Василий Голышкин - Улица становится нашей
— Второе звено… «Открыть бесплатный прокат детских игрушек», — прочитала Женя.
— Открыли? — спросил Воронок.
— Нет еще, — поднялся толстый, неуклюжий вожатый второго звена Миша Никитин. — Помещения нет.
Вдруг на террасу влетела Лялька:
— Вот вы где…
Воронок нахмурился: он не любил, чтобы им мешали. Но не турнул Ляльку. И не потому, что встреча с ней всегда непонятно радовала Воронка — чувство долга Воронок ставил выше чувства дружбы, — а потому, что Лялька могла оказаться делегацией из соседней зоны. И ее надо было выслушать.
Воронок посмотрел на электрическую карту города, висевшую в Ленинском уголке. Одни улицы светились на ней красным цветом — зона действия «Восток-1», другие голубым — зона действия «Восток-2». Это была Лялькина зона.
— Ты делегация? — строго спросил у нее Воронок.
— Нет, — ответила Лялька. — Я не делегация. Я — пуговица.
И она протянула Воронку черный кружочек.
— Где взяла? — насторожился Воронок.
— Сестра послала.
— Сестра? — Воронок нахмурился. Сестра — это другое дело. Оглядев вожатых звеньев, Воронок сказал: — В зоне «Восток-1» тревога. Предупредить всех. Сбор после уроков в пионерской.
Вожатые разбежались по звеньям.
Ушел Воронок.
Ушла Лялька.
И только огоньки на электрической карте, которую забыл выключить Воронок, тревожно перемигивались.
Что же случилось в зоне «Восток-1»?
Брат Иисуса Христа
В чулане было темно и душно. Пахло мятой, укропом, окороком, мышами и еще чем-то таким, чему нос не мог придумать названия.
Носов было два. Один принадлежал Воронку, другой — Леньке. Минутку терпения, и станет понятно, что заставило Воронка и Леньку залезть в чужой чулан.
Разговор в пионерской не на шутку встревожил отряд имени Юрия Гагарина. Самоисключение Феди Пустошкина из пионеров было воспринято, как чрезвычайное происшествие номер один.
Безобидный и безответный Федя Пустошкин никогда не шел против воли класса. Класс был силой, которой он подчинялся с удовольствием. И вдруг нашлась сила, которая пересилила эту силу.
А сила звалась Авдотьей Поликарповой и была родной бабушкой Феди Пустошкина.
Это было обидно и непонятно. Бабушка у Феди была слабая, убогая, ходила, опершись на посошок. Казалось, что без этой, третьей, деревянной ноги она и устоять на земле не сможет. И вдруг у этой бабушки оказалась непонятная сила. Стоило бабушке сказать слово, и Федя как угорелый помчался к старшей вожатой сдавать галстук.
Что же держит Федю в повиновении?
Выяснить это взялся сам Воронок.
Понаблюдав за Федей, он очень скоро установил, что Авдотья Поликарповна по четным дням недели навещает Ульяну Тихоновну, прозванную за свой неуживчивый нрав Суматохой, и таскает к ней зачем-то внука Федора.
«И чего ему со старухами делать?» — удивлялся Воронок, наблюдая, как Федя понуро плетется вслед за бабушкой.
Чтобы разгадать тайну, Воронок разыскал Леньку, жившего по соседству с Суматохой, и предложил ему понаблюдать вместе за домом Ульяны Тихоновны.
Сегодня четный день недели. Сегодня бабка обязательно приведет к Суматохе Федю. И сегодня же, как успел узнать Воронок, у нее соберутся сектанты.
Кто такие сектанты, Воронок толком не знал. Говорят, божьи люди… Божьи… Но ведь бога нет. Однажды Воронок спросил на уроке — это было во втором классе, — что такое бог? Учительница ответила: «Бог — это ничто». И Воронок твердо убежден, что это так. Ведь бога никто никогда не видел. Значит, божьи люди все равно что ничьи люди. А разве человек может быть ничьим? Нормальный человек ни за что не скажет, что он ничей или божий. Он обязательно чей-нибудь да есть: заводской, колхозный, русский, советский…
Значит, люди, называющие себя божьими или ничьими, что одно и то же, не совсем нормальны. А ненормальных людей Воронок побаивался и старался держаться от них подальше. Ненормальные — они ведь за себя не отвечают. Треснут еще чем-нибудь…
И все же Воронка не раз разбирало любопытство, ему хотелось узнать, чем занимаются сектанты на своих молениях. Однажды он спросил даже об этом у Суматохи.
— А тем и занимаются, что спасения ищут, — сказала Суматоха.
