Эдуард Шим - Мальчик в лесу
Тимофей засопел недовольно.
— Между прочим, — произнесла женщина, как бы припомнив, — зачем ты куришь, Тима? Это нехорошо, ты еще ребенок!
4В счастливом капкане крот сидел живой, прихваченный за переднюю лапу. Он заверещал, когда Тимофей начал вытаскивать его, и все пытался за палец куснуть, просто бешеный крот… С трудом Тимофей пришиб его и собрался обдирать.
Женщина еще заранее отвернулась, чтоб не глядеть на этот ужас.
— Тима, неужели тебе не жалко?
— Жалко, — сказал Тимофей, а про себя добавил: «У пчелки».
Он уже ругал себя, что согласился проводить женщину. Ну ее вместе с деньгами! День выдался удачный, фартовый, надо было идти своим путем. От добра добра не ищут… А теперь она приставать начнет, морали читать всякие… Того и жди, спугнет удачу.
Тимофей сунулся в карман за ножиком — и обмер. Ножика не было. Холодея, непослушными руками он обшарил все карманы, порылся в корзине, опять карманы ощупал — нету…
Вот, началось…
Из-за этой бабы посеял ножик, складной охотничий ножик с закаленным до синевы лезвием, с дубовой навощенной рукояткой, с медным блестящим кольцом! Не купишь такого ножа, не выменяешь! А без ножа пропал Тимофей в лесу, вся работа пропала… Матушки мои, что же делать-то?
— Между прочим, Тимоша, — подала голос женщина, — как тебе не стыдно такие частушки распевать? Я когда услышала там, у столбика, подумала, какой-то пьяный мужик идет…
— Почему ты не отвечаешь, Тимоша?
— Ага… — забормотал Тимофей, не помня себя. — Я щас.
— Кто тебя этим частушкам научил?
— Щас, щас…
— Ты куда опять?
— Ай, да погодите вы! — сказал Тимофей. — Не лезьте.
Главное, не психовать. Обычным путем не найдешь ножик. Хоть на четвереньках ползай, хоть всю траву перещупай. Потому что началось невезение. И действовать надо совсем иначе…
Тимофей распрямился, вздохнул глубоко. Подумал. И пошел назад по коровьей тропе, по своим следам. Он безразлично смотрел вверх, где вразнобой качались пропыленные солнцем сосновые ветки, где на березовых стволах трепетали, завивались ленточки белой коры, похожие на папиросные бумажки… Все страшные мысли Тимофей гнал от себя. Нельзя жалеть, нельзя думать о потере. Наоборот надо…
— Фиговский был ножик! — произнес Тимофей как можно искренней. — Никому не нужен! Косому Егору отдать и то не возьмет задаром…
Натурально, старательно ругал Тимофей свой ножик и делал равнодушное лицо, будто гуляет он и ничего не ищет. Потом остановился, коротко глянул вниз. Пусто.
Надо идти медленней. Надо еще натуральней ругать ножик, совсем охаять.
— В гробу я его видал! — сказал Тимофей убежденно. — Давно выкинуть собирался! Из кривого гвоздя этот ножик сделанный!..
Остановился, глянул. Пусто.
Не дается такой-сякой! И даже не манит. Надо все мысли прогнать, ничего не видеть, не слышать, как под водой, чтоб от всего тела только ступни ног остались, одни ступни, достающие пальцами черную, скользкую и холодную землю.
— Таким ножиком теплый навоз резать! — забормотал Тимофей, свирепея. — Одна худая ржавчина, никчемушная! Оглодок!.. Слюня железная!..
Видать, крепко не повезло. Не ищется… Теперь только поддайся — такая черная полоса накатит, что лопатой не разгребешь. Это всем охотникам известно. Охота — дело неверное, обманчивое… Если везет тебе, не хвались, не жадничай, береги удачу; если невезение пришло — старайся отвести от себя, иначе надолго привяжется… Прошлым летом угодил Тимофей в черную полосу, не сумел отвести невезение. Началось вот так же, с небольшого, а кончилось тем, что Тимофей едва не затопился в болотине. Считай, месяца полтора кроты в ловушку не шли, батя даже подумал, что Тимофей утаивает шкурки. А что Тимофею поделать, если нет крота, будто подчистую крот сгинул, даже следов свежих не было? С отчаяния взялся Тимофей собирать брусничный лист, кору крушины, плаун — их в аптеке принимали, — с мешком таскался по болоту; однажды затемно возвращался да и угодил в торфяное окошко. Хорошо еще, собака была при нем, помогла вылезти. А то бы до свиданья, мама, не грусти…
Нынче везло Тимофею, забыл он, какое невезение бывает. Крот лезет в ловушку как нанятый; Тимофей с батей договорился, что если заработает лишку, рублей тридцать, то батя купит ружье. Настоящую «тозовку»; продается у милиционера в Шихине почти новая «тозовка», охотничья мечта…
Вот тебе и купили ружье!.. Забылся, настроил планов! А оно и накатило, невезение-то…
— Этих ножиков — за пучок пятачок!.. — опять завелся Тимофей и вдруг подобрался весь, шагнул неуверенно, робко…
Что-то жестко прикоснулось к ступне. Ребристое, неподатливое, скользящее… Тимофей отдернул ногу, взглянул… Вдавленный в грязь, лежал на тропе ножик, поблескивая смятым золотым колечком.
