Астрид Линдгрен - Собрание сочинений в 6 т. Том 7. Черстин и я [ Брит Мари изливает душу. Черстин и я]
Я считаю, что Сванте и я, вместе взятые, представляли собой во времена нашего нежного младенчества такое испытание для наших родителей, что они решили: малышей на некоторое время им хватит! Во всяком случае, прошло целых семь лет после рождения Сванте, прежде чем на свет появился Йеркер. Сейчас ему, Стало быть, семь лет, и как раз на днях он пошел в школу. Еще совсем недавно они со Сванте жили в одной комнате, но когда Сванте нашел однажды дохлую крысу в своей кровати, он начал медленное отступление. Крыса была, так сказать, той каплей, которая переполнила чашу. Потому что, видишь ли, Йеркер страдает манией коллекционирования и заполонил их общую комнату своеобразными камнями, каталогами, рыболовными крючками, головастиками, корой, из которой вырезают берестяные лодочки, почтовыми марками и, как уже сказано, той или иной дохлой крысой. В результате ему досталась — не хочу зайти так далеко, чтобы сказать — отдельная комната, но, во всяком случае, собственная берлога. Его поселили в маленькой-премаленькой комнатушке, служившей прежде складом для всевозможного хлама, и можно, пожалуй, сказать, что складом служит она и теперь, так как Йеркер складировал в ней все свои сокровища и абсолютно счастлив. Хочу сказать: счастлив до тех пор, пока там никто не убирает. Уборку Йеркер терпеть не может. Он повесил на двери объявление, которое гласит: «ДИРЖИТЕСЬ ПА-ДАЛЬШЕ, А НЕ ТО БУДУ СТРИЛЯТЬ. МСТИТЕЛЬ». (На дверях комнаты Сванте тоже висит объявление: «Предупреждение негодяям».)
Понимаешь, способный маленький ребенок Йеркер выучился читать и писать самостоятельно. И на старом ящике из-под сахара, переделанном в книжную полку, он держит свои драгоценные книжки: «Приключения Малыша в черничнике»[10], «Путешествие верхом на кошке»[11] и многие другие, в том числе и самую первую и самую последнюю любимую книгу Йеркера «Винни-Пух и все, все, все…» — одну из книг, специально избранных и приобретенных семейством Хагстрём для семейного чтения вслух.
А вообще о Йеркере можно сказать, что он именно сейчас очаровательно беззубый. Как я уже писала, на днях он пошел в первый класс. Видела бы ты его, когда он отправился в школу! Я думаю, что абсолютно невозможно устоять против того состояния усердия, ожидания и задора, которые обуревают маленьких мальчишек, когда они впервые идут в школу! Бедные дети, ведь они не понимают, что отныне и до тех пор, пока они не выйдут на пенсию, у них не будет ни единого свободного часа!
Ну, совсем скоро, Кайса, ты вздохнешь с облегчением, потому что теперь мне осталось представить тебе только одно совсем маленькое бесполезное существо. Оно родилось три с половиной года назад и зовется Моника. Малышкой она практически кричала не переставая, так что Сванте счел, что самое время повесить на двери объявление для сведения аиста[12]: «Все места братьев и сестер в семье укомплектованы». Теперь Моника больше не кричит, но она просто сказочно избалована. Обводит всю семью вокруг маленького мизинчика, сладчайшего из всех, которые ты когда-либо видела. Так, разумеется, кажется мне! Но я начинаю думать, что мне не хватает критического взгляда на собственную семью.
Остается только добавить, что мы живем на вилле, не новой и не роскошной, но по-настоящему, по-домашнему уютной. И еще у нас есть большой старый сад — просто чудесный. Только бы не заставляли очищать его от сорняков! Но от этого никак не увильнешь! Ну, пока…
Да, да, я заканчиваю письмо! До свидания, Кайса!.. Ой, ой, ой, забыла самое главное. Забыла Алиду, милая моя, Алиду! Что было бы с семейством Хагстрём без Алиды? Она жила в нашем доме с тех пор, как родилась Майкен, и в том, что мы, несмотря ни на что, вкусно ели даже тогда, когда Майкен еще не взяла в свои руки бразды правления, пожалуй, тоже заслуга Алиды. По меньшей мере раз в месяц она разражается безумным плачем и говорит, что первого числа следующего месяца уходит. Мол, сердце ее больше не выдерживает жизни в зверинце. Но обычно это продолжается не более получаса, получаса, в течение которого мама и Майкен непрерывно молят и просят ее не уходить и лебезят перед нею. И как только эти полчаса проходят, снова слышится ее «веселая» любовная песенка:
Цветочек малый вырос
На могилке Олеанны.
Тот цветочек означает,
Что Олеанна была верна…
И Алида тоже верна, верна нам, уж это точно.
Есть на свете три человека, которых мне жаль — себя самое, которой нужно заплатить за пересылку этого письма, почтальона, которому придется тащить такое длинное письмо к тебе домой, и тебя, несчастную, которой придется его читать.
