Людмила Анисарова - Все там же, на Севере?
Если этих слов она не успевала услышать из-за того, что их разъединяли, не предупредив, то через некоторое время ей звонили с телеграфа, интересовались, кто у телефона, и зачитывали с выражением: «РОДНАЯ МОЯ КАК ВСЕГДА НЕ УСПЕЛ СКАЗАТЬ САМОЕ ГЛАВНОЕ Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ МОЯ КОНОПУШЕЧКА И НИКОГДА НИКОМУ НЕ ОТДАМ СЛЫШИШЬ НИКОГДА НИКОМУ». Наталья благодарила и неизменно просила положить телеграмму в почтовый ящик, что не всегда нравилось доставщицам, и трубка телеграфного телефона в сердцах швырялась.
Да, с отделением связи у нее отношения особые. За эти два месяца, что она живет у мамы, скучать им, наверное, не приходилось. Телеграмм ведь хватало не только от Него, но и от мужа, который тоже пытался не отдать Наталью.
«Интересно, кто я для них?» — думала она о тех, кому протягивала заполненный бланк или от кого выслушивала по телефону текст очередного телеграфного послания. И однажды она увидела — кто она для них.
Звонок был резким. Но как-то не подумалось, что чужие. Равнодушно (как и все, что она делала, а больше не делала в дни, когда от Самойленко не было ни письма, ни звонка) пошла открывать. Заставили замереть глаза, смотрящие безжалостно через стекла старомодных очков. Разносчица была пожилая, с металлическим голосом, который был таковым скорее не от интонаций, а от верхнего ряда зубов: железных, хищных. Но это просматривалось на втором мысленном плане. А на первом — толпились буквы текста телеграммы, которую Наталья успела прочитать еще до того, как она попала в ее руки.
«ВО ИМЯ ВСЕГО ЧТО ТЕБЕ СВЯТО БУДЬ БЛАГОРАЗУМНА ОТКАЖИСЬ ОТ МОЕГО СЫНА НЕ СИРОТИ МОИХ ВНУЧАТ ЗАКЛИНАЮ СЛОВАМИ МАТЕРИ МАТЕРИНСКОЕ ПРОКЛЯТЬЕ СИЛЬНЕЕ ВАШЕЙ ЛЮБВИ».
Разносчица, для которой Наталья была разлучницей, а значит, б…, ненавидела ее не меньше, чем Его мать. И хищницей была не она, старая заслуженная работница отделения связи, а Наталья. Хотя у нее и не было таких железных зубов.
Вот тогда-то, казалось, все кончилось. Все решилось. Но прошло несколько часов, и Наталья, очнувшись, снова поняла, что это еще не конец.
Раз дана такая телеграмма — значит, ее Самойленко непреклонен, значит, Он — ее. И она вынесет все, пока есть Его, а не чьи-то слова. Его слова: «Я тебя никому не отдам».
Сегодняшний звонок (наконец-то сейчас, лежа на диване, она добралась до этого момента) она пережила спокойнее, чем когда бы то ни было. И когда Он сказал, что есть новость, первой мыслью было: перевод по службе, наконец-то. Но спросила другое, чему не верила и чего не могла допустить.
— Она все-таки беременна?
— Да. Звонила. Сказала, что будет рожать, что уже поздно.
Наталья узнала про беременность его жены, когда Он приехал к ней месяц назад, по пути на Север, оставив проклинающих его мать, бабушку, жену. И детей — не проклинающих. А любящих и очень любимых. Но, любя, Самойленко был беспощадным и жестоким, каким его никогда никто не знал. И наверное, при этом ненавидел ее, Наталью. Но выбор был уже сделан. Для них — он уже не сын, не внук, не муж. Да и отец ли?
Для них он сделал выбор. А для себя (Наталья увидела, почувствовала это сразу же) — еще нет.
Он приехал в ее город, незнакомый и недружелюбный, поздно вечером. Наталья знала, что Он приедет в этот день. И почти весь день лежала. Потому что ожидание вытянуло оставшиеся силы, основную часть которых забрал утренний скандал с матерью, высказавшей в очередной раз все, что она думает о своей дочери, о Самойленко и об их так называемой любви.
Они не виделись ровно месяц. Ровно месяц назад жена обнаружила в кармане его форменной тужурки письмо Натальи. Слухи, которыми был полон их городок, подтвердились. В тот же день муж Натальи увез ее вместе с дочкой на «большую землю». За те восемнадцать часов, которые теплоход шел до Мурманска, Наталья с мужем не сомкнули глаз. Они говорили, плакали, снова говорили. Когда слово «развод» стало реальностью, Наталья поняла, что не может отнять у мужа Ольку, что ей страшно, что она хочет вернуть все то, что было до встречи с Ним. Она была готова поверить мужу, который уверял, что все пройдет. И она верила, пока он был рядом. Но когда муж уехал, позвонил Он. И сказал, что любит, что не может без нее жить.
