Н. Кальма - Черная Салли
— Прист, не хочешь ли покушать чего-нибудь вкусненького? — спрашивал он, встав на четвереньки перед своим любимцем.
Кот выгибал черную спину и громко мурлыкал.
— Он хочет свиной грудинки, — говорил Паркер. — Эй, кто-нибудь, сбегайте на кухню и скажите стряпухе, что Прист заказывает к завтраку свиную грудинку.
День и ночь пылал в кухне большой очаг. День и ночь варились и жарились в кухне кушанья для Паркера и его кошек. Для негров Джен стряпала отдельно то, что приказывал Паркер. А приказывал он обычно одно и то же:
— Свари им бобовую похлебку! Негры спрашивали Джен:
— Что, сегодня нам опять дадут суп из гнилой крупы?
Джен прикладывала к губам палец:
— Тише: хозяин может услышать. И негры грозили черными кулаками:
— Ну погоди, придет и наш час, Паркер!
ДЖИМ БЭНБОУ
Один из невольников очень нравился Джен. Это был веселый молодой мулат со светлой кожей апельсинового оттенка. Звали его Джим Бэн-боу, он был родом из Алабамы. Мулат носил широкие белые брюки и красный шарф, повязанный узлом вокруг крепкой мускулистой шеи.
Джим не верил ни в чох, ни в сон, не боялся ни злых духов, ни черных котов. Он смеялся над суевериями негров и спрашивал:
— Какого еще злого духа вы ищете? Разве вам не довольно одного Паркера?
Негры удивлялись его смелости. Джим отваживался громко высказывать свои мысли, и это сходило ему с рук, потому что Паркер его побаивался и не решался бить гордого мулата.
— Эй, хозяин, дайте нам немного кошачьей еды, а то человечья совсем протухла! — насмешливо кричал Джим Маркеру.
Тот грозил хлыстом: — Ты у меня дождешься плетей, проклятый черный болтун! Я велю тебя выпороть…
Паркер давно бы уже выполнил свою угрозу, но Джим был искусным механиком: он один умел чинить хлопкоочистительную машину, когда с ней что-нибудь случалось, без него пришлось бы работать на ручных «джинах», поэтому калечить мулата побоями было невыгодно.
У Джима была гитара. Когда хозяин уезжал в гости или на охоту, Джим приходил к кухонному крыльцу и начинал тихонько наигрывать и напевать:
Я родился — у большой реки.
Хейо! О хейо!
Джен подхватывала:
Берега ее отсюда далеки.
Хейо! О хейо!
И на той большой реке живет —
Хейо! О хейо! —
Черный и свободный мой народ.
Хейо! О хейо!
К кухонному крыльцу отовсюду стекались усталые после дневной работы негры. Они хором пели грустные негритянские песни:
Белому — все дано,
Черному — горе одно.
Белый — хозяин земли и неба,
Черный мечтает о корке хлеба.
Белый родился и стал господином,
Черный родился и гнет свою спину.
Белому — все дано,
Черному — горе одно…
Понемногу гитара оживлялась, мотив делался веселее, и Джим Бэнбоу пускался в пляс.
— Джен, Джен, брось свою кухню, иди плясать! — кричал он.
И Джен — с суповой ложкой в руке, размахивая кухонным полотенцем, как шарфом, — кружилась по двору.
Негры азартно хлопали в ладоши и хором подпевали плясовую песенку:
Снял очки свои близорукий Том,
И увидел он: на холме крутом
Машет миcс ему носовым платком.
Улыбнулся Том, поклонился Том,
Замахал в ответ носовым платком.
Нацепил очки и увидел Том:
Белый бык стоит и вертит хвостом…
Вдруг раздавался испуганный возглас:
— Хозяин едет!
Негры рассыпались, как вспугнутые птицы. Один Джим Бэнбоу продолжал пощипывать струны гитары. Он ничуть не боялся встречи с Кошачьим Паркером.
Хозяин тяжело слезал с лошади, и за ним, как черная тень, спрыгивал Прист.
— Марш спать! — командовал Паркер слугам, и кот Прист сердито фыркал на невольников.
ВЕСНОЙ В ВИРГИНИИ
Весной в Виргинии все цветет. Цветут азалия и камедное дерево, в горах распускается рододендрон. Теплый, пряный запах идет от жасмина. На полях уже зеленеют маис, табак и хлопок. Когда наступает вечер, на небе появляются крупные яркие звезды.
Весной Джен и Джим Бэнбоу поженились. Все негры поздравляли молодую пару. Они были счастливы, если только могут быть счастливы негры в неволе.
Вскоре у Джен родилась дочка, которую родители назвали Салли. Это был смешной темно-шоколадный шарик с круглым носом и торчащими во все стороны курчавыми волосами. Джен очень боялась за свою маленькую Салли и тщательно прятала ее от хозяина. Паркер заставил Джен, кроме работы на кухне, еще шить на рабочих. Правда, это было несложное дело, потому что весь костюм невольников состоял из холщовой рубахи и бумажных брюк. На ногах негры носили грубые деревянные сандалии, от которых у детей распухали ноги. Джен и Джим мечтали скопить немного денег, чтобы купить своей Салли, когда та подрастет, кожаные туфельки.
