Владимир - Жених и его невеста
— Не верь никому. Это те, кто не умеет ждать, придумывают невесть что, не разобравшись, пишут, что пропал без вести. Ты жди. Отец непременно приедет, — Евсеевич задумался, а потом добавил: — Скидывай катанки, я им техуход сделаю.
— Что-то он долго не едет. Война вся кончилась.
— Это говорят по радио, что кончилась, а война продолжаться будет долго. Ещё прячутся по лесам недобитые враги, устраивают диверсии, — говорил Евсеевич, выбрасывая из валенок стельки, которые мама вырезала, чтобы они закрыли проносившиеся пятки.
К вечеру Евсеевич закончил ремонт второго валенка. Его постоянно отвлекали, принося срочные работы. Игорь самостоятельно навощил короткую нитку и внимательно следил за руками мастера. Он уже решил сделать шило из гвоздя, которым можно прокалывать валенок, а дратву можно укрепить в большой иголке. Вот только где взять обрезки валенок, чтобы выкроить подошву для Ольгиных дырявых пимов? Спрошу у мамы. У Евсеевича не станет просить. Он и так много для него сделал, а ещё больше сделает. Зачем человека донимать пустяками? Это совсем не вежливо.
Можно заглянуть к маме в кассу, но не будет ей мешать, а пойдёт по линии домой, подбирая просыпавшиеся через паровозные колосники кусочки угля. Он затопит печь. Разогреет еду. Мама придёт в тёплую комнату, поест кишковой колбасы, попьёт горячий чай, заваренный сушеными тыквенными ломтиками, которые прислала бабушка. Ломтики можно есть так. Они вкусные, но бабушка их всегда заваривает в чай, добавляет душистую траву, которую называет — душица. Он оставил ей кусочек горького хлеба из Васиного колхоза. Она не должна сегодня ночью плакать.
Письмо
Всё утро он думал о предстоящем деле. Ждал, когда мама затопит печь, когда сварит остатки кишков ему на обед. Она всё сделала, а он лежал под одеялом не шевелясь, чтобы думала, будто спит. Уходя, мама два раз стукнула дверью в сенях. Он научил её, как делать, чтобы дверь закрывалась сама, и никто не мог войти и унести капусту из бочки, что стоит за дверью, около поленницы дров. Нужно поднять крючок вверх так, чтобы он стоял, как семафор. Потом тихонько выйти на крыльцо и ударить дверью. Крючок сорвётся и упадёт своим клювом в кольцо. Так Игорь закрывал комнату летом, после того как кто-то унёс навешенный замок. Сначала потерялся ключ. Он помнит точно, что положил под нижнюю доску крыльца, чтобы не потерять. Когда пришел, ключа не было на месте, замок висел открытым, хотя дома ничего не пропало. Кто же мог открыть замок, ведь никто не видел, куда прячет ключ. Даже Валька. Когда закрывает дверь, внимательно смотрит по сторонам, если кого-то замечает, то просто начинает играть в песке сам с собой. Люди уходят, дети убегают, он садится на крыльцо, а лишь потом подталкивает под доску незаметным движением ключ. Ключа не стало. Он навешивал замок, не закрывая его. Потом исчез и замок. Он внимательно посмотрел на крючок и попробовал сначала его дёргать ниткой. Не всегда получалось удачно. Однажды сильно ударил дверью, крючок упал точно в металлическое кольцо. Открыть, подняв его, можно изогнутой проволочкой, просунув её в щель двери. А ещё у него есть потайной лаз, которым он пользовался, когда мама закрывала его на замок, чтобы не утонул в ручье, чтобы не катался на вагонетках на старом кирпичном заводе, чтобы не залезал с братьями и ихними друзьями в тамбуры вагонов или платформ, которые таскает по путям маневровый паровоз серии «ОВ», но все на станции зовут его «овечкой», потому что у него несерьёзный блеющий гудок. Строго и басовито гудят «эЛки» — «Лебеди», «эРки» и «эСки», но как гудят «ФЭДэ» — огромные паровозищи — заслушаешься. Так громко иногда сигналят «ИСы». Игорь знает все «паровозные» буквы, помнит как звучат гудки локомотивов той или иной серии.
