Владимир Добряков - Король живет в интернате
Андрей заскучал и при утренних обходах уже нетерпеливо спрашивал:
— Доктор, когда меня выпишут?
Ответ был один:
— Больше, чем нужно, никого не держим.
Поправлялся Андрей быстро. Гопак он, правда, не танцевал, но свободно ходил по палате, выполнял мелкие поручения лежачих больных: «Подай костыль», «Позови сестру». Он и няню освободил от забот о себе. Не надо было ухаживать за ним, приносить еду. Сам ходил в столовую.
Посетителей теперь уже не пускали к нему, а он сам выходил к ним за стеклянную дверь. И как-то совестно было теперь принимать кулечки со сладостями и слышать, как мать озабоченно говорит:
— А вчерашнее печенье скушал?
В воскресенье Ирина Федоровна пришла вместе с Нинкой. Нинка раскраснелась с улицы; она сидела на лавке, болтала ногами и всем-всем интересовалась: а зачем у тети проволока к руке привязана? А почему у того дяди на костылях такая толстая нога? А что такое гипс? Это такая вата?
Ирина Федоровна, увидев в коридоре врача, лечащего Андрея, поспешила к нему.
А Нинка все сыпала вопросы:
— Почему у того дяди такое страшное лицо?
— Потому что обжег, — пояснил Андрей.
— А больно, когда делают операцию?
— Пустяки! Вот недавно одному дяде вырезали аппендицит. Так он во время операции до того смешные анекдоты рассказывал, что доктор сказал: «Больной, прекратите разговоры. У меня от смеха иголка прыгает».
Нинка тоже смеялась, представляя, как в руке доктора прыгает иголка. Будто лягушка.
— Ой! — вдруг вспомнила она. — А что у нас было! Она как схватила ее за волосы! Да как закричала!
— Кто она?
— Ну, она. Которая рядом живет. С красными губами и белой сумкой.
— Евгения Константиновна?
— Ну да! Как схватила бабушку за волосы! «Уходи, говорит, видеть тебя не хочу!»
— Ты что болтаешь! — Он стиснул Нинкину руку. — Приснилось, что ли?
— Ничего не приснилось! Сама слышала! А что за волосы хватала — это бабушка приходила и рассказывала. И еще плакала…
Когда Ирина Федоровна, поговорив с врачом, вернулась, Андрей спросил ее:
— Чего это Нинка тут болтает, будто наша соседка бабушку побила.
— И не говори, Андрюша! Стыд, срам. Чтобы старого человека за волосы! И чем она ей не угодила? Такая работящая старушка. И в магазин сходит, и обед приготовит, и в комнатах приберет. А Евгения-то хороша! Кажется, и культурная, образованная, красивая, а так издевается над старым человеком! А все оттого, что избалованная, своевольная. Слова ей против не скажи. Так плакала старушка. «Не могу, говорит, больше у нее оставаться. Снова к дочери поеду. Хоть и тесно жить, да не обижают». И билет будто бы уже купила.
Новость поразила Андрея. Он думал об этом весь день, весь вечер. А ночью приснилось, что Евгения Константиновна бегает по комнате за бабушкой и ловит ее. Бабушка увертывается, и Андрею хочется, чтобы ее не поймали. Но молодая хозяйка все же схватила бабушку, прижала в угол и душит ее, рвет волосы. И тут он увидел, что на пальцах Евгении Константиновны острые когти, а лицо — злое, страшное, как у бабы-яги в Нинкиной книжке.
Утром Андрея разбудила сестра, подала градусник. Температура, как и во все последние дни, оказалась нормальной.
На этот раз профессор, осмотрев Андрея, сказал: — Ну, дружок, пожалуй, можно и выписывать тебя. Считай, что легко отделался. Крепкий организм.
К вечеру Андрей снял полосатую больничную пижаму и надел брюки и куртку, принесенные матерью из дома. Как это положено, он обошел в палате всех больных, попрощался с каждым за руку, пожелал скорого выздоровления и со смешанным чувством радости и неясной грусти покинул палату. Он и дяде Мише пожал руку. Тот, глядя сквозь очки, строго сказал:
— Хороший ты парень, да лучше не приходи сюда больше.
Мама
И вот он вновь дома, среди знакомых с детства вещей. Тишина, покой, розовый свет лампы, ходики на стене. После ужина Нинка демонстрирует перед ним моды. Куклы ее в новых платьях прохаживаются по чемодану…
Хорошо. До чего же все хорошо! Нет больше Зубея, не надо прятаться от Сеньки. Через несколько дней он пойдет в интернат… Если бы только не эти беспокойные мысли о Евгении Константиновне. Все-таки он не верит. Не могла она так поступить. Он же уверял бабушку, что все будет хорошо, и вдруг…
И на следующее утро он проснулся с этими же мыслями. Может, тут что-то не так. Может, никуда бабушка и не уехала, а хлопочет себе на кухне.
