Лидия Чарская - Том 10. Вечера княжны Джавахи. Записки маленькой гимназистки
Голос княжны звучит властно. Князь Георгий улыбается. Любуется красивой, как ливанская роза, цветущей дочуркой.
— Ах, ты Нина-джигит, командир-сотник, постой ты у меня!
Выехали гуськом из ворот усадьбы. На гнедом кабардинце, впереди всех, князь Георгий Джаваха. Подле него как вьюн гибкая княжна Нина на своем Шалом.
Три всадника за ними: хорунжий Гордовин, с ним Зиночка, сестра его, и Бэла. Дальше Абрек, конюх князя. Еще дальше — арба с провизией, самоваром, утварью, необходимою для пикника. Правит Михако. На ящике с посудой сидит старая Барбалэ, заслонив рукой слезящиеся от солнца глаза.
О, это солнце! Как красиво заливает оно и Куру, старую ворчунью, и прибрежные утесы, и змеистую тропинку, убегающую вдаль…
И цветы, и воды Куры, и весь Гори в его сверкающем сиянии.
Все дальше углубляются путники в горы… Играет под княжной Ниной красавец Шалый, тихонько ржет, закусывает удила…
Играет и сердце княжны… Любо ей, весело…
Милая родина!.. Милые горы!..
— Папа, папа, — говорит она, — нет на свете лучше нашей восточной страны!..
Улыбается князь Георгий… Крутит рукою ус. О, он лучше других понимает свою девочку, свою Ниночку-джан.
В ней говорит кровь ее матери-горянки, кровь лезгин, свободных детей Дагестана, вольной гордой страны…
Все выше поднимается караван. Стихают разговоры. Сильнее поскрипывает арба.
Молоденький хорунжий притомился, перестал сыпать шутками, смешить сестру и Бэлу.
А та по-прежнему остается бодрой. Ей ли, дикой горной козе, привыкшей проводить время в седле, уставать от трехчасового перехода!
И Нина по-прежнему бодра.
— Стоп! Мы у места.
Князь Георгий первый соскакивает с коня и бросает поводья Абреку. Потом снимает с седла Нину.
— Что, джаночка, это ли не местечко?!
— Отец, какая прелесть! Красиво, как в сказке. Мы еще не были здесь с тобой?
— Нет, мой алмаз, мой цветок душистый, не были. Нравится здесь тебе? — ласково спрашивает князь Георгий.
Зачарованно смотрит княжна Нина.
Трепещет ее сердце.
Нависли теснинами, образуя ущелье, высокие утесы-великаны, куполом сошлись сверху, солнца не видно, застлали солнце.
Прохлада и полумрак…
Сверкающей лентой вьется ручей, сбегая каскадом по камням на лужайку.
Как в раме, в отверстии скал виднеется лужайка. Ковер цветов покрывает ее. Здесь и дикие левкои, и розы, и азалии, и пряный жасмин.
Наверху — величие покоя, а внизу — душистый пир цветов и солнца…
Замерла княжна.
Замерла Зиночка, ничего подобного не видевшая в холодном Петербурге.
Замерла дикарка Бэла. Только ноздри ее вздрагивают да черные глаза поблескивают, как клинки дамасского кинжала.
Барбалэ с Михако разгрузили арбу.
Абрек спустился в рощу, набрал сухих веток орешника, сложил костер.
Разложили скатерть, положили вокруг седла. Девочки уселись на них. Князь и хорунжий уселись на ковры. Рядом — слуги, Михако и Абрек.
Старая Барбалэ поставила закуски и приютилась тут же у ног своей джаным-княжны.
Как вкусны на свежем воздухе паштеты из молодого барашка, свежие домашние колбасы, холодные цыплята, персиковые и дынные пирожки!
Мастерица их делать старая Барбалэ!
А вкусное грузинское вино из собственного виноградника, разве это не прелесть!
К концу пира совсем низко опустилось солнце. Оно встало как раз над — противоположным утесом, проскользнуло в расщелину между скал и утонуло где-то за горами.
— Папа! Что это? — Княжна указала направо. Там — утес, старый-престарый. У подножия его, почти что в рост человека, продолговатое отверстие — вход в подземелье.
— Увидела! — рассмеялся князь Джаваха. — Я думал, ты не заметишь, солнце мое!
— Что это, папа?
Князь молчит. Губы его таинственно сжаты. В черных быстрых глазах видна легкая усмешка.
— Нина-джан, любопытная козочка, это пещера. В пещере — тайна. В тайне — глубокий и прекрасный смысл… Никто не проникнет в пещеру. Люди боятся тайны, страшным кажется ее мрак… Немного есть храбрых на земле…
— Ты говоришь — там тайна, отец?
— Да, моя Нина.
— Но ты был там, раз ты это знаешь?
— Был, моя девочка, сердце мое!
