Виктор Московкин - Как жизнь, Семен?
Глава третья
Я остаюсь за хозяина
И вот Вера собирается на работу. Она спешит, суетится, хотя еще очень рано, за окном ни зги. Просто ей кажется, что она непременно должна опоздать.
Все утро она только и делала, что наказывала:
— Сема! Тебе придется тут за хозяина. Смотри, не сожги квартиру!
— Сема! Придешь из школы, не забудь сварить суп.
Стала надевать мамин рабочий халат, увидела: нет пуговицы.
— Вот беда! Сема, где у нас нитки?
Будто не знает, что нитки лежат в ящике швейной машины.
Кинулась пришивать пуговицу — нитка, как назло, не лезет в ушко иголки. Совала, совала, сердясь на себя, и бросила. Пуговицу убрала в карман, иголку воткнула в халат и замотала ниткой.
— Смотри, Сема, никаких безобразий!
— Иди уж, — не выдерживаю я. — А то и в самом деле опоздаешь.
— Ну, пожелай мне ни пуха ни пера.
Уж если Вера привяжется, то выведет из терпения.
— Топай! Желаю!
— Сема, дерну за ухо!
Я запускаю в нее валенком, и она уходит.
Итак, я хозяин. Прежде всего тороплюсь начистить картошки. Оказывается нож тупой-претупой. Как им Вера резала, непонятно. Давно просила наточить, все было не до этого: то не хочется, то некогда. Достаю подпилок и точу нож. Проходит минут пятнадцать. Картошка — одна мелочь. Чищу, чищу, а в кастрюле не прибывает. Обдумываю, как бы сделать маленькую механизированную чистилку. Повернул ручку — и картошка, белая, как снег, сама сыплется в миску. Пока проектирую в голове машину, большая стрелка на часах скатилась вниз. Этак я и в школу опоздаю. Бросаю все и начинаю будить Таню. Сколько ей ни кричи, не слышит. Спящую посадил на кровать, а она опять валится, чмокает припухшими губами. Тогда беру ее под мышки и ставлю на пол. Ходим с ней по комнате взад и вперед. Таня семенит ложками, не открывая глаз.
Пришел Толька Уткин, пережевывая на ходу булку с колбасой. Оторопело остановился у порога, смотрит на нас выпученными от изумления глазами.
— Ты что делаешь? — задает глупый вопрос.
— Сестренку ходить учу, — отвечаю я, продолжая шагать с ней по комнате.
— Так она же умеет!
— Разучилась. Днем ходит, а ночь проспит и опять забывает. С тобой такого не было?
Он переводит взгляд с меня на Таню. И еще больше удивляется, когда Таня, проснувшись, наконец спрашивает:
— Куда ночь ушла?
— В другой дом.
Толька пожимает плечами. Видимо, он не уверен, что присутствует при разговоре нормальных людей. Сестренка тянет меня к двери, канючит:
— Пойде-е-м в другой дом.
— Нельзя, Танечка. Видишь, Толька пришел, мне в школу надо.
Она протягивает руку к колбасе. Колбасу Толька поспешно прячет за спину. Но тут же, устыдившись своей жадности, отламывает кусок. Таня берет колбасу обеими руками.
— Это зачем? — упрекаю я ее. — Бяка, тебе нельзя.
— Колбаса бяка? — недоверчиво переспрашивает она и задумывается. Потом они с Толькой садятся прямо на пол и оба аппетитно завтракают. Меня угостить Толька не догадался.
— Сейчас пойдем к бабушке Анне. Она тебе сказку расскажет, — начинаю я подготавливать сестренку, а то такой рев устроит, хоть уши затыкай.
— Длинную сказку?
— Самую длинную, какая бывает.
— А какая бывает?
Вопросам ее нет конца. Но вот готово. Таня одета. Мы идем к бабушке Анне и застаем ее очень расстроенной. С самого утра над ней подшутил дядя Ваня Филосопов.
— Хуже, чем подшутил, посмеялся над старухой, — с обидой говорит бабушка Анна.
Он заявился к ней невыспавшийся, с распухшей щекой и сказал, чтобы она ровно через десять минут была у него. Бабушка Анна удивилась и стала спрашивать, что такое случилось и почему надо придти ровно через десять минут. На это дядя Ваня ответил, что любопытство не порок, а большое свинство.
И вот ровно через десять минут, снедаемая любопытством, она бежит к дяде Ване, рывком открывает дверь — и на нее обрушивается залп всевозможных ругательств.
— Старая кочерга! — кричит дядя Ваня. — Что, вежливость твою корова языком слизнула? Добрые люди сначала постучатся — и входят. А из тебя серость пошехонская наружу прет. Не видишь, я тут эксперимент произвожу?!
