил я.
— Не… Похоже, не заявила. А чего ей заявлять? Она знает, что ты живой и здоровый… Где-то поблизости прячешься. — Голос Антона снова зазвучал тревожно: — Лешка, слушай! Меня и Глашку уже родители допрашивали… «По лицам, говорят, видим, что вы в этом деле замешаны. Если, говорят, узнаем, что это так…» Лешка, одним словом, сам понимаешь: мы из-за тебя можем все пропасть. Ты, главное, свет не зажигай. Лешка, ну, пока! Я из автомата… Тут очередь… — Я уже собрался положить трубку, как из нее послышалось: — Лешка! Эй!
— Ну? — спросил я грустно.
— Лешка, Аглая велела тебе передать, чтобы ты этого не боялся… Ну, который у профессора на полке… Чего его бояться? Ну, кость и кость… Ты что, костей не видел? Лешка, пока! До завтра! Тут стучат…
Я остался в темноте и в тишине. Теперь я уже не мог не думать о «кости», как назвал эту штуку Дудкин. Я потоптался возле столика, потом снова сел в кресло и почти ощупью набрал номер нашей квартиры. Я не знал, о чем буду говорить. Мне просто хотелось услышать человеческий голос.
— Да! Слушаю!
— Тетя Соня, это вы?
— Лешка! Ты… ты жестокий, бесчувственный мальчишка! У меня больное сердце! Я из-за тебя «неотложку» собиралась вызывать. Где ты находишься?
Мне представилась светлая, такая уютная комната, моя полка с книгами, мой недостроенный фрегат… Но тут же я вспомнил о Зинке с Васькой, которые ревели от страха в подъезде у Дудкина, вспомнил слова Аглаи: «На тебя вся надежда». И я почувствовал, что в этот момент решается вся моя судьба: или я промолчу, или навсегда сделаюсь самым последним человеком. И я промолчал.
— Где ты находишься, тебя спрашивают!
— В одном месте, — почти плача ответил я.
Тетя Соня не заметила моего жалобного тона.
— Впрочем, мне наплевать, где ты находишься. Кончай свои глупости и немедленно являйся домой.
— Тетя Соня… я сейчас не могу…
— Что «не могу»?
— Домой прийти не могу.
— Почему это «не могу»?
— По… по одной причине.
— По какой еще причине? Алексей! Я, кажется, полотенце вывесила. Когда ты явишься, наконец?
— Тетя Соня… Я… явлюсь… Только не сегодня и не завтра…
— Будь я трижды проклята, что связалась с этим кретином. Алексей! Ты понимаешь, что я отвечаю за тебя перед родителями? Ты хочешь меня до сердечного приступа довести?
Мы разговаривали очень долго. Я был бы рад, если бы наша беседа продлилась до утра, но голос тети Сони с каждой минутой становился спокойней. Наконец она сказала:
— В общем, спасибо за то, что позвонил! Теперь я вижу, что с тобой ничего не случилось, а ты попросту хулиганишь. Скорее всего, сидишь у какого-нибудь своего дружка. Интересно, где только его родители?
Поговорив с тетей Соней, я пробрался по коридору и нащупал выключатель рядом с дверью ванной. Уж здесь-то я мог зажечь свет. В ванной было очень хорошо: яркая лампа, белые кафельные стены, белый ящик для белья, белая табуретка рядом с ним. Я сел на эту табуретку, однако спокойней себя не почувствовал. Здесь-то было хорошо, светло, но я знал, что недалеко, в темной комнате профессора, стоит на полке череп с пробитым лбом. Я старался не думать о нем, но у меня ничего не получалось. И вдруг я понял, что мне поможет отвлечься. Ведь у меня в портфеле лежит «Том Сойер»! Очень долго я собирался с духом, чтобы выйти из светлой ванной. Наконец вышел, оставив дверь чуть приоткрытой, пробрался, весь дрожа, в спальню, нащупал под кроватью портфель и, схватив его, сломя голову бросился обратно, рассыпая по дороге сухари.
В ванной я запер дверь на задвижку, отдышался, извлек «Тома Сойера» из кучи съестных припасов, открыл книгу на заложенной бумажкой странице и тут же прочитал: «В этот момент луна выплыла из-за туч и осветила бледное лицо мертвеца». Я захлопнул книгу, положил ее на ящик для белья и остался сидеть почти не дыша.
