Станислав Росовецкий - У друкарей и скоморохов
Глава четвертая, в которой рассказывается о странных, прямо скажем, обычаях гостеприимства, принятых у обитателей лесной деревеньки Хворостиновки
Как назло, проселок пошел в гору. Через полчаса пришлось передыхать. В животе у Васки сосало, и не было нужды в великом разуме, дабы догадаться, что и у других ватажников кишки к хребту прилипают. Томилка, в голодном разе лютый паче всех прочих — потому, верно, что и без того худ, как щепка, — пристал к атаману.
— Где мы хоть, узнаёшь?
— Ага. Коль я атаман, так должен был каждую пядь Московского государства обшарить, чтоб тебе, когда прикажешь, донести. Лучше б ты…
Тут Филя вскочил на ноги. Теперь уже все услышали мягкий топот. Из-за поворота возник Голубь, подбежал, волоча чужую упряжь, огляделся и, как ни в чем не бывало, принялся щипать траву у телеги.
Не успел никто слова сказать, как на дорогу, сопя, выкатился Михайло Иваныч. Он ткнулся носом в руку поводельщика, потом сел у его ног, высунул красный язык и поклонился честной кампании.
Бажен молча руками развел. Филя заявил гордо:
— Зверь-то мой живоцинку пригнал!
— И вовсе нет! Голубок сам пришёл и путь Мишке указал, — обиделся за мерина Васка.
— Оба молодцы. Перемигнулись, решили, что устарели уж для разбоя того, и подались прежнюю работу работать. Что ж, Васка, запрягай нашего благодетеля. Надо хоть куда-нибудь выехать, а то кишки сводит.
Лес, чем дальше, тем гуще становился и черней. Колея, иногда совсем исчезала, местами позаросла мелким сосняком. Васке уже почудились меж ветвей крадущиеся тени, зеленые глаза лешего вспыхнули там вдруг и погасли, тень русалки метнулась, потревожив росу. Боязно стало посмотреть в ту сторону, и он заставил себя не прислушиваться к лесным шорохам.
Солнце с утра укрылось за низкими, плотными облаками. Трудно было понять, обеденная ли пора длится, или уже, ох, к ужину идет… Вдруг Голубь приостановился и начал стричь ушами.
— Чует жилье, — встрепенулся Бажен. — Скоро конец посту!
— А ежели опять разбойники? Лес-то какой дикий! — проворчал Томилка.
— Ну нет, то был бы недосмотр Господень. Хотя через такие облака и за чернецами трудно уследить, не то что за скоморохами… Ну вот, наконец.
Перед ними лежала развилка с разъезженным, пыльным просёлком. Теперь надо было решить, куда сворачивать, чтобы оказаться ближе к жилью.
— Брось вожжи, малый, — наказал атаман. — Коль Голубок у нас такой разумный, пусть и дальше сам ведёт…
Мерин пожевал губами, забрал, головою кивая, круто влево и запылил чуть ли не в ту же сторону, откуда пришли. Скоморохи тревожно переглянулись: никому не хотелось снова оказаться в гостях у атамана Бособрода. Вскоре, однако, колея начала загибаться вправо.
— Тпру, — вскричал Бажен, — На дубе грань! Томилка, сходи да погляди, что на ней.
Васка присмотрелся. На стволе сосны светлеет затёс. Спросил несмело:
— А что такое грань, Баженко? И для чего?
— Да вот придумано такое, чтобы, где чья земля, не путаться.
А тут и Томилка вернулся.
— Знамя на грани — санный полоз. Чье оно, атаман?
— Сам бы знать хотел, друг.
— А что, как на польскую сторону заехали?
— Кончай, Томилка, малого пугать! Тут границы по рекам больше… Н-но, благодетель!
Через полчаса впереди посветлело, и ясно стало, что лес кончается или что там, на худой случай, большая поляна. Выехав на опушку, увидели они пашни, тяжким трудом вырванные некогда у леса, посреди них деревню дворов в тридцать, а там, дальше, снова синел лес. Дорога, которой они приехали, проходила через ворота в жиденьком частоколе, сейчас открытые, и тянулась к высоким хоромам, а над ними темнела луковица невзрачной церквушки. У хором видны были люди, над избами курились дымки, и голодным ватажникам показалось, что ветер доносит соблазнительные запахи варева.
— Не завтракавши, так хотя поужинать! — заявил атаман, сбрасывая дорожный кафтан. — Ну, братцы, оболокайтесь!
Деревенские должны были быть радостно изумлены, услышав с опушки разудалую музыку. Самое им время бежать к частоколу, повиснуть на нём и веселиться душой, наблюдая, как приближается к селу скоморошья ватага. Впереди, в шутовском короткополом платье и разноцветных (левая штанина — синяя, правая — желтая) немецких портках скачет высокий красавец, подыгрывая себе на волынке. За ним кружится на задних лапах медведь, его вожатый в маске Смехуна бьёт в бубен с колокольчиками. Ещё один скоморох кувыркается и ходит колесом. За ними ведет под уздцы лошадь, запряженную в телегу, последний ряженый — почти настоящая коза с барабаном на груди.