Когда ему становилось скучно, выходил в сени, поднимал один край доски у стены и выползал на волю. Однажды они взлезли на тормозную площадку, думая, что попали на маневровый, но Игорь сказал Валерке, который его подсаживал, чтобы он мог ухватиться за первую ступеньку подножки, что это не маневровый, гудок другой. «Вагонов-то мало, — успокоил Славка. — Сейчас покатим назад». Вагоны миновали стрелку, выскочили за семафор и паровоз начал набирать скорость. Поняв оплошность, Славка приказал срочно прыгать под откос, поджав руки и ноги под себя. Игорь зажмурился, прыгнул с нижней ступеньки первым, за ним попрыгали в разные стороны остальные мальчики. Только второклассник Лёнька Долгов замешкался. У него новенькая рубашка и брючки. Он боялся их испачкать, но вагоны мчались всё быстреё. Славка и другие пацаны кричали машинисту, чтобы он сбавил ход, а Лёнька, который мог залезть в чужой огород и нарвать огурцов, испугался. Игорь не считает себя храбрым, но старается не подводить взрослых ребят, которые его — малыша — взяли кататься на маневровом. Почему? Потому, что когда катались на вагонетках, ни разу не сорвался. Помогал другим закатить тяжелую тележку на холм, а уж потом мчаться, подставляя лицо ветру. А когда возникла женщина-сторож, побежал коротким путём к забору, в котором отодвигались только две доски. Он бы мог первым выскочить за территорию, но кинулся в узкую щель внизу, представив возможность Славке, тот не пролез бы под забором. Ребята знали, что никому не расскажет ихние секреты, пусть даже опускают с мостков вниз головой, как одного мальчика, который любил ябедничать и подлизываться. Конечно, тётя Аня узнала, что братья курят. Он помогал им собирать на станции большие окурки, чтобы потом добыть табак и завернуть из газеты козью ножку…
…макая химический карандаш в воду, налитую в баночку из-под вазелина, Игорь пишет письмо отцу на фронт. Он об этих случаях уже подробно написал, но вдруг те письма не получил? Он недавно узнал, что писать карандашом — неуважительно. Раньше облизывал сердечко карандаша языком, чтобы получалось как чернилами, а теперь опускает кончик карандаша в воду. Баночку пришлось выменять у Валерки на магнит. А он хотел сделать в баночке два отверстия, вставить ремешок, чтобы надевать на руку и бить пацанов, живущих в больших собственных домах за переездом. Там Заготзерно, там элеватор, там во всех домах вечером зажигаются ярким светом окна, а у них в бараке, в глиняных мазанках, хаотично построенных времянках эвакуированными блокадниками и высланными немецкими семьями, мужчины которых всё ещё были в трудармии, зажигаются лампёшки-коптилки. Было бы ерунда, но пацаны хвастаются своим светом, воображают, будто это они изобрели лампочку, повесили провода на белые изоляторы, в которые стреляют из рогаток Славка и другие мальчики с окраины.
Магнит отдал потому, что если Славка ударит загозерновского пацана по щеке крышечкой с острыми краями, то получится большая рана, а значит, тётю Аню опять вызовут в школу, будут предлагать отправить его в колонию для малолетних преступников. Чего там не видел? Всё лето рвёт в колке траву с братом, возят на тачке, сушат на сарае, чтобы получилось сено. Они режут щавель, собирают землянику и грибы. Отец у них кашляет, потому что на фронте отравился каким-то газом, а врачи не могут ничем вылечить. Игоря не берут с собой, когда ходят по свалкам и помойкам, выискивая кости, бутылки и цветной металл. «Зачем тебе цыпки? — спрашивает Славка. — Там запах бывает, что нечем дышать. Заготовитель обещал привезти портфель и рыболовные крючки. Мы тебе свистульку выкупим». «Я не маленький, — обиделся Игорь. — Сам сделаю. Ты меня научил». Свистки у Игоря получаются, но не свистят, а шипят. Стоит Славке сделать прорезь пошире, как свисток обретает звук, а если положить в него сухой овечий шарик, то возникнет звук с переливами.
Игорь написал, как он с Ольгой делал санки, как их сломала злая лошадь, а танкист Евсееч спас, толкнул их в сугроб. Все его считают страшным и боятся, а он мне починил валенки и скоро сделает санки. На танке не ездит, так как был раненый. Он шутит, что костыли в танке не помещаются, а то бы ещё повоевал немножко, задал фрицам перцу. А Валерка и Славка заступались за наших немцев — Ваню и Петю. Их дразнили и хотели бить заготзерновские ребята. Валерка сказал, что это вы настоящие фашисты, а они просто люди, у которых отцы умерли от голода в трудовой армии, а ваши отцы ряхи наедали на элеваторе, продавали отруби на базаре, а не воевали. Они кинулись драться, а мы их победили всеравно, хотя нас было мало. Мы с Ваней хватали за ноги, а Валерка бил их свинцовой железкой в лоб. Даже Валька укусила за палец самого толстого мальчика.
Писать письма трудно. Это, кажется, что вот взял и написал, что хотел. Когда встанешь за табурет на колени, то все нужные слова куда-то деваются. Потом стоишь, и вспоминаешь о чем ещё не писал. Об Ольге написать тоже надо. Она не хочет, чтобы я играл с Валькой, а только с ней. Будто она моя невеста. Тётя Катя пошутила, а она возомнила себе. Может быть, в Ленинграде так принято, но у нас в Шанхае только взрослые девочки и мальчики дружат на лавочке у сельсовета вечером и встречают поезда на станции, чтобы бросать цветы солдатам.
