Николай Богданов - Чердачный чорт
Тишина. Никто на нее не кинулся, никто не укусил.
Смелея все больше, Надя огляделась. На чердаке был полный разгром. Валялись какие-то клетки, ящики, шесты, а на земляном полу толочились следы многих ног, и насорены были голубиные перья.
«Это Алешкиных голубей разгоняли, — догадалась она, — нет его, значит». И облегченно вздохнула. Вместе с ней вздохнуло что-то в дальнем углу.
Надя так и присела, боясь повернуть туда голову. Еще вздох, слышней и отчетливей. Стремительно спряталась она за ящик и потихоньку стала вглядываться. Да, на перекладине, у слухового окошка сидел боком к ней человек. Он был оборванный, штаны его висели клочьями, волосы торчали вихрами.
«Это Алешка чердачный, я пропала», — решила Надя и закрылась с головой бельем.
От этого было не лучше.
«Что же я? Какая же пионерка? Пионер из всякой беды выйдет, а я?» — упрекала она себя и вот опять высунула нос из-за ящика.
«Что он делает?»
На коленях Алешки что-то шевелилось.
«Голуби, — рассмотрела Надя, — он их кормит».
Вот опять он вздохнул и вытер кулаком глаза.
«Да он плачет, — сообразила вдруг Надя и сразу поняла, как ему обидно за разоренных своих голубей и как сиротливо тут одному, даже пожалеть-то некому. — Совсем он и не страшный, какой же страшный, когда плачет?»
— Алеш, — сказала она тихо, — ты не плачь…
Парень от неожиданности свалился с перекладины и вскочил, сжимая кулаки.
— Не бойся, это я… пионерка.
Видя перед собой девчонку, глазеющую на него, Алешка улыбнулся.
— Ты сама-то меня не бойся, видишь, я какой.
— Я не боюсь, я — пионерка.
— А зачем тебя занесло?
— Белье вешать.
— Зачем же ты его на пол бросила?
— Ой, как это я!.. — Надя и не заметила, как белье ее выпало из рук.
— Вот тебя дома взбучат. — Он подошел, и они вместе стали встряхивать и сдувать сор с белья. Несколько пар не отчищалось.
— Покидаем его, как будто ветром сдуло, — предложил Алешка, — только не говори, что меня встретила.
— Ладно, не скажу.
Надя торопливо стала спускаться и на ходу крикнула:
— А я тебе поесть принесу.
Алешка крепко проголодался и решил ее подождать, но не прошло и десяти минут, как услышал тяжелый шаг дворника и поспешил в темный угол.
Дворник прихлопнул дверь на замок.
«Вот ехидная, — подумал Алешка, — наябедничала все-таки». И такая его взяла досада. И есть хочется, и зябко, и темно здесь. Взял он и вылез опять на крышу не в слуховое окно, теперь забитое дворником, а в трубу для вентиляции.
Как ободранный бездомный кот, уселся он, сгорбившись, у карниза с подветренной стороны и, совсем потерянный, стал рассматривать окна, освещенные таким теплым вечерним светом.
В одном — целая семья за самоваром, и мать режет на всех сдобный белый хлеб: одному кусок, другому кусок, третьему… а ему, Алешке, никто. Отец выгнал, а мать не заступилась. Эх, мать!
И зло берет Алешку, а поделать ничего не может. Всем хорошо, а ему плохо. Он вглядывается и видит, как оделяет своих детей вкусными кусками одна из тех, что разоряла его голубей.
Чуть сдерживаясь, чтобы не запустить им в окно ледяшку, переводит Алешка глаза на другое.
А в другом — Яков Иванович пьет кофе и слушает радио. Его полный живот мерно вздыхает, и на лице блаженство. Голодный, продрогший чердачный чорт, поглядев на него, окончательно проникся жаждой мести к нему, к этим за самоваром, ко всем жильцам дома.
«Постойте, я вам устрою… устрою». Он вынул свой кривой перочинный ножик и, балансируя, двинулся к карнизу.
Раз — радио-антенна сверкнула пружинкой, заплясала, перерезанная пополам. Два — другая сделала то же. Радио-антенна Якова Ивановича была почти недосягаема: она шла от окна к чужому дому, залезть на который никак нельзя.
— Ах, ты, хам! — кричал в окно Яков Иванович, видя, как режет Алешка радио.
В ответ на это Алешка, рискуя разбиться о мостовую, раскачиваясь на трубе, держась одними ногами, перегнулся и потянулся к радиоантенне Якова Ивановича.
— Не смей, не смей, негодяй! — кричал тот, махая на него газетой из форточки. — Я пятнадцать рублей заплатил!
В ответ на это Алешка отчаянным рывком дотянулся до антенны Якова Ивановича, и она пружиной закрутилась вниз, на грозящего метлой дворника.