Прошло несколько лет. Салли быстро росла, и становилось трудно скрывать ее от хозяина. Она уже не хотела тихо сидеть за печкой в кухне и всюду совала свой шоколадный носик. И вот однажды Салли попалась-таки на глаза хозяину.
Как-то под вечер Джен рвала на огороде салат к ужину, Салли подставляла корзинку, а Джим Бэнбоу, сидя на крыльце, покуривал трубку. Неожиданно появился Паркер. Салли подбежала к нему.
— Откуда эта новость? — буркнул Паркер. — Всюду эти цветные лезут под ноги!
— Это моя девочка, сэр, — залепетала Джен, — она маленькая, сэр.
— Нечего даром есть мой хлеб! Пускай девчонка тоже работает, — приказал хозяин. — Негры и мулы должны работать наравне, — прибавил он свою любимую поговорку.
Пока он разглядывал Салли, Прист, мурлыкая, терся о ноги девочки. Паркер с удивлением поглядел на кота.
— Прист, поди ко мне, — позвал он. Но Прист продолжал ласкаться к Салли.
— Что за пропасть, кот никогда не любил черномазых! — изумился Паркер. — Прист, тебе нравится эта девчонка? Хочешь ее в служанки?
Прист замурлыкал еще громче. Паркер обратился к Джиму:
— Твоя девчонка будет ходить за Пристом. Каждое утро она должна его причесывать, выбивать его матрац, мыть его тарелку, готовить ему еду…
Джим бросил трубку; щеки его посерели.
— Нет, хозяин, — сказал он хрипло, — моя девочка не станет прислуживать кошкам. Девчонка годится на что-нибудь получше.
Паркер вытаращил глаза. Ему впервые осмеливались противоречить.
— Что такое?! — заревел он. — Бунтовать! Ты смеешь!
Он занес над Джимом хлыст.
Раздался громкий плач. Это заплакала Джен. Паркер с минуту глядел на Джима, на его напряженные скулы и закушенную губу.
— У, да ты бешеный, негр! — пробормотал он с проклятием.
Лицо Паркера стало совсем лиловым. Он бросил хлыст и вбежал в дом, хлопнув дверью так, что посыпались стекла.
Негры попрятались по хижинам.
Джен убежала в свою каморку возле кухни и всю ночь проплакала, прижимая к себе дочку.
— Что теперь с нами будет? Хозяин не простит, я его знаю, — причитала она.
— Брось плакать! Скоро все переменится, скоро мы с тобой будем свободными, — утешал ее Джим. — Мой отец сражался за свободу негров. Теперь снова настало подходящее время. О, уж мы покажем себя почище, чем в Канзасе!…
Джен испуганно зажала ему рот:
— Молчи! Молчи об этом!…
Паркер вытаращил глаза.
— Пускай слышат, мне все равно. Старый Грэгори говорил мне, будто бы аболиционисты [2] опять поднялись. Будто мальчишки-пастухи видели в Мэрилендских горах отряд белых и негров, и отрядом этим командовал сам Джон Браун.
— Тише, ради неба, тише, ты нас погубишь! — шептала Джен. — Скажи, какой это Браун? Он белый?
— Да, он белый, но он обращается с неграми, как с равными, и хочет добиться для них свободы. Это тот капитан Джон Браун, которого называют Осоатомским. Эх, славно он пустил красного петуха канзасским богатеям! Старый Грэгори говорит, что было светло, как днем, и негры плясали с головешками в руках…
Не скоро еще заснули Джим и Джен. Дочка их давно спала, а они продолжали шептаться в каморке, и обоим им грезилась будущая свобода.
Наутро Джим Бэнбоу поцеловал жену и дочку, захватил мотыгу и отправился на работу.
В этот день ему предстояло расчистить хлопковое поле. Солнце только что поднялось, но было уже нестерпимо жарко. Джим шел мимо грядковых полей табака. Осенью табак этот соберут и будут настаивать на меду и прогревать на солнце, а потом хозяин отправит его в Нью-Орлеан на продажу.
Из всех хижин шли на плантации черные люди. Джим не заметил, что за ним по пятам следуют два надсмотрщика ирландца. Один из них был Кеннон, вечно пьяный и сонный лентяй. У него были всклокоченные волосы, бессмысленные глаза и бледное лицо. Негры его не боялись и презирали за пьяную болтовню. Зато второй ирландец — О'Дейн — всем внушал страх. Он был изысканно вежлив с невольниками; обращаясь к ним, звал их «сэрами», постоянно улыбался, показывая белоснежные зубы, — и при всяком удобном случае бил негров тонким стальным хлыстом.
