Тамара Воронцова - С тобой товарищи
Эх, не знает он, что река бывает поковарнее моря и трагедии на ней покруче морских трагедий. Особенно вот такой ночью. Он, Сережа, знает, как иногда бывает… Недаром он внук бакенщика, прожившего на этой реке долгую, очень долгую жизнь.
Сережа приподнял руку с часами, настоящими морскими часами, не боящимися воды, со светящимся циферблатом. Это подарок. Ему ничего не стоило спасти тогда мальчишку — ведь он хорошо плавает. И Сережа был очень удивлен, когда действия его взрослые расценили, как подвиг. Это совсем не подвиг. Каждый человек сделал бы то же, в этом Сережа уверен, и он не хотел брать подарок, но его убедили, что на реке часы пригодятся. И вот, действительно, пригодились. До теплохода еще полтора часа… А мотор опять фыркает, захлебывается.
Он нашел его и темноте, этот предательски притаившийся бакен. Ветер переменился, и теперь хлесткие прутья дождя били Сережу сбоку. Стало легче дышать, а может, он просто привык, что его заливает водой, что ветер мягкой, но плотной пробкой затыкает рот. Но главное — он теперь все успеет…
…Измученный, вымокший так, что с нею самого текло, как из тучи. Сережа подошел к берегу, когда слабо забрезжил непогожий рассвет. Первое, что он увидел, был Норд. Собака с лаем, окуная передние лапы в воду, бросилась к нему. Второе он заметил немного погодя. В чем-то белом, мокро облепившем тело, стояло это второе, прижав к груди тоненькие руки. С вымокших, жалко свисающих тряпочек, что еще вечером были пышными прозрачными бантами, капало и капало на узенькие съежившиеся плечи. Иринка молчала, во все глаза смотрела на Сережу, на его усталое и спокойное лицо.
Он подошел, виновато дотронувшись до Иринкиной руки, спросил:
— Ты не спала?
Иринка не ответила. Сережа оглянулся на реку и внезапно улыбнулся:
— А я теплоход ждал… Боялся за бакен…
Он провел по лицу мокрой рукой и опять улыбнулся. Иринка все так же молча смотрела на него.
Глава IV. Новые друзья
Отцвела черемуха. На деревьях, набрав силу, потемнели раньше изумрудные липкие листочки. С тополей летел на землю, путался в волосах, мягко садился на руки белый теплый пух. Иринка, примостившись на крыльце, пришивала к туфле пуговицу. Солнце припекало голые ноги, в траве у огуречной грядки стрекотал заблудившийся кузнечик. Иринка откусила нитку, надела туфлю, притопнула стоптанным каблучком.
— Ну и вырядилась ты! — выглянула в дверь бабушка, — А туфли-то… За две недели во что превратила, только выбросить.
Не отвечая, Иринка руками подхватила платье, закружилась на узеньком крылечке.
— Упадешь, скаженная, — засмеялась бабушка. — Поди, опять на свиданье со старыми кастрюлями собираешься?
— Угу, бабушка, — прогудела Иринка и чмокнула ее в щеку. Иринке было весело. Во-первых, потому что сегодня хорошо себя чувствовала неожиданно приболевшая бабушка, потому что снова после дождливых дней сняло солнце. И, конечно, еще оттого, что сегодня с острова приедет Сережа, которого Иринка не видела уже целую неделю.
Скрипнула калитка. Во двор залетела ужасно рыжая в ярком платье девчонка. Это была Катька, новая Иринкина подружка.
— Готова? — крикнула Катька и привычно потрогала пальцем свой облупившийся розовый носик. Этот розовый нос был для Катьки истинным наказанием.
— Еще снег везде и холодно, а он у меня уже загорает и лупится, — говорила она чуть ли не со слезами. — И чем я его только не мазала.
Катькиной мечтой было поскорее вырасти, заработать денег и поехать и Москву. Там, говорят, в институте красоты тебе какой хочешь нос сделают, даже греческий. Но и без греческого носа, с этим розовым, вздернутым была Катька красива. Тоненькая, гибкая и очень сильная. Иринка сама видела, как она однажды наподдала этому стиляге Жорке, тот только охнул и брякнулся в пыль. Собственно, с этого и началась дружба между Иринкой и Катькой.
— Ты его не бойся, — презрительно глядя на барахтающегося в пыли Жорку, сказала Катька. — Он — задавала и трус. — Увидев на Иринкиной руке синяк, спросила. — Щипался? Он всегда так, подойдет и щиплется, особенно с новенькими. У-у… — погрозила она Жорке маленьким кулачком и подхватила Иринку под руку: — Пойдем.