Внутри у Тимофея обмякло, отпустило, голова закружилась, как от сильного голода. Он присел наземь, еще не веря, не позволяя себе радоваться, и не брал ножик, только любовался на него.
И женщина за спиной Тимофея стояла ошарашенная, ничего не понимала.
— Ну уж, — сказал Тимофей, не оборачиваясь, — я провожать вас не пойду. Как хотите.
Глава третья
На работе Вера Ивановна каждый день встречалась с детьми; она привыкла к ним, научилась понимать их психологию. Разные дети попадались: самоуверенные вундеркинды и трусишки, застенчивые тихони и забияки нахальные, покладистые увальни и тощенькие нервные капризули.
Однако с таким феноменом Вера Ивановна повстречалась впервые.
Она действительно подумала, что какой-то пьяный распевает на просеке безобразную частушку, а из-за кустов появился мальчик лет десяти, не больнее; аккуратный мальчик в чистенькой рубанке, в курточке на «молниях», умытый, краснощекий, с наивно распахнутыми серыми глазами… Только штаны у него нарушали общее впечатление — были с заплатками на коленях, землей испачканы и криво поддернуты: одна штанина выше, другая ниже. А так вполне приличный, даже приятный ребенок.
Но в голове у этого приятного ребенка творилось невесть что.
Когда он принялся говорить о своей занятости, о каких-то капканах и завтрашней добыче, Вера Ивановна поняла, что он хитер, но извинила эту хитрость; когда он стал торговаться и набивать себе цену, Вера Ивановна убедилась, что вдобавок он еще жаден, но и жадность была прощена; когда он убивал несчастного крота, Вера Ивановна увидела в этом жестокость, самую неприятную черту в ребенке, но и ее оправдала. Все можно понять и принять, если учитывать, в каких условиях воспитывается этот самый Тимофей.
Но вот он потерял ножик. Поначалу Вера Ивановна сообразить не могла, что происходит. Тимофей бродил по тропинке с полузакрытыми глазами, как лунатик; ноги его в криво поддернутых штанинах пританцовывали, по-обезьяньи шевеля грязными пальцами; он поносил ножик последними словами и призывал на помощь какого-то Косого Егора. Все это напоминало ритуальный языческий танец, и Вера Ивановна расхохоталась, узнав, в чем дело.
А затем Тимофей отказался показывать дорогу. Сколько ни билась Вера Ивановна, как ни умоляла, Тимофей упорно молчал, только головой тряс.
И причину отказа Вера Ивановна уяснить не смогла. Как будто невидимая дверца захлопнулась в этом диковатом мальчишке, он ощетинился, и светлые глаза не наивно смотрели, а зло и дерзко.
— Тима, — сказала Вера Ивановна, садясь возле него, — я все понимаю… Я для тебя посторонний человек. Ты не знаешь меня совсем. И не обязан помогать… Но, может, ты слышал про Дмитрия Алексеича Лыкова? Он учитель, преподает в Жихаревской школе. Его тут все знают и любят… Слышал?
— Ну.
— Так вот, это не меня вызывают к телефону, а Лыкова. По служебному делу. По очень важному делу!
— А чего же вы идете? — крайне недоверчиво спросил Тимофей и впервые поглядел пристально на Веру Ивановну.
— Дмитрия Алексеича нету дома. Я буду вместо него разговаривать.
— Вы жена ему, что ли?
— Да.
— А он неженатый вовсе.
— Понимаешь, Тима… Не знаю, как объяснить… Ну, мы собираемся пожениться. Очень скоро… — поморгав, произнесла Вера Ивановна.
Тимофей отвернулся. Его стриженые дымчатые вихры дыбом стояли, торчали надо лбом, как у ежика. Было неясно, слушает ли он Веру Ивановну; пожалуй, он перестал слушать, кривился нетерпеливо и помаргивал. Но Вера Ивановна решила продолжать. Все равно у нее выхода не было.
— Понимаешь, Тимка… От этого разговора по телефону все и зависит! Сейчас начальник будет звонить, чтоб договориться, чтоб перевод устроить в город. Не знаю, ты не поймешь, наверно. Только у нас с Дмитрием Алексеичем… это последняя возможность! Иначе все пропало…
Тимофей смотрел в сторону, и ничего не изменилось в его позе, в насупленном, дерзком лице. Он попросту дожидался, когда Вера Ивановна кончит уговаривать.
