Фрэнсис Бёрнетт - Маленькая принцесса. Приключения Сары Кру
— Ты очень умная — да?
Сара глядела в окно на грязный, разбитый на площади садик, на воробьев, которые прыгали и чирикали на мокрой железной решетке и на мокрых ветках деревьев. Она задумалась и ответила не сразу. Ее часто называли умной, но теперь она спрашивала себя, действительно ли она умная, а если умная, то почему так вышло.
— Не знаю, — наконец сказала она, а потом, заметив, что круглое, толстое лицо Эрменгарды омрачилось, слегка усмехнулась и переменила разговор.
— Хочешь видеть Эмили? — спросила она.
— Кто такая Эмили? — спросила в свою очередь Эрменгарда, совершенно так же, как мисс Минчин.
— Пойдем в мою комнату и посмотрим, — сказала Сара, протянув руку.
Они соскочили вместе с подоконника и пошли наверх.
— Правда, что у тебя есть своя собственная гостиная? — шепнула Эрменгарда, когда они проходили через переднюю.
— Правда, — ответила Сара. — Папа просил мисс Минчин дать мне отдельную гостиную, потому что… ну, да, потому что, когда я играю, то придумываю разные истории и рассказываю их себе. И я не люблю, чтобы кто-нибудь слушал меня; это мне мешает.
Они только что вошли в коридор, ведущий в комнату Сары. Эрменгарда вдруг остановилась и, едва дыша, устремила глаза на Сару.
— Ты сама выдумываешь разные истории? — задыхаясь, проговорила она. — Ты можешь делать это так же хорошо, как говорить по-французски? Можешь — да?
Сара с удивлением взглянула на нее.
— Это может всякий. Ты никогда не пробовала? — спросила она и, не дожидаясь ответа, шепнула: — Подойдем к двери как можно тише, а потом я сразу отворю ее. Может быть, нам удастся захватить ее врасплох.
Сара улыбалась, говоря это, но по глазам ее было видно, что она надеется увидеть что-то необыкновенное, таинственное. Такое же настроение охватило и Эрменгарду, хоть она не имела ни малейшего понятия о том, что все это значит и кого хотят они захватить врасплох и зачем это нужно. Во всяком случае, что бы это ни значило, Эрменгарда была уверена, что увидит нечто чудесное и необыкновенное. И, дрожа от ожидания, она на цыпочках пошла за Сарой по коридору.
Они неслышно подошли к двери, а потом Сара вдруг повернула ручку и распахнула настежь дверь. В красиво убранной комнате стояла глубокая тишина; в камине приветливо горел огонек, а на стуле сидела великолепная кукла и как будто читала книгу.
— Нет, нам не удалось захватить ее! — воскликнула Сара. — Она успела добежать до своего стула. Вот так они делают всегда. Они быстрые, как молния.
Эрменгарда перевела глаза с Сары на куклу, а затем с куклы на Сару.
— Разве она может ходить? — с изумлением спросила она.
— Да, — ответила Сара, — по крайней мере, я думаю, что может, то есть я представляю себе, как будто я думаю, что она может. И тогда мне кажется, что это правда. Ты никогда не представляла себе ничего?
— Нет, никогда, — ответила Эрменгарда. — Расскажи мне об этом.
Эта странная новенькая так очаровала ее, что она больше смотрела на нее, чем на Эмили, хотя никогда в жизни не видела такой прелестной куклы.
— Сядем, и я расскажу тебе, — сказала Сара. — Это очень легко. Стоит только начать, и тогда уж трудно остановиться. И это так приятно! Эмили, ты тоже можешь послушать. Это Эрменгарда Сент-Джан, Эмили. Эрменгарда, это Эмили. Хочешь взять ее на руки?
— Разве мне можно? — спросила Эрменгарда. — В самом деле можно?.. Ах, какая она красивая! — воскликнула девочка, взяв куклу.
Никогда в течение своей скучной коротенькой жизни не думала Эрменгарда, что ей удастся провести время так приятно, как в это утро в комнате Сары. Они оставались там целый час, до самого звонка к завтраку.
Сара сидела на коврике перед камином и рассказывала разные удивительные вещи; зеленые глаза ее блестели, щеки горели. Она рассказывала о своем путешествии и об Индии. Но больше всего пленила Эрменгарду ее фантазия о куклах, которые будто бы ходят и говорят, когда в комнате нет никого. Они только никому не открывают своего секрета и быстро, «как молния», садятся на свои места, когда слышат, что кто-нибудь идет.
— Мы не могли бы делать этого, — серьезно сказала Сара. — Это волшебство.