— Но… как это ты его сразу?.. — все еще удивляясь ловкой силе новой своей подружки, спросила Иринка. Катька оглядела Иринку зелеными, странно мерцающими глазами и ответила, усмехнувшись пухлыми розовыми губками:
— А так… прием самбо…
Приемам самбо учил Катьку ее извечный друг Хасан Рузаев. Это был высокий, черноглазый, черноволосый кавказец. Каким ветром занесло его прадедушку от солнечных виноградников на берега холодной северной реки, никто толком не знал. Но поскольку много лет до революции служил этот край местом ссылки для особо неблагонадежных, то все полагали, что прадедушку упрятали сюда неспроста. Таким же «крамольным», как отец, стал и его сын, дед Хасана, громадный словно гора Арарат, и красивый, что сказка.
Текла в жилах деда Хасана горячая черкесская кровь, бунтовала, не давала покоя. С пятнадцати лет стал следить за дедом Хасана недремлющий глаз царской охранки. Но ни разу не поймали его жандармы с поличным, хотя были уверены, что этот «черномазый нехристь» самый настоящий «политик», что это он разбрасывает по городу листовки, он таскает в цехи самой большой в городе механической мастерской запретные брошюрки. Дед Хасана задавал охранке головоломные загадки. И самой великолепной его загадкой стало то, что сбежала из семьи и стала женой «нехристя» дочка миллионщика, сестра о того петербургского министра, бледная и нежная, как лилия, златокудрая северная красавица Двина. Вот и попробуй, тронь этого черномазого, ведь прямых-то улик нет!
Только перед самой революцией поймали жандармы деда с поличным. Выследили и накрыли у него в доме одного беглого ссыльного. Обрадовались. Был для них этот черномазый хуже горькой редьки. Точно заколдованным кругом, прикрылся он дочкой миллионщика, сестрой самого царского министра.
— Ну, теперь не отвертится. И министр не поможет, — потирали руки в охранке, — поди, еще собственноручно потяжелей цепи пришлет: ведь, что ни говори, сестра сестрой (хоть и красавица, хоть и любимая), а все ж не понравится ему, когда политические из-под него министерское кресло выбьют. А зверя мы накрыли у нехристя важного, сам царь об нем знает.
Греметь бы деду Хасана кандалами по нескончаемому слезному тракту, гнуть могучую спину над черными каторжными тачками, да ветер с Невы развеял собравшиеся над его головой тучи. Раскрылись тяжелые двери тюрьмы, и первой, кого увидел дед, была его милая Алина, розовая-розовая — то ли от волнения, то ли от красного знамени, что высоко подняла она своими белыми и совсем неслабыми руками.
Отец Хасана унаследовал от деда такую же горячую беспокойную кровь. Был он геологом. Сотни, если не тысячи, километров исходил не знающими усталости ногами. А совсем недавно умчался со своей такой же беспокойной, непоседливой женой в Казахстан, к Черным горам, искать фосфориты. Остался Хасан с дедом. От былой красоты деда сохранился только нос с горбинкой, да глаза черные-черные, даже какие-то жгучие на смуглом лице, обрамленном белыми, как первый снег, густыми волнистыми волосами. Поседел дед в один день и в один день постарел. Случилось это на Балканах в последний год войны. Был теплый весенний день, одевались горы свежей зеленью, цвели яркие — им и война нипочем цветы, плыли в небе легкие прозрачные облака. Под этим высоким небом, по мягкой траве, по ярким цветам шел дед. А рядом шла Алина все такая же беленькая, как в юности, только вместо платья — защитная гимнастерка, вместо крошечных туфелек — крошечные, точно игрушечные, сапожки. Поднял ее лед своими сильными руками, подбросил к небу, а потом осторожно поставил на землю, прямо и цветы, и поцеловал глубокую морщинку между бровями.
— Ох ты, доктор, мой доктор! Сколько ж я не видел тебя, северное мое сияние!
Засмеялась Алина, побежала и вдруг споткнулась, закачалась и упала. Гулким эхом пронесся по горам выстрел. Его только сейчас услышал дед. Вскрикнул, бросился к жене, а у нее глаза синие-синие, что небо, и в глазах облака пушистые. Еще больше побледнела белая лилия, уронила голову на пахучие балканские трапы, и смолкло сердце. Тихо-тихо стало в ее груди. И сразу померк для деда день, потеряли запах цветы.
Как кончилась война, приехал дед сюда на Балканы и не сдвинулся бы с места, ни на шаг не отошел бы от этой могилы, да разыскал его сын, отважный танкист, вся грудь в орденах. Немногим позднее отца и матери, окончив танковое училище, ушел он на фронт. Все долгие военные годы хотел свидеться, да не пришлось: на разных фронтах они были. А когда встретились, и не узнал родителя: поседел, постарел, сгорбилась прямая сильная спина — крепко скрутила его смерть жены.