Через прорези под козьей головою трудно было Васке осматриваться толком, однако углядел он, как ворота закрылись было, но сразу же распахнулись ещё шире. Дивно, подумалось ему, что крестьяне до сих пор не выставились на частоколе или в воротах хотя бы — в лесу народ, что ли?
Бажен остановился перед воротами, подудел на три стороны, поклонился и завёл своё:
— Здравствуйте, честные господа!
Пожалуйте все сюда!
Мы пришли вас потешить и всякими играми утешить.
И вы нас утешьте: накормите-напоите,
казною наделите и спать уложите!
Так мы в любви учинимся,
друг дружке пригодимся…
Эге!
Тут он вдруг присел, взял волынку под мышку, повернулся на высоких каблуках и помчался вспять, к опушке. Васка, забывший от испуга сбросить с себя «козу», начал заворачивать Голуба с телегой, а когда оглянулся, похолодел: на ватагу молча накатывалась целая стая лохматых псов.
Бажен все так же бежал последним, не слишком теперь торопился и часто оглядывался. Вожак стаи догнал его и, коротко подпрыгнув, ухватил за полу кафтана. Бажен прицелил ему в лоб каблуком — и пес покатился, не выпуская из зубов красно-зеленый лоскут… Остальные пронеслись мимо и не тронули уже никого из скоморохов: Михайлу Ивановича, вот кого они увидали… Медведь на бегу смешно взбрыкивал задом. Когда свора настигла его, сел на задние лапы, ловко отбросил летевшего прямо на него и уже совсем близко от зверя заробевшего молодого пса, на второго, перекрывшего ему путь к лесу, прыгнул, подмял под себя… Голубь тревожно заржал.
— Цо стоишь, как пень! — закричал тут на Васку медведчик, выхватил у него из рук кнут и бросился выручать своего кормильца.
Мишка залазил уже на дуб. Враги успели поживиться только парой клочков шерсти из его мохнатых ляжек. Подоспевшие скоморохи отгоняли собак от дерева, чем могли.
У частокола сыграл охотничий рог. Псы нехотя потрусили к воротам, двоих, оставшихся на земле и зализывавших раны, Бажен поддел носком сапога, поворачивая к остальным, и сам спокойно направился за ними. Васка, чувствуя в груди нарастающий холодок, догнал атамана.
— Ты куда это, малый?
— А ты?
Бажен отогнул полу кафтана:
— Мешковиною мне его, что ли, латать прикажешь?
Подошел к вожаку стаи, все ещё дрыгающему, будто на бегу, всеми четырьмя лапами, разжал пасть и вытащил лоскут.
— Дюже не хочется уходить. Не смекну никак…
— Гляди, Бажен!
В воротах стояли люди, по виду дворянин и его слуги. Хозяин одет был в шелковый, даже под пасмурным небом переливающийся лиловый подрясник, на плечи накинута соболья шуба. Дородный бородач с ключами у пояса и холоп с рожком и арапником почтительно держались сзади.
— Победих! Победил еси проклятый сатанинский выводок! Дивен Бог во святых своих, Бог Израилев! — завопил, вдруг высоко подпрыгнув, дворянин.
— Эй, боярин! Нешто можно людей собаками травить? Гляди, найдется и на тебя управа!
Не обратив на Бажена внимания, помещик внезапно бухнулся в пыль, оборотился резво на коленках спиной к скоморохам и принялся бить поклоны в сторону креста на церквушке.
— О святая дево Параскева! О пречудная Пятница! Сколь утешила раба твоего, даровав мне в день твой, пяток, победу над нечестивыми скоморохами. Радуйся, пресвятая Параскева, яко в девстве своем муки претерпела еси! Радуйся, пречестная дева…
Продолжая кланяться, креститься и выкрикивать церковное, он вполз на коленях в ворота и исчез из виду. Холоп с арапником, осторожно ставя свои босые лапищи, двинулся за ним. Дородный ключник остался на месте, спокойно рассматривая Бажена.
Бажен покрутил пальцем у виска.
Ключник важно кивнул, указал рукою на опушку, вытянул её ещё дальше и резко загнул ладонь вниз. Потом, так и не сказав ни слова, ушел и запер за собою ворота.
На опушке Филе уже удалось сманить Мишку с сосны, однако тот не мог никак успокоиться, скалился даже на поводельщика, рычал и всё норовил удрать подальше в лес.
— Напрасно ты, друг Томилка, снасть завязываешь. Чую, будет нам ещё сегодня работа. Подождём пока здесь.
Томилка отвернулся. Филя выкрикнул:
