Владислав Крапивин - Брат, которому семь
Алька прерывисто вздохнул и улыбнулся. Впервые после аварии.
— Где ты утюг взял, Лапа?
Лапа сказал, что взял утюг на кухне у поварихи тёти Вали, но это, конечно, тайна.
— Его углями греют, — гадал Мишка. — А вот как, не знаю.
— Не надо углями. Мы его, как чайник, над костром повесим. Сразу раскалится. Понятно?
— Понятно, — прошептал Алька, восхищённый Лапиным умом.
Лапа довольно похлопал себя по карману. В кармане брякал коробок со спичками.
Сухих веток в кустах не нашли, и Мишка сбегал ещё раз к кухне — за щепками. Лапа развёл огонь. Костёр получился маленький, но решили, что утюгу этого хватит. Алька разыскал подходящую палку, а Мишка и Лапа выломали две рогатины. Рогатины воткнули по сторонам от костра, положили на них палку, повесили на неё утюг.
Трещал бледный огонь. Сизый дымок таял, запутавшись в берёзовых листьях. Самые нижние листики желтели и скручивались от жары. Алька подкидывал щепки. В общем, всё шло хорошо. Потом одной рогатине надоело стоять, и она повалилась. А утюг упал в костёр.
— Ничего, — хладнокровно сказал Лапа. — Он железный. Так даже лучше нагреется. Кидайте дрова.
Через несколько минут утюг выкатили из костра палкой. Он лежал в траве и шипел. От земли шёл пар.
Трава сразу обуглилась.
Лапа велел Альке принести большой лопух, а Мишке — расстелить на траве брюки. Потом он обернул лопухом ладонь и взял утюг за ручку.
— Начали, — сказал Лапа, поднял утюг, взвыл и бросил его.
От лопуха шёл дым. От штанов тоже шёл дым, потому что утюг упал прямо на них. Лапа крутился на одной ноге и дул на ладонь. Мишка мужественно ударил по утюгу босой пяткой и сбросил его с брюк. После этого он взялся за пятку и тоже стал крутиться на одной ноге.
Один Алька не крутился. Он стоял неподвижно и смотрел на коричневое пятно, которое осталось на штанине.
Пятно точно сохранило красивую форму утюга.
— Знаешь что? — сказал Мишка, когда перестал танцевать. — Ты их лучше надень, пока они живы.
Алька надел. Брюки были пятнистые и твёрдые, будто из жести.
— Ничего, — утешил Лапа. — Главное, что длинные. Ты же, Сань, не стиляга. Чего их гладить?!
Они затушили костёр и пошли в лагерь. После нескольких шагов коричневое утюжное пятно вывалилось целиком из штанины. Сквозь громадную дыру Алька увидел свою исцарапанную ногу.
Через несколько минут по лагерю двигалось печальное шествие. Впереди, глядя под ноги, шёл Алька. За ним медленно следовал Лапа. Он иногда качал лохматой головой, будто удивлялся чему-то. За Лапой нестройной толпой шли мальчишки и девчонки из малышового отряда.
Чем дальше, тем больше становилось провожатых. Только Мишки Русакова здесь не было. Он сказал, что отнесёт утюг, и, конечно, не вернулся.
В скорбном молчании процессия двигалась к даче, где жили девчонки старшего отряда. Так же молча все вошли в палату. Алька остановился посередине. Его спутники стали за спиной полукругом.
Марина подошла к Альке. Несколько секунд звенела напряжённая тишина.
— Так я и знала, — сказала наконец Марина. — Да, конечно. Я так и знала.
Она взяла Альку за плечо и несколько раз повернула его вокруг оси. Потом велела:
— Снимай.
Алька вылез из штанов. Марина положила их на стул. Лицо у неё было решительное, как у хирурга, который знает твердо, что надо делать.
Из тумбочки Марина вынула химический карандаш и линейку. Она послюнила грифель и над дырой повыше колена провела по штанине жирную синюю черту. Девчонки принесли противно звякнувшие ножницы.
Алька отвернулся и безнадёжно вздохнул.
Подарок
Вырастет Алька — будет строителем дорог и тогда через все болота протянет мосты. А то идёшь по болоту, и получается не дорога, а мучение. Ноги то и дело уходят по колено в жидкую грязь. Выберешься на кочку, а там осока, твёрдая, острая, как сабельные клинки. А в мутной воде вьются пиявки. Только заглядишься на голубых стрекоз или погонишься за весёлым лягушонком — готово, уже присосалась, проклятая!
Алька мог бы идти с Мариной и Котькой по тропинке у края болота. Но он не идёт. У него своя дорога.
— Алька! — кричит Марина. — Сейчас же вылазь! Я кому говорю?! Уже в грязи по пояс!
Голос у неё в точности, как у старшей вожатой. Научилась уже.
— Ну иду, иду, — отвечает Алька, хотя вовсе не собирается идти на тропинку.
— Он в лагере совсем от рук отбился, — жалуется Котьке Марина. — Нет, ты представляешь? Раньше всегда слушался. Бес-пре-кос-ловно. А здесь на него влияет этот хулиган Лапников.