— Разве их кто-нибудь ловит? — спросил Воронок. Вопрос почему-то не понравился Суматохе, и разговор на этом оборвался. Потом уже, от учительницы, Воронок узнал, что искать спасения — значит замаливать земные грехи в надежде на загробную райскую жизнь. Так делают те, кто верит в бога.
Это было совсем уж темно и скучно, и Воронок потерял всякий интерес к божьим людям. До вчерашнего дня он даже не вспоминал о них. И вдруг след Феди Пустошкина привел его в тот дом, где сектанты устраивают свои моления. Неужели и Федя с ними? Выяснить это надо было во что бы то ни стало.
Проникнуть в чулан ничего не стоило: двери в дом не запирались.
В чулане темно, тихо. Только слышно, как где-то в углу на басовой струне паутины доигрывает похоронный марш муха да в другом углу, боясь испугать тишину, осторожно скребется мышь.
Леньки не слышно. Он, как и Воронок, также раздумывает над жизнью. Вчера от деда он узнал, что божьи люди собираются у Суматохи и молятся. Они для него все равно что попы. А попы — это те, кто обманывает людей всякими чудесами. Проколют в иконе дырочку, она и заплачет. А кто не знает, думает, что икона чудотворная.
От сектантов Ленька тоже ждет чудес, вроде иконы с дырочками, поэтому нисколько не удивляется, увидев на стене светлое пятнышко, а в нем бородатого человека, висящего вниз головой.
— Воронок, — шепчет он, — смотри, чудо придумали…
— Это не они, — отвечает Воронок, разглядев бородатый силуэт. — Это природа придумала.
Не время, конечно, и не место, но Воронок как может разъясняет Леньке, в чем тут дело. В чулан сквозь узкую щель бьет пучок света. В комнате между окном и чуланом сидит кто-то бородатый. Он-то и отображается в чулане. Только в перевернутом виде. Ясно?
Ленька не успевает ответить.
— Тш-ш-ш!.. — шипит на него Воронок и припадает к щели. В комнате начинают собираться люди.
Входит кто-то черный, длинный, как кочерга, и садится спиной к чулану. Вползает «непомнящая» бабушка Лиза, прозванная так потому, что на все расспросы ребят неизменно отвечает:
«Не помню, внучек, не помню…»
Вкатывает свой живот продавец «мяса-рыбы» Борис Евлампиевич, по-уличному Борис Лампович. Мелькают еще какие-то лица, и, наконец, глаз Воронка выуживает тоненькую, как спичка, фигурку Феди Пустошкина. Федя усаживается возле своей бабки и сейчас же начинает перекатывать что-то во рту. Щеки у него поочередно раздуваются.
«Ириски», — догадывается Ленька.
Наконец все уселись. Все, кроме бородатого. Он, наоборот, когда все другие уселись, встал и вышел на середину комнаты. Голова его попала в луч света, и Воронок очень удивился, что спереди, на подбородке, и сзади, на затылке лысой головы, у него торчало по совершенно одинаковому пучку седых волос.
«Двухбородый, — определил Воронок. — Интересно, что он им скажет?»
Двухбородый закатил глаза и голосом неожиданно звонким для его тщедушной фигуры зарокотал:
— Пошлет сын человеческий ангелов своих, и соберут из царства его все соблазны и делающих беззаконие и ввергнут их в печь огненную: там будет плач и скрежет зубовный…
Передохнул. Откашлялся. Пригрозил еще какими-то казнями роду человеческому и, вытянув худую, как у петуха, шею, пропел:
— Аминь!
Бам! Чертов таз, который боднул в темноте Ленька, гудит, как колокол. Старушки суеверно молятся. Суматоха подозрительно косится на чулан. Но звук не повторяется, и она успокаивается.
— Аминь… — подхватывает Суматоха пронзительным, как сквозняк, голосом.
И все собрание невольно тянет:
— Аминь…
Двухбородый, кажется, ничего не заметил. Он, как дирижер в опере, поднимает руки и начинает тихонько напевать:
Никто пути господнего
У нас не отберет…
Молящиеся тихо откашливаются, готовясь подхватить священный напев, но их опережает Федя Пустошкин…
Тут необходимо сделать маленькое отступление.
У Моисея Ивановича, учителя пения, была песня, которую он дарил всем поколениям школьников, постигавшим под его руководством азы музыкальной науки. Это песня о Конной армии. Моисей Иванович был трубачом Первой конной армии, и песня была дорога ему, как память о минувших походах.
Лихая, удалая песня дедов пришлась по душе внукам, и стоило, бывало, Моисею Ивановичу дребезжащим голоском подсказать: «С неба полуденного жара не подступи…» — как сильные, звонкие голоса его учеников, мальчишек и девчонок, тотчас подхватывали: «Конная Буденного раскинулась в степи…»