Дома никого не было. Ирина Федоровна ушла в магазин и скоро должна вернуться. На те дни, что Андрей будет дома, она взяла отпуск. Он говорил — пусть не беспокоится, сам все приготовит, но она его не послушала.
Андрей взял было книгу, но тут же отложил ее. Нет, видно, не успокоится, пока не узнает всю правду о Евгении Константиновне.
Не меньше минуты стоял он у двери, пока решился нажать кнопку звонка. Наконец позвонил. Открыла сама Евгения Константиновна.
После разговоров о ней с матерью и Нинкой, после того страшного сна он невольно представлял себе Евгению Константиновну какой-то другой — с сухим и злым лицом — и пугался этого.
Но ничего подобного! Евгения Константиновна была прежней: с ясной улыбкой и золотистыми волосами, только стала, кажется, еще красивей.
— Ах, ах! — обрадованно воскликнула она. — Это ты? Ну, проходи, покажись, какой ты есть! Я слышала, с тобой что-то произошло. Ты лежал в больнице?
Он отвечал односложно. Все смотрел на нее и думал: «Это на нее наговорили. Конечно, наговорили! Почему-то, правда, не слышно бабушки. Может быть, в магазин ушла?»
Выбрав подходящий момент, он осторожно спросил:
— А что это бабушки вашей не видно?
Расчесывая прозрачным гребнем волосы, она с улыбкой сказала:
— От этой музейной древности я, к счастью, избавилась. — И, трогая пальцами пружинистые локоны глядя на себя в зеркало, начала жаловаться: — Ну уж и потрепала я с ней нервы! Это, видите ли, желает делать по-своему, то ей не нравится. Дошло до того, что стала при муже делать мне замечания. А гостей хоть в дом не приглашай. От нее деревней за версту несет. Я ей сказала: когда гости — пусть сидит в кухне и носа не показывает! Так нет, ей нужно знать, что гости едят, о чем разговаривают. И такая неаккуратная. Сожгла капроновую кофточку. Пришлось хорошенько поговорить с ней.
— Так, значит, она уехала? — упавшим голосом спросил Андрей.
— Да, — весело ответила Евгения Константиновна. — Я сказала Павлу: убирай ее куда угодно!..
Андрей смотрел в пол, молчал. Выходит, все правда. Он угрюмо сказал:
— Но она же работала.
Евгения Константиновна не ответила. Кончив расчесывать волосы, взяла маленькое зеркало и принялась рассматривать себя со спины. Ему стало неприятно — сколько можно вертеться перед зеркалом! И он снова проговорил, уже настойчивее:
— Но она же работала у вас.
— Что мне нужно, я сама сделаю. А на большую уборку можно человека нанять, — сказала Евгения Константиновна. — Во всяком случае, я довольна, что эта развалина не будет торчать у меня перед глазами и лезть со своими глупыми замечаниями.
А в груди Андрея уже шевелился упрямый бес.
— Напрасно вы ее прогнали. Она хорошая.
Он сам почувствовал, что слова его прозвучали грубо, вызывающе, и Евгения Константиновна, конечно, рассердится. И не ошибся. Она обернулась к нему, посмотрела вприщурку и, чуть подняв бровь, холодно заметила:
— Мне кажется, я имела больше возможности узнать ее. А ты, по-моему, еще мал, чтобы судить о поступках взрослых.
Это задело его. Она думает — он слепой, глупый, ничего не видит, не понимает!
— А я уже не такой и маленький, — сказал Андрей и с вызовом посмотрел на нее. — Думаете, ни в чем не разбираюсь. Думаете, например, не вижу, как вы живете? Для себя живете! Ничего почти не делаете, не работаете, детей не имеете. Только наряжаетесь…
И тут Евгения Константиновна изменилась в лице. Да так, что Андрей невольно усмехнулся.
— Как ты смеешь! Посмотрите, еще критикует! — Она гневно топнула ногой, тряхнула золотыми локонами. — Да какое вам всем дело до того, как я живу! И еще о детях рассуждает! Молокосос! Да если у меня и будут дети, то свои. С улицы подбирать не стану, как твоя мать!
Тут Андрей вскочил с места — так, что боль резанула в груди. Выкрикнул ей в лицо:
— Не смейте говорить о моей матери! Вы — нехорошая. Вы — гадкая! Вы мизинца не стоите моей матери! — И, подскочив к двери, распахнул ее, изо всей силы толкнул обратно.
У него, наверно, было очень взволнованное лицо, потому что Ирина Федоровна испуганно спросила:
— Что с тобой? Где ты был?
Он стоял перед ней, все еще с трудом переводя дыхание. Глядя на ее встревоженные, добрые, родные глаза, произнес:
— Ничего не случилось. Все в порядке, мама.
И сам удивился: как просто и легко сказал это самое лучшее слово — мама.
