Святослав Сахарнов - Путешествие на «Тригле»
Рядом со мной сидел Веня.
Он шевелил губами.
— Знаешь что, — сказал он, — я, кажется, сочинил стихи. Хорошие стихи: тум-туру-рум-тум, тум-туру-рум-тум… Три строчки сочинил, а четвертую не могу придумать.
— А ну прочти свои стихи! — сказал Марлен.
И Веня прочел:
Шел веселый барабанщик,
Шел веселый барабанщик,
Шел веселый барабанщик…
— Громко плакал и рыдал, — сказал Марлен. — Можешь не стараться, эти стихи я уже где-то читал… Ну и команда! Один ходит в панаме, вторая спит, есть свой Айвазовский. Не хватало Пушкина. А между прочим, время — двадцать ноль-ноль. Кто будет за тебя температуру воды измерять? Раки?..
20.00Двадцать ноль-ноль — это восемь часов вечера. По-корабельному.
Я давно уже понял: на корабле все не так, как на суше.
Пол называется палуба. Комната — каюта. Наш капитан вместо «компас» говорит «компас», вместо «маяки» — «маяки».
Но путаннее всего — время.
Дома у меня на столе стоял будильник. На нем были числа от 1 до 12. Половина пятого была половина пятого. Стрелки я мог крутить, как хотел. Время подчинялось мне.
На «Тригле» все оказалось не так.
В первый же день ко мне подсел капитан и объяснил, что время бывает:
судовое,
солнечное,
звездное,
среднее.
И каждое — разное. Половина пятого — это может быть:
и 4.30,
и 16.30,
и 16.25,
и 23.10,
и все, что угодно.
На корабле есть такие часы — хронометр. К ним нельзя прикасаться. Когда с хронометром нужно что-нибудь сделать, его выносят на берег и специальные люди колдуют над ним.
Время — это наука.
Я понял: время подчиняется ученым и морякам.
ТРИГЛАЯ часто думал: почему наша шхуна называется «Тригла»?
Три иглы?
Три угла?
В оркестре есть такой инструмент — триангль. Треугольник. Если по нему ударить палочкой, раздается звон: денн-н-нь…
Как-то утром мы решили половить рыбу. Я, Дима и капитан.
За борт на капроновых жилках были опущены крючки с наживкой.
Капитану повезло. Его жилку сразу потащило в сторону. Он дернул. Жилка задрожала. Неторопливо смотав ее, он вытащил на палубу рыбу.
Замечательную рыбу. Пеструю, как птица, большеголовую, золотисто-бурую, с голубыми плавниками.
— Морской петух, — сказал капитан, — тригла.
Так вот оно что! Наша неказистая шхуна называется именем этой красавицы!
Я долго разглядывал триглу, а когда вернулся к своей жилке, она была тоже туго натянута.
Я дернул — что-то сопротивлялось.
Все лица с любопытством повернулись ко мне.
Я торопливо начал выбирать удочку.
Наконец в воде показалось что-то желтое. Еще одна диковинная рыба!
Я потянул — из глубины всплыл Венин бриль, аккуратно насаженный на крючок.
Бессовестные!
Я дернул… и — о счастье! — бриль отцепился. Поблескивая полями, он снова погрузился в море.
Я оглядел шхуну.
Кая и Марлен смотрели в сторону.
Веня улыбался. Его черные волосы свободно развевались по ветру.
— Кого поймал? — спросил, подходя, Дима.
Лицо у него было каменное.
— Триглу, — как можно небрежнее сказал я. — Сорвалась.
— Ах вот что!.. — Губы у Димы задрожали от смеха. — Рыбу не мог вытащить, — сказал он и ущипнул себя за бороду. — Айвазовский!
АЙВАЗОВСКИЙАйвазовский был художник.
Он жил на берегу моря, в городе Феодосии.
В шторм он раскрывал настежь окна своего дома и писал картины.
Соленые брызги летели на неоконченное полотно.
Он писал много.
Он написал очень много картин. Несколько тысяч.
И на всех было море.
Море утреннее и вечернее, море спокойное и в бурю, море у берегов России, Италии, Африки.
У Айвазовского есть картина «Наполеон на острове Святой Елены». Этот остров находится в Атлантическом океане. На картине бушуют волны. Они пенятся у подножия отвесной скалы. На вершине скалы стоит маленькая фигурка Наполеона.
Айвазовского не интересовал французский император. Его интересовало только море.
КАК РЫБЫ СЪЕЛИ МОЮ КАРТИНУА мои картины не писались.
Картонки, заготовленные для них на берегу, сырели и покрывались плесенью.
Я уставал. Я работал в воде часами. На шхуне я только спал.