Потянулись страшные дни выбора. Она любила Его и хотела быть с Ним. Но разве она могла сказать, что не любит своего мужа, родного, близкого человека? Начавшаяся еще задолго до этой развязки с письмом депрессия усугубилась. Наталья практически перестала есть, спать, похудела килограммов на десять. Ее мучила совесть. Ей было жалко всех. Отступись она от своего Самойленко — и все снова будут счастливы. Кроме Него и нее. И отступиться не получалось.
И вот Он — на пороге ее дома. Мать Натальи скрылась в глубине трехкомнатной квартиры, не желая его видеть. Олька была заблаговременно отправлена к свекрови.
Открыв дверь и увидев Его, Наталья не обрадовалась и ничего не сказала. Она прислонилась к стене и медленно стала сползать вниз. Он подхватил ее: «Миленькая моя, родная, что с тобой сделали?» По Его лицу текли слезы, которых он не скрывал и не стеснялся.
Наталья не знала, хочет ли она видеть Его, хочет ли любви, хочет ли вообще чего-нибудь в этой жизни. Она плохо понимала, что происходит. Он сам собрал ее вещи, сложил в сумку. Уходя, Наталья задержалась, что-то вспомнив. Вернулась в комнату и взяла огромный букет белых роз, который Он положил на стол.
Пока Самойленко оформлял документы в гостинице, что-то объяснял и доказывал, Наталья сидела в кресле и, безразлично глядя перед собой, обрывала лепестки роз. Они падали на пол. Администраторша смотрела на нее с недоумением и любопытством.
Когда они оказались в номере и выпили шампанского за встречу, Наталья поняла, что не хочет ничего. Только спать. Утром, открыв глаза, увидела, что Он сидит у нее в ногах, обхватив голову руками. Теперь не спал Он. Они поменялись местами.
Выспавшаяся Наталья слегка похорошела и, кажется, снова стала той Наташей, которую Самойленко знал и любил.
Они бродили по городу, перекусывали в маленьких кафе. И никак не могли наговориться. Только Наталья больше не хохотала так, как она всегда это делала в ответ на Его шутки. И даже улыбаться она разучилась. Он сразу отметил это. И испугался. Сможет ли он так же любить эту женщину-подростка с грустными, как у больной собаки, глазами? Он не знал. Но задыхался от жалости и нежности. И готов был сделать для нее все.
В гостинице она ответила на Его ласки. Но всего лишь ответила.
Про мнимую, как ему мыслилось, беременность жены Самойленко сказал ей всего лишь на третью ночь. Сказал как бы между прочим, показывая, что это несущественно, поскольку неправда.
Не было ни слез, ни истерики. Было недоумение. Как же это? Наталья сидела на кровати и повторяла этот вопрос, глядя в одну точку и качая головой, как китайский болванчик. Как же это?
Он и сам не мог понять как.
— Миленькая моя, пойми, это чушь. Полная чушь, — говорил Он, пытаясь заглянуть ей в глаза. — Наташенька, родненькая моя, ну посмотри на меня. Это не-прав-да. Ты меня слышишь?
Наталья не слышала. Она уже ничего не спрашивала и не раскачивалась. Просто сидела. И молчала. Он пытался ее обнять, она молча вырывалась и продолжала смотреть все в ту же точку, которая находилась на стене гостиничного номера, только не их, а соседнего — потому что Наталья смотрела сквозь стену. Он дал ей пощечину, резко и сильно. Натальина голова мотнулась в сторону, она обхватила ее, удерживая, и наконец заплакала.
— Тебе больно? Больно? Прости меня ради Бога. Ну пожалуйста, пожалуйста. — Он целовал ее плечи, руки, ноги. — Миленькая моя, золотце мое, ты поплачь, поплачь. Только прости.
Наталья, обняв Его, продолжала плакать. Горько. Безутешно. Как в детстве. Она понимала, что у Него разрывается сердце от жалости к ней, но остановиться не могла.
— Ну какой же я дурак! Какой дурак. Разве можно было тебе это говорить, маленькая моя, — причитал Он, закутывая Наталью в одеяло, потому что ее начал бить озноб. Укутав, Он встал, налил почти полстакана коньяка и, присев перед кроватью и развернув Наталью к себе, сказал: «Пей». Она, не сопротивляясь, выпила все. И сказала: «Рассказывай».
Собственно, и рассказывать-то было нечего. С женой Он не спал по крайней мере полгода. Она же (то есть жена) утверждает, что это было в Его день рождения, два месяца назад. Могло ли это быть? В принципе, могло. Наталья знала эту «милую» особенность своего начальника: действовать на «автопилоте» в невменяемом состоянии. Наутро выяснялось, что Он помнит себя лишь до определенного момента, после которого отключается, хотя продолжает действовать и говорить как сильно выпивший, конечно, но вполне контролирующий себя человек.
Сейчас, вспоминая этот разговор с Ним в гостинице, Наталья переключилась на свою подругу — Светку. Светка и их общий начальник — два сапога пара. Вот уж кто понимал друг друга!