Попытайся, однако, это пережить и напиши.
Бритт Мари.
20 сентября
Дорогая Кайса, снова здравствуй!
Отгадай, который теперь час? Именно теперь? Половина седьмого утра! А какое утро! Сверкающее, ясное и сияющее, как в первый день творения. Весь дом спит, но я проснулась уже в пять часов утра. Я пишу тебе, сидя у стола под липой в нашем саду. Вокруг меня в сумасшедшем изобилии цветут флоксы и поздние розы. Эта роскошь красок почти беззащитна, и душа моя наполняется восторгом, когда я отрываю взгляд от бумаги и оглядываюсь. Знаешь ли ты, что, по-моему, поразительно? Случалось ли тебе, когда ты была совсем маленькой, проснуться таким вот осенним утром самой первой в доме и выйти в сад, чтобы посмотреть, не упало ли ночью на землю несколько яблок? Мне так случалось просыпаться часто, и я еще помню все свои ощущения. Радость, испытанная Колумбом при виде Америки; — лишь слабый отсвет счастья, которое пронзило мою детскую душу, когда однажды, таким же чудным утром, я нашла созревшее яблоко в мокрой траве!
Я по-прежнему испытываю почти те же самые чувства, как тогда, словно обнаружила что-то, сравнимое по своей ценности разве что с золотым слитком. И хотя сейчас нам разрешают собирать фрукты прямо с деревьев, ни одно яблоко в мире не было так сладко, как то, что упало в то утро и валялось под моей собственной яблоней.
Тебе не кажется, что вообще-то сентябрь — фантастический месяц? Последняя лихорадочная вспышка лета перед тем, как исчезнуть с лица земли!
И еще я люблю сентябрь потому, что сейчас так много прекрасной полезной еды. Ходить на рынок в это время года — настоящее приключение. Мои глаза чуть не вылезают из орбит, когда я вижу лотки, переполненные яблоками, грушами, сливами, помидорами, ягодами, грибами, дынями, горохом, фасолью и капустой.
В воскресенье мы совершили нашу традиционную ежегодную вылазку за брусникой. Мы едем в шарабане, запряженном парой лошадей. В нашем городе есть возница, который сдает этот прекрасный экипаж напрокат, и когда мы, дребезжа, проезжаем по ухабистой булыжной мостовой улицы Стургатан[13], люди знают, что наконец-то брусника созрела!
— Я люблю сидеть так высоко над головами людей и чувствовать, что пахнет лошадьми, и знать, что целый день проведу в лесу, — говорит Сванте.
И мы понимающе киваем друг другу.
На этот раз Сванте взял с собой свою гармонику, и, как только мы выезжаем за заставу, он начинает играть Архольмский вальс[14]. Но лошади были, верно, из музыкальных. Они пугливо прянули в сторону, и вознице потребовалась вся его сила, чтобы их удержать. Так что Архольмский вальс быстро прекратился. И я сказала:
— Кое-кто вечно жалуется, когда я играю на пианино, но должна сказать, я-то, во всяком случае, играю не так, чтобы до смерти напугать лошадей.
— Меня это удивляет, — произнес Сванте. — Если бы пианино было здесь с тобой в экипаже и ты вместо Архольмского сыграла, как обычно, вальс «Дунайские волны», тогда, мне кажется, лошади помчались бы и неслись до тех пор, пока не сдохли. Когда играю на гармонике я, лошадей все-таки еще можно придержать, и я считаю это довольно высокой оценкой моего искусства.
Мы ездим всегда в одно и то же место. Это крестьянская усадьба, расположенная на расстоянии одной мили[15] от города. Один из прежних папиных учеников — владелец тамошней усадьбы, и мы заполняем наши корзинки в его лесу. А одновременно и наши желудки — взятыми из дома завтраками. Собственно говоря, это последнее писать не следовало бы. Ведь папа утверждает, что, когда школьникам велят написать сочинение о какой-нибудь экскурсии, оно целиком бывает посвящено главным образом взятым из дома бутербродам. Поэтому, прежде чем дети начинают писать сочинение, папа на всякий случай громко кричит:
— Съешьте бутерброды перед уходом из дому!
Ну а мы этого не сделали, и я уверена в том, что бутерброды, положенные на мшистый камень, окруженный высокими елями и поросшими брусникой кочками, показались всем нам гораздо вкуснее, чем дома.
Брусники в лесу много, и через несколько часов мы собрали по-настоящему солидный запас ягод на зиму. Папа нам нисколько не помогал. Он больше расхаживал вокруг и собирал гербарий и смотрел на дятла, сидевшего на дереве. Моника искала хижину «детей Домового»[16], Йеркер вырезал луки и стрелы, а у Сванте обнаружилась явная склонность растянуться во всю длину среди кочек и ничего не делать. Скромность не позволяет мне назвать некоторые имена, но ты, быть может, сама вычислишь, кто, собственно говоря, собирал бруснику!
