Лазарь Карелин - На тихой улице
Трудно было поверить, что этот суровый и очень взрослый человек — таким сейчас представился девушке Алексей — и есть их бывший вожатый, их Алеша Кузнецов, которого ребята любя называли между собой «Кузнечиком», не столько за его фамилию, сколько за легкую, чуть подпрыгивающую походку и за легкий же, веселый нрав первого в школе спортсмена и озорника.
Трудно было поверить, что седой полковник и пожилая женщина, в которой Лена узнала учительницу из соседней школы Иванову, что оба эти уважаемых человека сидят по правую и по левую руку Кузнецова, а он — председательствующий — спокойно разбирается в чем-то чрезвычайно важном, что сейчас здесь происходит.
Внушительного вида пожилой мужчина, стоя перед судейским столом, что-то кричал, с возмущением глядя на Кузнецова.
Лена прислушалась.
— Не вам меня учить уму-разуму, товарищ судья! Вы мне в сыновья годитесь… — услышала она и испугалась, что Кузнецов смутится от этих резких слов, не сумеет должным образом на них ответить.
И действительно, Кузнецов как-то неуверенно провел рукой по лбу, а потом, склонив голову, начал перелистывать лежавшие перед ним бумаги.
«Промолчал!» — огорчилась Лена.
Мужчина же перед судейским столом все возвышал и возвышал голос:
— Да, сердцу не прикажешь, товарищ судья. И двадцать лет совместной жизни еще не доказательство прочности семейных уз. Поверьте мне, коль скоро я пошел на развод…
Тут Лена увидела сидевшую в первом ряду женщину, которая всякий раз, когда мужчина особенно возвышал голос, вздрагивала и, как бы соглашаясь с ним, печально кивала головой. Глядя на ее измученное лицо, Лена догадалась, что здесь сейчас слушается дело о разводе и что крикливый мужчина почему-то обязательно хочет развестись со своей женой, а той горько, стыдно и больно от его слов, от его резкого голоса, от всей его вызывающей манеры держать себя.
«Да осади же его! — чуть не вслух подумала Лена, загораясь возмущением против крикливого мужчины и недоумевая, почему Кузнецов так спасовал перед ним. — Уж я бы сказала! Я бы ему сказала!»
Она подалась вперед и, не замечая этого, оказалась на пороге отворившейся двери.
— Ну, довольно… — вдруг услышала она совсем негромкий голос, сразу даже не поняв, что это заговорил Кузнецов.
По мере того как он говорил и слова его доходили до ее сознания, она с радостью убеждалась, что именно так и следовало ему говорить с этим громкоголосым гражданином, именно так — убийственно спокойно и жестко, а вовсе не так, как хотела говорить она: накричать, обругать, да не просто, а самыми обидными словами, какие только могли прийти ей сейчас в голову.
— Ваши доводы, гражданин Винокуров, очень убедительны, — говорил Кузнецов. — Но, если верно, что двадцать лет совместной жизни еще не доказательство прочности семьи, следовательно верно и то, что пятнадцать лет отцовства еще не доказательство вашей привязанности к дочери.
— Но помилуйте! — воскликнул Винокуров.
— Нет уж, это вы нас помилуйте! — с внезапной запальчивостью оборвал его Алексей, но тут же, заметив удивленные взгляды народных заседателей, снова взял себя в руки и уже спокойно, даже подчеркнуто спокойно, продолжал: — Мы достаточно долго выслушивали ваши рассуждения и о том, что сердцу не прикажешь, и о том, что вы росли, а жена не росла. Словом, мы уже достаточно хорошо познакомились с вашими взглядами на семью. Но теперь речь идет не о ваших взглядах, а о судьбе вашей дочери: кто будет воспитывать ее — мать или отец, точнее — хорошо зарабатывающий, высококультурный отец или же больная, отставшая от жизни мать…
— Я вижу, что вы явно предвзято ко мне относитесь, товарищ судья! — с возмущением сказал Винокуров. — Между тем суд обязан рассматривать дела совершенно беспристрастно.
— Да, совершенно беспристрастно, — поднимаясь со своего места и укладывая разложенные на столе бумаги в папку, сказал Алексей. — Мы так ваше дело и рассматривали. Более того: мы только тем и озабочены, чтобы сохранить вашу семью. Но… — Алексей замолчал и, медля объявить об окончании судебного заседания, выжидающе посмотрел на Винокурова. Он ждал, что тот захочет еще что-то сказать, давал ему последнюю возможность одуматься.
Винокуров не понял Кузнецова и остался верен себе.
— Предупреждаю, что, если ваше решение не будет в мою пользу, — внушительно заявил он, — я обжалую его как незаконное…
— Да только ничего у вас из этого не выйдет! — не сдержавшись, крикнула Лена и замерла, прихлопнув рот ладонью.