Когда она рассказывала, как искала Эмили вместе с отцом, Эрменгарда заметила, что лицо ее вдруг изменилось. Как будто облако затуманило его и погасило блеск ее глаз. У нее вырвался какой-то странный, похожий на рыдание вздох, и она крепко сжала губы, как бы решившись сделать что-то или не делать чего-то. Эрменгарде показалось, что она сейчас заплачет. Но она не заплакала.
— Тебе… тебе больно? — нерешительно спросила Эрменгарда.
— Да, но у меня болит не тело, — после небольшого молчания ответила Сара и прибавила, понизив голос и стараясь, чтобы он не дрожал: — Любишь ты своего папу больше всего на свете?
Эрменгарда открыла рот. Говоря по правде, ей никогда и в голову не приходило, что она может любить отца; она даже готова была вынести все, лишь бы не остаться с ним наедине в течение десяти минут. Но Эрменгарда понимала, что благовоспитанной девочке, учащейся в образцовой школе, было бы неприлично сознаться в этом.
— Я… я почти никогда не вижу его, — пробормотала она. — Он всегда сидит в библиотеке и… читает разные книги.
— А я люблю моего папу больше всего на свете… в десять раз больше! — сказала Сара.
Она опустила голову на колени и сидела тихо в течение нескольких минут.
«Она сейчас заплачет!» — со страхом подумала Эрменгарда.
Но Сара и на этот раз не заплакала. Ее короткие черные волосы упали ей на уши, и она сидела молча, а потом заговорила, не поднимая головы.
— Я обещала ему перенести это, — сказала она, — и я перенесу. Ведь всякому приходится переносить многое. Подумай только, сколько приходится выносить военным! А мой папа — военный. В случае войны ему пришлось бы идти в поход, он терпел бы лишения, был бы, может быть, опасно ранен. Но он никогда не сказал бы ни слова жалобы, ни одного слова!
Эрменгарда молча глядела на Сару и чувствовала, что начинает горячо любить ее. Она была такая необыкновенная, такая непохожая на других.
Наконец Сара подняла голову и, откинув назад свои черные волосы, сказала с какой-то странной улыбкой:
— Если я буду говорить и рассказывать тебе о том, что я представляю себе, то мне будет легче. Забыть я не могу, но мне будет легче.
Эрменгарда почувствовала, что какой-то комок подступает к горлу и слезы навертываются на глазах.
— Лавиния и Джесси закадычные подруги, — хрипло проговорила она. — Я бы желала, чтобы ты была моей закадычной подругой. Хочешь подружиться со мной? Ты самая умная, а я самая глупая во всей школе, но я… я так полюбила тебя!
— Я очень рада, что ты меня любишь, — сказала Сара. — Да, мы будем дружить. И знаешь что? — прибавила она с просветлевшим лицом. — Я буду помогать тебе учить французские уроки.
Глава IV
Дотти
Если бы у Сары был другой характер, то десять лет, которые она должна была провести в школе мисс Минчин, принесли бы ей не пользу, а вред. С ней обращались скорее как с почетной гостьей, чем как с воспитанницей. Если бы она была упряма и высокомерна, это постоянное баловство и лесть могли бы совсем испортить ее и сделать невыносимой для других. А если бы она была ленива, то не выучилась бы ничему. Мисс Минчин в глубине души не любила Сару, но она была женщина практичная и дорожила такой выгодной воспитанницей. Ведь если сделать или сказать ей что-нибудь неприятное, она, пожалуй, не захочет оставаться в школе. Стоит ей только написать отцу, что ей живется плохо, и капитан Кру тотчас же заберет ее — мисс Минчин прекрасно знала это. А потому она постоянно хвалила Сару и позволяла ей все что угодно. Мисс Минчин была уверена, что каждый ребенок, с которым так обращаются в школе, будет любить ее. А потому Сару хвалили за все: за успехи в ученье, за прекрасные манеры, за доброту к подругам, за щедрость, если она давала нищему шесть пенсов из своего туго набитого кошелька. Каждым самым обыкновенным поступком ее восхищались, как будто она сделала что-то особенное, и, не будь Сара умна, она превратилась бы в очень неприятную и себялюбивую девочку. Но у Сары был ясный ум: она понимала себя и свое положение и иногда рассуждала об этом с Эрменгардой.
— Многое у людей зависит от случайностей, — как-то раз сказала она ей. — Мне посчастливилось. Случилось так, что я всегда любила читать и учиться и хорошо запоминала выученное. Случилось, что обо мне с самого рождения заботился добрый, милый, умный отец и давал мне все, чего бы я ни пожелала. Может быть, у меня на самом деле дурной характер, а не сержусь я только потому, что у меня есть все нужное, и потому, что все добры ко мне. Не придумаю даже, как узнать, хорошая я или плохая. Может быть, у меня отвратительный характер, но никто никогда не узнает этого, потому что не будет случая узнать.
