Николай Егоров - Операция «Дозор»
Плотно сжав губы, Полторасыч засадил в паз перекладину и перестарался — табуретка перекосилась и развалилась. Полторасыч исподлобья, поверх очков, съехавших на кончик носа, смотрел на обломки, как бы спрашивал: бросить вас или все-таки сбить-сколотить?
Из очереди выбрался Бастик Дзяк, схватил ножку с перекладинкой, торчавшей как магазин-рожок в автомате, упер в живот, застрочил:
— Ду-ду-ду, Tax! Дуууу!
Полторасыч поправил очки:
— Покажи-ка этот автомат…
Бастик протянул ему деревяшку. Полторасыч повертел ее в руках:
— Ну и глаз у тебя! Похоже ведь!.. Как тебя зовут?… Бастик. Это как же, если полностью?
— Бастилий! Кдепость такая была в Падиже! И тюдьма! Ее восставшие даздушили!
— Да слыхал… Давай, лучше, Бастилий, к делу приспособим этот твой автомат. Помоги мне, пока твоя очередь не подошла…
Некоторое время они работали, ни слова не произнося. Потом Полторасыч спросил:
— А кем ты станешь, когда школу закончишь?
— Военным! Генедалом буду!
— Защитником Родины, значит…
— Нет, нападающим! Как только вдаг поднимется, я сдазу нападу!
Полторасыч сбросил очки на кончик носа, долго смотрел на Бастика:
— Молодец!.. Держи-ка тут — я шип вколочу…
Очередь распалась — заинтересовались ребята ремонтом табуреток: скажи любому — кинется в помощники Полторасычу. Да вот Бастик первым успел и — завидно другим…
Пантелей получил свой рюкзак, достал из него шерстяной свитер с короткими рукавами и здесь же, у камеры хранения, натянул его. Свитер был не нов, многажды стиран, стал тесноват, но зато хорошо облегал тело, словно мускулы вдруг бугристо наливались.
Пантелей пошел в кино важный и солидный, как настоящий силач. Даже локти в сторону вывернул, будто могучие мускулы мешали прижать их к бокам. И на скамейке перед экраном сидел, широко расставив ноги и положив кулаки на колени.
Во время концертов и киносеансов каждый отряд занимает свои постоянные места. Малыши — у самой эстрады, старшие — подальше. Пятый отряд — в середине этого зала под открытым небом. Орионовна сидит с девчонками, а с мальчишек глаз не спускает.
Валерий Васильевич прохаживается вдоль рядов и нет-нет, да и войдет в зону шестого отряда, скажет словечко-другое Валерии Васильевне.
Плаврук решил использовать время, оставшееся до сеанса и, стоя перед экраном, читал вслух правила поведения на воде. Он взял утвержденные начальником лагеря правила и изложил их стихами. Чтоб получалось складно, он при чтении чуть-чуть изменял некоторые слова:
Балваться нельзя нигде!
А тем боле в воде!
Эммануил Османович, зачитав пункт, требовал повторить его хором.
Малыши старались:
Сколько можно повторять,
что запре!..щено нырять?
Ребята из старших отрядов только рты раскрывали и — ни звука. Эммануил Османович сердился, натягивал на лоб мичманку и все начинал сначала: он отвечал за порядок на пляже и боролся за него всеми силами.
Никто никогда не видал, чтоб Эммануил Османович купался в море. Одни утверждали что во время тихого часа он заплывает за горизонт, другие язвили, что он плохо плавает, если вообще умеет плавать. Проверить это не удавалось…
Пантелей сидит почти у края скамейки, за спиной у Капы и Бастика. Слева от Пантелея — Митя Янцевич, справа — Санька Багров.
Санька ерзает и тарахтит:
— Кино — первый сорт! Про индейцев. Посмотришь — и самому в индейцы захочется!
Бастик оборачивается:
— Дазве это война у индейцев! Вот бы настоящую — с танками и пушками — показали! Как наши фашистов гдомили!
— Про войну у Полторасыча можно спросить! А индейцев кто у нас видел? — спорил Санька.
Но как только свет погас и на экране появилось название мультфильма, с которого начинался сеанс, Санька нырнул в темноту и растворился в ней. Это было замечательно ловкое нахальство — под носом у Валерия Васильевича проскочил. Такое — не повторить! Слишком редкая удача, чтоб сразу двоим повезло. Попробуешь сам — попадешься. Надо выждать, но это значит — время терять.
Попробовал Пантелей мультики смотреть — не смотрелось. А-а, была не была!.. Предупредил Митю:
— Я сейчас, на минутку…
— Куда ты? С Санькой сговорился?
— Да ты что? Мне просто надо, — Пантелей огляделся: Валерия Васильевича нет ни возле пятого, ни возле шестого отряда, Орионовна от мультика не отрывается. — Ты побудь тут. Я скоро…
— А если я с тобой? — попросился Митя.
