Эрнест Ялугин - Мстиславцев посох
Харитон оглядел Петрока оценивающе.
— Всяк в своем деле надобен, я так мыслю. А была б на плечах голова добра. Ну, а коли так, отгадай, хлопец, загадку, востри смекалку-то. Вот я так скажу: гостил гость, мостил мост без топора и без кола. Что б то?
— Лед на реке наморожен,― отвечал Петрок скоренько.
Харитон одобрительно засмеялся.
— Смышлен. Ну еще: сам худ, голова с пуд.
— Он такую загадку небось в люльке леживая от няньки слыхал,― возразил Степка.― Пусть скажет, без чего избу не построишь. А, Петрок?
Петрок задумался. С подвохом, видать, Степка загадку загадал. У него все с подвохом.
— Без топора,― ответил неуверенно.
— Ну сказал, как связал,― засмеялся Степка.― Без угла ее не построишь, смекай.
Плотник рябой из мазоловской артели перестал топором тюкать, подошел, слушает.
— Ты сам-то вот такое ответь,― обратился он вдруг к Степке.― Бьют Ермилку что есть силы по затылку, он же не плачет, только ногу прячет.
Настал Степкин черед смущаться.
— В голове вертимся, а не выловлю,― сказал он.― Это ты, конопатый, что-то свое, плотницкое, приплел.
— Плотницкое, верно,― согласился мазоловский.― По всей Руси с нами эта погудка ходит.
Не заметили, как на подмости дойлид Василь поднялся.
— Аль шабашите? ― строго спросил он. Мазоловский быстренько отошел. Наклонился за плинфой и Харитон.
— Барабан скоро ль возводить почнете? ― обратился к нему дойлид.
— Нам тут сидеть ден со два еще,― отвечал Харитон степенно.― Да Климки Иванова артель свод буде вязать ден три, да кровлю пять, а там и за шею возьмемся. Хотим на ней майстера попытать, просится. При двух подручных сроку себе заказал неделю.
— Не много ль?
— В самый раз. Сработал бы красно.
— С изразцами берется сработать? ― спросил дойлид.
— То забота Савкиной артели,― подсказал Степка. Дойлид Василь снял шапку, подставил ветру лицо.
Глаза блеснули радостью.
— Привольно дыхать тут, а? II видать окрест далеко. И храм наш хоть невелик поморами, а приметен.
То вельми надобно, дети мои. Как еще надобно людям напоминать моцней о вере да месте, где народились. Ибо не тварь они бессловесная, котору всяк, у кого кнут в руке окажется, может в свой хлев загнать.
Простоволосый, в распахнутом кафтане, шел дойлид по подмостям, кланялся, будто вельможам каким, мура-лям, измазанным цемянкою и красной пылью от плинфы, взъерошенным и угрюмым.
— Ну старайтесь для божьей справы, соколики,― говорил дойлид, и светлели на миг у муралей лица, а руки мелькали проворней.
— Амельян! ― позвал дойлид Василь.― Ты, брате, для людей скороминки расстарайся. Не были бы щи пусты. Ну-ну, не скупись. То дело святое.
ПОЮЩАЯ ГЛИНА
Артельщик Матвейка говорил Степке:
— Опосля жнива храм, будто на дрожжах, ввысь гонит. Такого в месте Мстиславском еще не видано было, чтоб за два лета столько сработать. И то: муралей на подмостях, что воробьев в омете, снизу доверху копошатся. А подрядчик-то, Апанас Белый, еще, слышь, мужиков пригнал не меней полусотни.
Степка кивнул всезнающе.
— Еще холопов будет. Никон-старец монастырских шлет на подмогу. Торопятся. Не вышел бы от ляха запрет на возведение.
— Ишь, поганец. Или мало ему тех червонцев показалось?
Степка склонился к уху артельщика, полушепотом, так, что Петрок едва и слова улавливал:
— Сказывают, советчик у ляха объявился. Из Вильни прислан. Из монахов, ордена какого-то католицкого. Монастырь ставить у нас сбирается.
— Монасты-ырь?
— Злостен на русинов, что пес цепной. Из городского замка и прислугу, которая православной веры, всю чисто повыгонял. А которые Риму поклонились.
— То як жа? ― спросил артельщик.
— Католицкую веру приняли.
— Отказались, стало быть, от своей,― покачал скорбно артельщик головой.― Что деется!.. Давно ли от татар отбились ― ксендзы прут. Ну, да будем твердо стоять. А то слыхал я, будто московиты...
Не успел Петрок дослушать, Филька примчался, потащил за полу.
— Тебя дядька Василь требует.
Дойлид уж и сам вышел из храма, поманил Петрока к себе. За лето дядька Василь подсох, построжал, на висках частая проседь выступила.
— Отнеси лист в слободу ценинникам,― сказал он Петроку.― Да увидишь Ивашку Лыча, передай от меня словесно ― с голосниками поспешал бы. За поспех, скажи, надбавлю, в обиде не останется. Кажин день дорог.