— А раз ты был, может ли устоять твоя Нина?
Княжна уже мчится к пещере. Солнце давно ушло за горы, но отблеск его еще дрожит у входа в таинственный грот.
— Боже мой! Она там! Она уже там! Да удержите же ее! Удержите! — кричит Зиночка.
Бэла настороже, вытянулась, как струнка.
— Храни Аллах Нину! О, безумная девочка! К чему эта глупая храбрость? Брат Георгий тоже хорош! Совсем не жалеет дочку.
Князь Георгий произносит без малейшего волнения:
— Ты можешь гордиться, старая Барбалэ, что вынянчила такую смелую джигитку!
За храбрость своей княжны поручится перед кем угодно старая Барбалэ. И как благодарна она батоно-князю за то, что он сумел отличить своего орленка-дочку перед заезжими гостями.
А Нина уже в пещере.
В пещере полутьма. Тайной веет от стен ее, утонувших во мраке. Жутко и холодно в сердце утеса, но Нина смело углубляется в грот.
Ее сердечко бьется не от страха… Жгучее любопытство загорается в нем…
Но что это?…
Перед нею очертания человека с простертою ей навстречу рукою.
Минуту медлит княжна.
Потом смело протягивает свою маленькую ручку.
— Здравствуй! Привет тебе!
Ее рука дотрагивается до чего-то холодного.
Княжна невольно отдергивает руку.
— Кто ты? — спрашивает она.
— Я каменный джигит, — отвечает позади знакомый голос.
Нина живо оборачивается.
— Отец!
— Да, моя Нина!
— Зачем ты пришел сюда? Ты не надеялся на мою храбрость?
— Я верил в нее. Я пришел полюбоваться моим юным джигитом Ниной и каменным хозяином скалы.
— Так он из камня, отец?
— Да, моя крошка. Целая легенда сложилась про каменного джигита. Старая Барбалэ заучила ее наизусть. Пускай она расскажет ее нам.
— О, да! Да!
Княжна выпорхнула из пещеры. Бурные рукоплескания встречают Нину. Зиночка, Бэла, хорунжий и слуги восторгаются ею.
— О, как вы смелы! Настоящая героиня! — говорит Зиночка.
— В роде Джаваха еще не было трусов, — гордо отвечает Нина.
Бэла виснет на шее Нины.
— У-у! Ястребенок горный. Лезет к горным демонам, сама не знает для чего.
И лицо у нее притворно-сердитое.
— Ха-ха-ха! — заливается Нина, — нашла чем испугать!
Абрек берет горящую головню из костра и несет ее в пещеру. За ним спешат остальные.
Вот он, каменный джигит!
Посреди грота высится изваяние из камня. Запрокинута каменная голова, простерты каменные руки. Одна кверху, к небу, другая вытянута вперед, как бы угрожая.
Жуткой тайной веет от каменного идола.
— Простой камень, а как страшно! — Зиночка пугливо жмется к брату.
Здесь, у входа, молодежь обступает Барбалэ.
— Расскажи нам, милая, старое предание о каменном джигите.
Барбалэ молчит с минуту, почти с благоговением глядя на идола, потом идет к костру.
Здесь девочки устраивают ей возвышение из седел в виде трона, покрывают его пушистым ковром, усаживают на него старуху.
— Будь как царица сегодня, Барбалэ, будь как царица! О старом-престаром времени ты станешь нам рассказывать, милая, а тогда певцы и рассказчики пользовались такою же славой, как и цари. Тебе царская слава.
Княжна Нина нарвала веток дикого винограда на склоне горы и, связав их тесьмой, оторванной от бешмета, сделала венок, который и возложила на седую голову старой грузинки.
— Барбалэ, начинай, мое солнце! Мы все слушаем тебя.
Барбалэ начала рассказывать.
Давно это было…
Еще православное учение не распространилось по Грузии и мало кто из нашего народа постиг веру христиан. Еще святая равноапостольная Нина, просветительница Грузии, не родилась на свет Божий, а старый князь Гудал уже гремел на всю Грузию.
Мрачный замок его стоял над бездной. Высилось, подобно орлиному, его неприступное гнездо в горах.
Далеко обходил это гнездо одинокий путник.
И не только запоздалый всадник, а целые караваны избегали страшного места, где жил в своем замке Гудал.
Жестоким, свирепым уродился князь. Вид крови пьянил его, чужие страдания и муки услаждали его мохнатое сердце, а стоны и вопли лучше всякой райской музыки тешили его слух.
Князь упал у ног каменного человека.
Он пуще всего в жизни любил засесть со своими абреками где-нибудь за утесом, выждать приближения каравана и внезапно напасть на безоружных людей.
Ни мольбы, ни вопли о пощаде не умилостивили ни разу свирепого сердца Гудала. Крошил его меч тела и головы ни в чем не повинных жертв.