При упоминании о Лапе Алькино сердце наполняется нежностью. Лапа, конечно, влияет. Он хорошо влияет. Научил Альку делать хлопушки из лопухов. Фляжку подарил, которую нашёл в кустах. Вот она, фляжка, на боку. А разве Лапа хулиган? Хулиганы дерутся, а Лапа, наоборот, драться не даёт. Недавно Вовка Сазонов из третьего отряда хотел Альку отлупить за то, что Алька будто бы подглядывал, когда играли в разведчиков. Лапа сразу заступился. Весь березняк загудел от Вовкиного рёва.
А ещё Лапа любит птиц, только не хищных. А разве хулиганы любят птиц?
Хоть Алька и младше Лапы, им хорошо вдвоём, весело. Поэтому они целыми днями вместе.
Но вчера с Лапой случилась беда. У него заболело горло. Лапа охрип. Ну и, разумеется, его сразу положили в изолятор. То есть, конечно, не положили: лежать в кровати Лапа отказался наотрез… Но всё равно сидеть в пустой палате изолятора не очень-то весело.
Открывать окно Лапе запретили. Он весь день сидел на подоконнике и мрачно смотрел на солнце и деревья.
Несколько раз прибегал Алька.
— Всё скучаешь? — спрашивал он и жалобно глядел на расплющенный о стекло Лапин нос.
— А как же… — сипло отвечал Лапа.
Сперва ему даже нравилось скучать. Кроме тоски по воле Лапа испытывал ещё и мрачную гордость. Будто он был брошенный врагами в подземелье, но не сломленный узник.
Перед обедом мальчишки из четвёртого отряда принесли узнику банку земляники. Полную банку. Литровую. Из-под малинового варенья. Это Лапе прибавило сил.
Но к вечеру горло у Лапы совсем прошло, и он загрустил по-настоящему. Лапа любил свободу. Ведь он и птиц в клетке не держал подолгу, если только выпущенные птицы не возвращались сами…
— Всё скучаешь? — спросил его вечером затосковавший без друга Алька.
— Ещё бы, — вздохнул Лапа.
И Алька едва расслышал сквозь стекло его грустный голос.
Эх, Лапа… Такой большой и сильный был, а сейчас сидит на подоконнике печальный какой-то.
— Мишка Гусаков мне мальков принёс и головастиков, — заговорил Лапа. — Я их в банке держал, которая из-под варенья, в воде. Выбросили. Говорят, зараза.
— Ты бы не показывал.
— Я и не показывал. Медсестра узнала. Твоя Марина мимо окон бегала и, наверно, увидела банку в окно. А потом наябедничала.
— Наверно, — вздохнул Алька. — Она ни рыб, ни лягушек даже видеть живых не может. Просто трясётся вся. Говорит, они скользкие.
Лапа поводил пальцем по стеклу и сказал:
— Я аквариум хотел сделать… Жалко мальков. Маленькие такие рыбёшки.
— Александр! Кому говорят! Не отставай! — злилась Марина. — Ты что, совсем уже завяз в болоте?!
— Говорил я, не надо его брать… — осторожно упрекнул Котька.
Марина и сама не хотела брать с собой Альку.
Но уж очень он просился. Алька понимал, что намечается путешествие, хоть и небольшое. Котьку Василевского и Марину послали в Ольховский пионерлагерь, чтобы договориться о большом общем костре, о концерте и ещё о чём-то. Алька, когда услыхал про это, сразу вмешался:
— И я…
— Тебя и не хватало, — сказала Марина.
Если бы Лапа не считался больным и если бы его не обещали продержать в изоляторе ещё два дня, Алька бы и не просился в Ольховку. Но без Лапы он помирал от скуки. И он так пристал к Марине, что она скоро начала сдаваться.
Но Котька Василевский почему-то не хотел, чтобы Алька шёл с ними.
— До Ольховки далеко, — говорил он, трогая на переносице очки. — Разве это для детей дорога? Совсем не для детей. Семь километров до Ольховки.
— Пять, — сказал Алька. — Я-то знаю.
— Жарко будет, — убеждал Котька Марину. — Он устанет. Пить захочет. Знаешь, как маленькие пить хотят, если жарко идти?
— Я фляжку возьму, — заявил Алька и притащил Лапин подарок.
Стеклянная фляжка была большой и тяжёлой, с широченным горлышком без пробки. Но зато настоящая, походная, К горлышку Алька привязал верёвку, чтобы таскать фляжку через плечо.
Марина увидела фляжку и сразу вспомнила про Лапу. И подумала, что если Альку не взять, он будет бегать к Лапе и может заразиться ангиной. Хоть окно и не открывается, но всё-таки… "Ладно", — решила Марина. Но напоследок припомнила:
— Сейчас-то ты хороший. А вчера на мёртвом часе никого не слушался. Мне говорили.
— Буду слушаться, — поспешно обещал Алька.
— Алька! Кто утром обещал слушаться?! Из-за тебя и к ужину в лагерь не вернёмся!
