Сергей Алексеев - Секретная просьба (Повести и рассказы)
Прапорщик рассмеялся.
— Это правильно. Тучкин действительно глуп. Солдат не проведёшь. Это верно. Ну, а ещё чего говорят?
Мальчик молчал.
— Ну, ну, не бойся.
— Ещё про вас, и тоже недоброе… — произнёс Лёшка.
— Ну, а что про меня? — насторожился Лещ.
— То же самое.
— Что — то же самое?
Говорить вслух Лёшка не отваживался.
— Выходит, «дурак» про меня говорят солдаты? — процедил прапорщик.
— Вот, вот это самое… — подтвердил Лёшка.
Лещ исподлобья посмотрел на мальчика, стараясь понять: по наивности тот завёл такой разговор или умышленно.
— Ну, а кто говорит? — наконец спросил прапорщик.
— Все говорят.
— Кто все? — стал злиться Лещ. — Петров, Иванов, кто все?
— Поручик Иголкин, к примеру, о том не раз говорил.
— Иголкин? — закричал прапорщик. — Его и в живых давно нет.
— И потом ещё штабс-капитан Дулин…
— Ах, негодяй! — Лещ привстал, придвинулся к Лёшке.
— И ещё полковник Громолысов про то же самое говорит, — заключил мальчик.
— Вон! — заревел Лещ. — Вон! — и тяжело бухнулся на скамейку.
На следующий день про Лёшкин разговор с Лещом узнали солдаты.
— Ай да георгиевский кавалер! — смеялись в окопах. — Ай да герой!
— Молодец! — похвалил Пятихатка. — Это по-нашенски, по-солдатски.
ПЯТЬ ПЯТИХАТОКЧуть что — Лёшка к солдатам: «Расскажите да расскажите про войну, про подвиги». Только война всем до того надоела, что никому и вспоминать ни о чём не хотелось. И вот как-то Ломов сказал Лёшке:
— Иди к своему Пятихатке. Он тебе про войну лучше других расскажет.
Три дня Лёшка приставал к кашевару. Наконец тот сдался.
— Ну ладно, — проговорил, — садись слушай.
Пятихатка помолчал, перебирая в памяти что-то, и наконец начал:
— Было нас, Пятихаток, пять — все братья: Лука, Илья, Григорий, Фёдор и я, Аким, младший. Начали войну все разом, в одной роте. Нам ещё три винтовки на пятерых дали.
— Как — три? — усомнился Лёшка.
— Три, — повторил солдат. — Винтовок не хватало. Одну на двоих давали. Так что у нас вроде как половина даже лишняя ещё получалась.
«Пять Пятихаток, — подивился Лёшка. — И фамилия какая чудная. И пять братьев. И три ружья».
— Пять, — проговорил солдат. — Только пять было, а теперь вот один остался. Поубивало братьев.
— Как так?! — вырвалось у мальчика. — Сразу всех и поубивало?
— Зачем сразу. Не сразу. Первого убило Луку, в 1914 году под городом Галичем. Вот ещё память от Луки осталась. — Кашевар показал на свою винтовку.
Солдат замолчал. И Лёшка сидел молча, замер, не шевелился.
— А Илья, — стал продолжать Пятихатка, — так тот погиб на следующий год. И тоже под тем же городом Галичем. Только тогда наступали австрияки, а мы отходили от Галича. При переправе через Днестр его как раз и убило.
— Ну, а Григория? — спросил Лёшка.
— И Григория тоже убило под Галичем.
— Тогда же?
— Нет. В шестнадцатом году. Про генерала Брусилова слыхал? — спросил Пятихатка.
— Нет, — покачал головой Лёшка.
— Так вот, в шестнадцатом году генерал Брусилов прорвал австро-германский фронт, и наша армия снова пошла на Галич. Вот тут-то Григория и убило. А через три месяца, как генерал Брусилов стал отступать, убило и четвёртого брата — Фёдора. Жаль Фёдора, последний был из братьев, — проговорил солдат и опять замолчал.
— Дядя Аким, — чуть переждав, обратился Лёшка. — Ну, а как Галич?
— Галич, он и есть Галич, — ответил солдат. — Он как был у австрияков, так и остался.
Смотрит Лёшка на солдата, думает: «Что же это за война? Четыре брата погибло, а выходит, за что? За пустое место».
— Э-эх, война, — вздохнул Пятихатка. — И за что воюем? И кто её выдумал? Правильно, поди, говорят большевики…
— Ну как, узнал про войну? — спросил на следующий день мальчика Ломов.
— Узнал, — ответил Лёшка и молча побежал к своей кухне. И что удивительно — о крестах и медалях с той поры не заикался да и с расспросами о войне к солдатам больше не приставал. И ещё одно — стал Лёшка усерднее крутиться возле кухни и ещё больше помогать Пятихатке.