— А как начпоспеем да запрет будет от ляха? ― спросил Петрок.
Дойлид поглядел на хлопца оторопело. Потом подмигнул.
— Змитер хитер, да и Савка не дурень. Потому и поспешаем. До лета будущего нам опасаться нечего: подношение-то ясновельможному еще руки вяжет. А там возведем скоренько все главы со крестами и престол да и призовем архимандрита, чтоб освятил. Освященный же храм он, сатана, закрыть не посмеет. Давно ли гулял тут Ми-хайла Глинский. Небось надолго та гульба запомнится ляхам. Ну, ступай-ка, брате.
С Петроком побежал и Филька.
В гончарной слободе дыму не меньше, чем возле кузниц. Редко за которой избой нет гончарного горна. Филька с Петроком рты рукавами закрыли ― в глотке-то с непривычки першит, аж слезу из глаз вышибает.
Слободские ребята сразу приметили чужаков, поглядывают с враждою. Красноглазый мальчишка, рожица вся в копоти, заулюлюкал, побежал следом, путаясь в длинной до пят посконной рубахе.
— Гляди, замковые!
Набежали еще ребята, разглядывают, задирают.
— Рты себе позатыкали, сердешные.
— Ишь, ляхи.
Меньшие принялись комьями земляными кидать. Особенно красноглазый наседал. Хоть не больно, а обидно. Так и чесались у Петрока руки дать красноглазому затрещину. Но поди тронь, гончаровские только того и ждут.
И не миновать бы Петроку с Филькой трепки, не выйди на улицу сухой, как кощей, гончар с подвязанными ремешком волосами.
— Кыш, бесенята!
Оглядел Петрока с Филькой красными, как у того мальчонки, слезящимися глазами, покашлял в кулак.
— Вы откуль, кто такие?
— Нам бы Ивашку Лыча,― отвечал Петрок.― Лист до него несем от дойлида Василя.
— Который храм ставит на Дивье? ― гончар еще покашлял.
Не дождавшись ответа, крикнул:
— Данька! Покажь им хату Ивашки Лыча. Да задирать не смей, высеку стервеца.
От ватаги гончаровских ребят отделился один, белоголовый, ростом чуть выше Петрока.
— Пошли! ― шмыгнул он носом.
Не оглядываясь, он медленно пошел по улочке. Гончар недовольно поглядел хлопцу вслед.
— Ступайте за ним, он покажет.
Ивашку Лыча отыскали возле горнов. Тут крепко пахло жженой глиной, тошно-сладким чадом от древесного угля. В двух низких горнах огонь пылал ― не подступиться. Третий горн остывал. Мастер Ивашка, коренастый, с коротким и широким носом, наблюдал, как помощники ― два дюжих хлопца, ноздри у обоих в копоти,― скалывали глиняную замазку, потрошили горн.
— Ты, Аверьян, не шибко махал бы! ― покрикивал Ивашка Лыч.― Лопаткой ему подсоби, разом берите! Во недотепа!
Мастер взял у Петрока лист, развернул, принялся разглядывать буквицы.
— Книгочей с меня никудышный,― сказал, наконец, в смущении.― А повинен сын с углем приехать, той у меня чтец, целу зиму у дьячка обучали. А ты на словах, малый, передал бы, что от нас Василю Анисимовичу требуется. Ай не угодили?
Петрок сказал, что было ему велено. Мастер поскреб закопченным пальцем бороду.
— Изразцы дадим и раней срока,― промолвил он.― Ужо я два горна у Пронки, суседа, занял. Да ребята мои стараются. А с голосниками-трубами дело хуже, работа тонкая. Ну да хай Василь Анисимович не печалится, зробим все, как надобно.
Ивашка Лыч подошел к горну, прикрывая лицо широкой ладонью, заглянул внутрь. И Петрок с Филькой туда же. От жара у них дух заняло. Отпрянули дружно. Однако увидели, что хотели: лежали там рядами обожженные добела изразцы. А отдельно, каждая сама по себе ― игрушки глиняные: зверушки чудные, петушки, коники, кикиморы.
— Пусть поостынут, а мы покуль на завалинке посидим, потолкуем да квасу похлебаем,― лицо у Ивашки красное от жара, довольное.
Шли мимо навесов, корьем крытых. Под ними на широких досках сплошь изразцы, от которых еще пахло сырой глиной. А на которых досках уж совсем высохли. Ивашка Лыч щупал изразцы, говорил подмастерьям:
— Из кривого навеса да вот эти время в горн закладывать, совсем поспели. А те поглубей задвиньте ― не попортило бы солнышко, ужо теперя по краю гладит, а в полдень и все достанет.
— Дядька Иван,― Филька тронул мастера за полу кафтана.― Откуль узор на изразцах?
— Куры день по глине потопчутся, во и узор,― слукавил Ивашка Лыч.
— Скажете,― усмехнулся Филька.
— И дети малые допомогают, дрючками глину стебают,― посмеивался мастер, приглядываясь к Фильке.