Он сидит на стуле перед дверью, держится рукой за щеку и раскачивается от боли. А на суровой нитке, привязанной к дверной скобке, болтается почерневший коренной зуб. Дядя Ваня надумал, как избавиться от больного зуба. Самому вырвать духу не хватило. Он привязал к скобе, бабушка Анна рванула дверь, и все получилось как бы не нарочно.
Дядя Ваня хоть и ругается, но по глазам видно, что «эксперимент» удался как нельзя лучше.
— Уж такой шутник — не приведи господь, — сокрушенно сообщает бабушка Анна. Потом, вспомнив, зачем мы пришли, торопливо говорит:
— Посижу с Танюшкой, как не посидеть. А вот уж уйду на пенсию, все время буду ее к себе забирать — и мне веселее. А сейчас я во вторую смену. Придешь, чай, к этому времени, не забудешь?
— Не забуду. Уроки кончатся — я мигом.
Бабушка Анна одобрительно смотрит на меня, она тоже чувствует, что я хозяин, все на мне теперь.
— Значит, ушла, сердечная, — говорит она о Вере и, указывая на Тольку, продолжает льстиво: — Его отца надо благодарить, на хорошее место устроил. Ткачи больше зарабатывают.
То, о чем говорит бабушка Анна, похоже на правду. Ни за что бы Вере не попасть в ткацкий цех, не будь там Алексея Ивановича. Рабочие туда не требовались, а Вера тем более: ей еще пока нет восемнадцати лет и по закону она не имеет права работать в ночную смену. Таких, как она, считают невыгодными работниками и берут неохотно, потому что им надо создавать особые условия. Но Алексей Иванович сказал Вере:
— Закон что телеграфный столб: перепрыгнуть нельзя, а обойти можно. Так что приходи без всяких…
И теперь Вера будет работать как все. Она очень довольна и говорит, что покажет себя, вот чуток пообвыкнет.
— Верно — его собираются выдвинуть кандидатом? — спрашивает Тольку бабушка Анна.
Тот пожимает плечами, ему ничего не известно.
— Уж такой подходящий — строгий и уважительный. Справедливости ему не занимать, — продолжает она льстить, не обращая внимания на то, что Толька смущается.
Раз бабушка Анна слышала, можно не сомневаться, что так и есть — быть Алексею Ивановичу кандидатом. Она дотошная до новостей. Правда, и впросак попадает, как, например, с диким человеком.
Мы оставляем Таню и идем в школу. Мороз щиплет щеки, скрипит под ногами снег. Чтобы согреться, катаемся по гладкой, раскатистой дороге. Здесь-то я не хозяин, солидность мне ни к чему.
В этот день я дежурный по классу.
На первой перемене только открыл форточки и собрался протереть доску тряпкой, в дверь просунулась мальчишечья круглая мордашка с челочкой на широком лбу и пропищала:
— Можно вас спросить?
— Попробуй, — отозвался я.
— Скажите, пожалуйста, вы будете Сема Коротков?
— Угу, — подтвердил я, начиная догадываться, в чем дело. — Заходи давай. Ты один?
— Не… мы все.
Мальчуган шагнул от двери и следом за ним, толкаясь, еще четверо, все такие же круглоголовые, с любопытными глазами. «Три мальчика, две девочки из первого „б“ класса, — вспомнил я, что говорил Лева Володской. — Народ куда как замечательный: то покажи, это сделай».
— Что же вам показать? — озабоченно спросил я.
Они переглянулись и засмеялись.
«Видали! — рассерженно подумал я. — Еще насмехаются!».
Я совсем не знал, как с ними быть.
— Может, вам чего-нибудь сделать?
Первоклашки сразу оживились, глазенки у них заблестели.
— Ага, сделать, — Сказал тот, что заглядывал в дверь. — Флажки на парту сделать.
— Это еще зачем?
Ребятишки опять переглянулись и уставились на меня явно неодобрительно: экий, мол, ты недотепа.
— Мы играем. Нет троек — флажок на парте; получил когда — спрятывай обратно, ставить нельзя, пока четверку не дадут.
— Молодцы! — искренне похвалил я и пожалел, что, когда учился в первом классе, такой игры не знал. — Будут вам флажки. На большой перемене сделаем временные, из бумаги. А потом настоящие принесу… Теперь говорите, кого как звать, познакомимся.
Круглоголовый, что, заглядывал в дверь, был, по всей вероятности, заводилой. Едва я пригласил знакомиться, он выступил вперед, ткнул пальцем себе в грудь и важно сказал:
— Меня Федя. А вот Андрейка и Олег, а потом еще Наташи — Соколова и Ильченко. А всего у нас в классе семь Наташ.
— Семь, — подтвердили Наташи.
Всю большую перемену я раскрашивал бумагу, вырезал флажки и наклеивал их на палочки. Первоклассники охотно помогали. Чтобы флажки не падали, я вылепил из булки аккуратные треугольнички, нечто вроде основания. Хоть неказистые флажки, но получились. Октябрята остались довольны.