И вдруг мне в голову пришла блестящая мысль. А что, если написать картину под водой?
Там так здорово!
Я рассказал об этом товарищам.
— Для такого дела не жалко и акваланга, — сказал Марлен. — Пустим тебя на конце, чтобы не утонул. Будешь писать рядом со шхуной.
Конец — тонкая веревка. Ее прицепили мне за пояс. Чтобы кисти не всплыли, к ним привязали гайки.
Алюминиевый лист — вместо картона — принес из машины капитан.
На меня навьючили акваланг, и я полез в воду.
Пять метров глубины.
Светло, как в студии!
Отчаянно пузыря и болтая ногами, я стал устраиваться. Положил лист, краски. Сидеть на дне оказалось страшно трудно. Я все время всплывал и переворачивался вверх ногами.
Тогда я стал плавать вокруг листа. Подплыву, сделаю мазок — и поплыл дальше. Мазок за мазком.
И картина начала получаться.
Я писал подводный лес — бурые разлапистые водоросли и лиловую даль, черные камни и кроваво-красных рыбок-собачек.
Очень хорошо!
Но тут появились зрители.
Стайка черных монашек-ласточек остановилась около меня. Подплыл круглый, как блюдце, с черной отметиной на хвосте карась-ласкирь. Он уставился плоскими глазами на картину и начал задумчиво жевать губами.
Подошли серебристые кефальки. Самая храбрая из них подплыла к листу и клюнула его. Ее примеру последовали подруги.
Я не сразу понял, в чем дело. Рыбы выскакивали одна за другой вперед и — тюк! — ударялись губами о картину.
И вдруг я увидел: они едят краски! Замечательные краски, приготовленные на чистом растительном масле.
— Кыш! Кыш!
Я замахал руками и тотчас же очутился метрах в десяти от картины.
Разбойницы-рыбы почувствовали свободу. Они дружно бросились вперед… и когда я вернулся, на алюминиевом листе лишь кое-где пестрели остатки краски…
Я дернул за веревку: «Тащите наверх!»
ПЛОВ ИЗ РАКУШЕКМы работали в Голубой бухте уже неделю, а отпечатки, которые искали, все не давались нам в руки. Мы отощали, нам надоели консервы и черствый хлеб.
— Сегодня я приготовлю вам плов из ракушек! — сказал капитан.
ПЛОВ — ЭТО ХОРОШО!
По этому поводу Марлен объявил выходных полдня.
Капитан оживился. В его глазах зажглись огоньки.
Плов — это рис, масло, ракушки.
Рис и масло были в шкафу.
Ракушки — на морском дне.
— Надрать мидий! — распорядился Марлен.
Бросили жребий.
Лезть в воду досталось Диме и мне.
Мы не заставили себя ждать.
Вот и дно. В некоторых местах ракушки ковром покрывают камни. Но отрывать их ужасно трудно. Висишь вниз головой, отколупываешь по одной, ломаешь об них ногти.
Мы надрали целое ведро ракушек.
Мы сломали семь ногтей и порезали четыре ладони.
Мы устали.
Только надежда на вкусный обед поддерживала нас.
УХ, КАК БУДЕТ ВКУСНО!
ОБЕДНа шхуне капитан варил рис.
В кухню не допускался никто. Масло летело в кастрюлю ложками.
Когда рис был готов, мы уже истекали слюной.
Но капитан не спешил.
Он ножом извлек каждого моллюска из раковины и обжарил его на сковородке.
Запахло водорослями.
Мы насторожились.
Жаренные на чистом сливочном масле мидии были брошены в кастрюлю и перемешаны с рисом.
Каждому навалили на тарелке плова.
Мы набросились на него, как голодные волки.
Каждый сунул в рот по полной ложке и…
Я понял: ЭТО ЧТО-ТО НЕ ТО!
Первым положил ложку Дима: ему надо посмотреть, как уложены акваланги.
Вторым сбежал Марлен: оказалось, ему нужно подтянуть ЯКОРНУЮ ЦЕПЬ.
Кая взглянула на меня большими испуганными глазами. Можно, она сходит за солью?..
Соль стояла на столе.
Мы с Веней стеснялись. Нам ужас как не хотелось обидеть капитана.
Может быть, придет моторист?
Он опять чинит мотор…
Я жевал холодного моллюска полчаса.
Из тарелки пахло йодом и сырой капустой.
Я не мог спокойно смотреть на кастрюлю. Мне казалось, что моллюски в кастрюле
Наконец сбежали и мы.
На палубе нас встретили хохотом.
Марлен заглянул через люк в каюту. Капитан доедал третью тарелку.
Моторист так и не пришел.
МОЕ ОТКРЫТИЕЧем дольше мы работали в бухте, тем веселее становился Веня.