Все, кто был в зале, оглянулись на нее.
— Дело слушается при закрытых дверях, гражданка! — строго сказал Кузнецов, но в глазах его зажглись веселые огоньки, сразу же напомнившие Лене прежнего Алешу Кузнецова. — Попрошу вас оставить зал.
Красная от смущения, девушка перешагнула порог. Захлопнув дверь, она снова очутилась в коридоре.
— Ну и ну! — только и могла произнести она, прикладывая ладони к разгоряченному лицу.
— Что вы еще такое тут натворили? — неожиданно послышался ехидный голос секретарши, и Лена, отняв руки от лица, увидела ее перед собой.
— Ох, и не говорите! — как старой своей приятельнице, доверительно сообщила она. — Меня, кажется, выгнали.
— Поздравляю вас! — торжествующе воскликнула секретарша. — Это вам, гражданочка, не клуб, а народный суд! — Не взглянув даже на Лену, она устремилась куда-то по своим неотложным делам.
Да, это был суд. Лена не успела сделать еще и шага, как в противоположном конце коридора появилась странная группа: два милиционера, в ногу погромыхивая каблуками сапог, вели перед собой молодого парня с заложенными за спину руками. У парня была наголо острижена голова, за небрежно расстегнутым воротом рубахи проглядывал синий крап татуировки.
Лена прижалась спиной к стене, но коридор был неширокий, и парень прошел совсем близко от нее. Глаза их встретились. Насмешливая улыбка тронула губы парня.
— Не бойсь, девонька, — с развязной веселостью сказал он, — не трону…
Парень и милиционеры прошли, а Лена долго еще стояла вот так — плотно-плотно прижавшись спиной к стене, с поднятыми к лицу руками.
Да, это был суд. Мужество окончательно покинуло девушку. Все было здесь незнакомо, необычно для нее. Вот даже Алексей Кузнецов, к которому она шла, рассчитывая, что с ним ей будет почти так же легко говорить, как когда-то, в школьные времена, — этот ее бывший пионервожатый, став судьей, неузнаваемо переменился. Только теперь Лена вспомнила, что она очень давно не встречалась с Алексеем. Вспомнила и о том, что Евгения Викторовна, Колина классная руководительница, решительно возражала против ее намерения идти в суд, А уж кто, как не Евгения Викторовна, мог лучше посоветовать Лене, как ей следует поступить! Так нет же, решила сделать по-своему!
Воспоминания о событиях и волнениях последних дней внезапно нахлынули на девушку.
Еще совсем недавно она и не помышляла о работе пионервожатой. Она была студенткой педагогического института, перешла на третий курс, а на каникулы ездила к тетке, жившей в таежном уральском городе, где было так замечательно, что и домой не тянуло. Но вдруг пришла телеграмма от матери: «Приезжай, заболел отец»…
Старый мастер, модельщик Орешников, тридцать лет проработавший на автозаводе, в цехе, где заводские чудодеи первыми находили формы тех самых машин, которые затем делал весь завод, должен был выйти на пенсию.
— Сердце! — многозначительно сказал ему заводской врач, — Второй звоночек, любезнейший Михаил Афанасьевич. Предписываю покой, покой и благодушие.
И вот в маленькой квартире Орешниковых навсегда умолк старый, похожий своим хриплым звоном на далекий гудок фабричной трубы будильник, который еще недавно поднимал всю семью ровно в шесть часов утра.
Михаил Афанасьевич тяжело переносил вынужденное безделье. Многолетняя привычка к труду, к заводу, к своему универсальному верстаку, на котором он умел, по его словам, делать все, что мечте угодно, не отпускала старика. И, хотя будильник молчал, каждое утро ровно в шесть часов слышала Лена из своей комнаты сердитое покряхтыванье отца, видно снова и снова вспоминавшего, что спешить ему уже некуда.
В семье Орешниковых Лена была самой младшей.
«Моя меньшая», — ласково говорил о ней отец, когда знакомил дочь с кем-нибудь из своих заводских приятелей.
Но теперь меньшая в семье оказалась ее главой: старший брат, Василий, служил пограничником где-то в Средней Азии, а младший, Степан, недавно окончивший горный институт, уехал работать в Кузбасс.
Переход Михаила Афанасьевича на пенсию, его внезапная немощь резко изменили привычный уклад семьи. Растерялась мать, привыкшая всегда и во всем полагаться на мужа, сдал и как-то сразу постарел отец.
Братья были далеко, и Лена поняла, что ответственность за стариков ложится на нее. Особой нужды бросать институт и поступать на работу все же не было, но девушка решила, что ей обязательно надо найти работу. Это ее решение, подкрепленное молчаливым одобрением матери, совпало с неожиданным предложением Валентина Александровича Зорова, директора школы, в которой Лена еще совсем недавно была ученицей, стать старшей пионервожатой.