Недосягаемый Алешка молча и гордо стоял на крыше, утешив свое сердце радио-резней.
4. Глава без названия
Надя и не думала ябедничать дворнику: он еще с утра ушел покупать замок и только сейчас вернулся. Когда Надя прибежала обратно, она увидела этот новый замок и чуть не заплакала, теребя в руках принесенный сверточек с куском хлеба и котлетой.
Она постучала в дверь, Алешка не отзывался. Тогда сбежала вниз, стала глядеть его по крышам и сделалась очевидицей радио-резни.
— Как в кино! — восхитилась она Алешкиными ухватками. Постояв и насладившись делом своих рук, Алешка побрел опять по крышам, не зная, куда ему теперь деться.
Дома шли все меньше и меньше, и, перелезая с крыши на крышу, спускаясь по водосточным трубам, дошел Алешка до крыши какого-то старинного особнячка, окруженного деревьями. Здесь было тише и теплей. Он уселся отдохнуть и еще раз обдумать свое положение.
Посидел, посидел — нет, ничего не высиживается, голуби пропали, спать негде, есть нечего, домой вернуться нельзя: сам ведь ушел. Сидит Алешка и чувствует, какой он беспомощный один. «Нельзя одному», решает он, хочет спуститься на землю, но опять не знает, к кому же там приткнуться, за кого зацепиться, садится он ежится, ничего не может выдумать.
Из этого раздумья вывел его камень, упавший рядом.
«Откуда он?» Алешка глянул вниз, а внизу стоит девочка и кричит ему:
— Тяни за нитку!
Алешка угадывает встреченную на чердаке, в недоумении берет камень и видит привязанную за него нитку. На этой нитке притащился к нему Надин завтрак. Она пробиралась за ним по переулкам и расщелинам меж домов и сумела доставить ему обещанную еду.
Не раздумывая, уничтожил Алешка котлетку и хлеб, а потом вспомнил и спросил:
— А зачем дворнику наябедничала?
— Я не ябедничала.
— Врешь?!
— Честное пионерское слово.
— Ишь, значит сам запер!
От сердца у Алешки отлегла обида. А Надя стояла и не могла уйти, не узнав, куда же хочет деться чердачный ее друг: ведь так можно и замерзнуть.
— Алеш, а тебе ночевать-то негде?
— Негде.
— А как же ты?
— Никак.
Некоторое время оба молчали.
— Идем к нам. — Надя решилась: у них есть темная каморка, она его там спрячет, только бы не увидела Лялька — проболтается. Ну, была не была. — Слезай скорее!
Измерзший Алешка быстро повиновался и скоро побрел за Надей в ее каморку. С великими предосторожностями вошли они в квартиру. Надя поставила Алешку в угол и повесила над ним свое пальто, потом оглядела, кто дома. Матери не было — она в гостях. Ляля читала за столом, и пройти мимо нее в темненькую комнату было нельзя.
— Ляль, ты сбегай за булками, а я самовар поставлю, не скоро мама-то придет.
Засидевшаяся Лялька — она терпеть не могла ставить самовары — опрометью бросилась к двери. По дороге она схватила пальто и от страха присела: в углу съежился человек. Вот как хватать не свое, а чужое пальто!
Много трудов стоило успокоить Лялю, больше всего подействовали слова Алешки:
— Что же мне замерзать, что ли, чай, я человек, хотя и не пионер ваш.
— Это верно, надо о нем позаботиться, он вон какой смелый, хороший пионер из него будет.
Ляля целиком решилась помогать Наде, и вдвоем они целую неделю кормили, поили и прятали «чердачного чортика» от матери. Жизнь их стала от этого полна тревог и беспокойства, и вот устроили все трое совет — как Алешке быть: нельзя же так все время.
На этот совет решили пригласить и Колю Балабона. Алешка сперва запротестовал, но пионерки сказали, что Коля не только первый говорун у них в отряде, но и дельный парень; он, например, выделен разносить газеты по заводу рабочим, это дело очень почетное и ответственное. Алешке нельзя было не согласиться.
Совет заседал долго, Коля Балабон оказался живым пареньком; все время он вынимал блокнот и что-то записывал, а в конце сказал Алешке:
— Колоссальный у тебя отрыв от масс.
— Знаю.
— Поэтому идем со мной, посмотришь, как на заводе работают, отец у тебя тоже там, и вес у него — он делегат в фабзавком, хорошо бы тебя на завод устроить.
— Пойти я пойду, — сказал Алешка, — только страшно там.
— Страшно? — удивились Надя и Ляля. — А мы вот не боимся.
— А чердаков боитесь?
— Чердаки хуже: они без людей.
— Ну, если так, идти мне надо.
Алешка сговорился с Колей, и они на другой же день пошли на завод.