— Нельзя пока…
Пантелей перебрался на край скамьи, уставился на экран, будто сильно заинтересовался мультиком. Митя отвернулся, может, от обиды, может, для того, чтобы не привлекать к Пантелею внимания.
Миг потребовался на то, чтобы соскользнуть на траву и броситься за кусты, что окаймляют эстраду. И в этот миг на всякий случай схватился за живот. Если кто увидит, то скорее обсмеет, чем поднимет тревогу.
Два прыжка — и Пантелей у дорожки, обсаженной сиренью. Ровно подстриженные кусты тянулись, как два темных каменных забора. Между ними — залитый светом асфальт. На нем — ни души. Но выходить из тени опасно — еще наткнешься на кого-нибудь из взрослых, опоздавших в кино.
Прокрался по-за сиренью до высоченного кипариса, тень которого зачеркнула кусок асфальта. По этой тени пересек дорожку.
Он стремился к морю, но идти прямо к нему было рискованно — по курсу много открытых площадок. Взял левее, на склон, под которым выстроились в ряд слепые в этот час жилые домики. Почудилось, что кто-то там бродит, и Пантелей приник к жесткой траве, вслушался. Нет, это листва шуршит. Вскочил, оскользаясь, пробежал по склону и настороженно ступил в густую темень под старыми дубами. Над головою ровно и негромко гудело. Сквозь это гудение различался шелест листвы. Пантелей старался непременно определить, что и где шумит. Но при этом было и жутко, и гордо думалось, что он, одинокий, отважно продвигается в таинственной ночи и, отбрасывая страхи, стремится во что бы то ни стало достигнуть цели.
Дубы высились кордоном между жилыми домиками и баней. Всюду черно, только перед прачечной болтается на столбе лампочка, и медленно качается конус желтого света, в котором мечется мошкара — чем ближе к лампочке, тем гуще рой.
Пантелей по широкой дуге обошел прачечную и оказался на краю леса.
Пока все было хорошо. Никем не обнаруженный, он миновал обитаемый район. Меры предосторожности, которые он принимает, удачны. А самое главное — он не расслабился, не потерял бдительности. Удача удачей, но держи ушки на макушке — даже самых опытных и везучих разведчиков, бывало, подводили самые пустяковые пустяки. Не радоваться раньше времени, не зевать!
Держась опушки, можно спуститься почти что к морю. И навряд ли кто тут встретится. Подумал так и замер. Застучало сердце в груди. Заставил себя затаить дыхание, вслушаться. Из-за утла донесся странный плеск. Ночь, безлюдье — и этот плеск. Что бы это могло быть? Ручья тут нет. Кран открыт? Но вода из крана издает иной звук.
Плеск повторился. Потом еще и еще. Беспорядочный плеск и сопение. Чудится, что кто-то отдувается. Может, дикий кабан забрел? Где-то тут должен стоять железный бак на огромных камнях. В нем греют воду для, прачечной. Разводят между камнями костер и целый день подкладывают дровишки и подливают воду в бак. Неужто кабану захотелось напиться здесь? Разве нет у него своего постоянного водопоя? Читал, что встречаются медведи-шатуны. А шатуны-кабаны бывают? Медведь ли, кабан ли — зачем зверю теплая, пахнущая дымом вода? Мало ли в лесу родников со свежей водой?
Ноги приросли к земле. Вспомнил, что до эстрады далеко. Если накинется зверь, не убежишь, не позовешь на помощь. Ори не ори — не успеют.
А чего орать? Зверь сюда не полезет — тут нет ни огородов, ни фруктовых деревьев. А вода в баке, конечно же, не понравится уважающему себя кабану или медведю. Не Африка, чтоб все пересыхало до капли, чтобы любая жидкость ценилась на вес золота…
Кто же тогда плещется? Махнуть на эту загадку рукой и обойти подозрительное место? И так ведь много времени потерял. Пусть себе купается кабан или кто другой.
Но что это за разведка будет, если не выяснишь, что тут происходит? И как ты убедишься в том, что ты не трусишка? Если с первого выхода на самостоятельное дело начнешь вилять, как ты выработаешь орлиную походку, про которую говорил отец?
У мужчин Кондрашиных в лице одна особенность — нос уточкой. Всем мужчины Кондрашины удались: и видным ростом, и русыми густыми волосами, и чистой белой кожей, и серыми ясными глазами. Но вместе со всем этим из поколения в поколение передается неуместный, надо сказать, нос. Торчит кончик — смех один. Тому смех, у кого нос как нос. А мужчинам Кондрашиным каково?
Верно, отец Пантелея не тушевался, когда речь заходила о кондрашинском фамильном носе, говаривал: «Ничего, что нос утиный, была бы походка орлиной».