«СОЛДАТСКАЯ ПРАВДА»Ещё как-то весной Ломов принёс в окопы номер газеты «Солдатская правда». Передавалась она из рук в руки, и зачитали её до дыр. В газете была напечатана статья Ленина.
«Большинство солдат — из крестьян, — писал Ленин. — Всякий крестьянин знает, как угнетали и угнетают народ помещики. А в чём сила помещиков? В земле».
— Правильно, — говорили солдаты. — От неё, от земли, вся сила.
«Надо, чтобы все земли помещиков отошли к народу», — говорилось дальше в статье.
— И это правильно, — соглашались солдаты.
Статья Ленина произвела на всех огромное впечатление. Несколько дней в окопах только и говорили, что о «Солдатской правде».
После этого Ломов ещё несколько раз приносил газету. Была она маленькой, но занозистой. Помещала солдатские письма, письма крестьян из деревни, а главное — рубила правду: и про войну и про Временное правительство писала откровенно. И это солдатам нравилось.
В окопах привыкли к «Солдатской правде» и ждали её с нетерпением.
И вот Ломов снова принёс газету. Солдаты стали читать — и охнули. Редакция сообщала, что газета будет закрыта — нет типографии и денежных средств. «Нам не поможет никто, — писалось в заметке. — Лишь собрав по грошам, мы создадим типографию и прочно поставим газету».
Сообщение взволновало солдат.
— А как же, — заговорили в окопах. — Как не помочь. Ведь не чужая газета. Своя, солдатская. «Их благородия», чай, не помогут.
Стали сдавать кто что мог. Ломов снял Георгиевский крест, и это послужило примером. Зуев отдал медаль. Пенкин — тоже медаль. Начали сдавать и другие. Кое-кто собрал медяки. Ефрейтор Бабушкин вынул из уха серебряную серьгу. Рядовой Кривокорытов отдал нательный крест.
И вот когда Ломов стал пересматривать собранные в фонд газеты пожертвования, то среди солдатских орденов и медалей он вдруг обнаружил офицерский крест.
Крест озадачил солдата. «Кто бы это?» — размышлял Ломов. Ордена он отправил, а сам стал присматриваться и к офицерам и к офицерским крестам. Заметил: прапорщик Лещ стал ходить без своей награды. «Неужели, недоумевал Ломов. — Как же это понять?»
Исчезновение креста озадачило и самого прапорщика. Где и при каких обстоятельствах пропал крест, Лещ не помнил. Потерять его, кажется, не мог. Украли?! И здесь Лещ вспомнил про Лёшку. Мальчик отнекивался и уверял, что он ни о каком кресте ничего не знает.
— Да я его и в глаза никогда не видел, — говорил Лёшка.
— «Не видел»! — кричал прапорщик. — А вот тут что у меня висело? — и тыкал себя пальцем в грудь.
— Нет, не видел, — повторил мальчик. — Кажись, там ничего не было.
— «Кажись»! — злился Лещ. — А не ты ли на него всё время глаза пялил?!
Но мальчик по-прежнему упирался и твердил лишь одно: «Не видел. Не брал».
— Ну, может быть, пошутил или взял поиграть, — уже примирительно говорил прапорщик.
— Не брал, — упорствовал Лёшка.
— Скотина! — ругнулся Лещ.
Слух об исчезновении офицерского ордена прошёл по полку. Тогда и Ломов подумал о Лёшке. На сей раз мальчик отпираться не стал и сказал правду.
— Так я же его для газеты, — объяснял Лёшка. — Зачем Лещу крест? Обойдётся и так. А тут ведь для дела.
Ломов расхохотался.
Вскоре про крест узнали и другие солдаты.
— Молодец, — смеялись они. — Значит, и «их благородие» нашей газетке помог. Правильно! — от души хвалили солдаты Лёшку.
БРАТАНИЕКак началось братание, Лёшка не видел. С самого утра он вместе с Пятихаткой возился у походной кухни, а когда повёз щи и кашу к окопам, то с бугорочка всё и заметил. Солдаты не сидели, как обычно, в траншеях, а повылезали наружу. Они расхаживали по передовой у самых проволочных заграждений, словно никакой войны вовсе и не было. Лёшка хлестнул мерина, и когда подъехал ближе, то заметил, что в одном месте через проволочные ряды перекинуты доски, а многие из русских солдат и вовсе находятся на стороне немецких позиций. Немецкие солдаты тоже повылезали из окопов и смешались в общей толпе с русскими.
— Что это они? — обратился Лёшка к Пятихатке.
— Никак, братание, — ответил кашевар. Он так же, как и Лёшка, вытягивал шею и с удивлением смотрел на происходящее.
Когда Лёшка перебежал по доскам через проволочные заграждения, он оказался в самой гуще русских, германских и австрийских солдат.
— О майн гот[14], - закричал какой-то рыжий немчик, — киндер, киндер![15] — и стал показывать на Лёшку пальцем.
Понеслись голоса:
— Кляйнер зольдат![16]
