Люси Монтгомери - Аня с острова Принца Эдуарда
Весь путь до Брайт Ривер девочки проделали под сильным дождем. Ехать пришлось именно туда, так как поезд, согласованный с пароходным расписанием, не шел по железнодорожной ветке через Кармоди, ближайшую к Авонлее станцию. Когда они добрались до платформы, там стояли Чарли и Гилберт, а поезд уже дал первый свисток. Ане едва хватило времени, чтобы получить билет и багажную квитанцию, и, торопливо попрощавшись с Дианой, она поспешила в вагон. Как ей хотелось вернуться вместе с Дианой в Авонлею; она знала, что будет страдать от тоски по дому. И если бы только этот унылый дождь перестал поливать, словно весь мир оплакивает ушедшее лето и утраченные радости! Даже присутствие Гилберта не принесло Ане утешения, так как рядом был и Чарли Слоан, а «слоанность» можно терпеть только в хорошую погоду — во время дождя она абсолютно невыносима.
Но когда пароход покинул гавань Шарлоттауна, все изменилось к лучшему. Дождь прекратился, и солнце то и дело вспыхивало золотом в просветах между облаками, зажигая серое море красновато-медным свечением и оживляя мерцающими отблесками дымку, в которой скрылись красные берега острова. Все это предвещало, что, несмотря на дождливое утро, день будет погожим. Кроме того, у Чарли Слоана начался приступ морской болезни, и ему пришлось спуститься в каюту. Аня и Гилберт остались на палубе вдвоем.
«Хорошо, что все Слоаны начинают страдать от морской болезни, как только пароход выйдет в море, — подумала Аня без всякого сочувствия. — Я не смогла бы окинуть прощальным взглядом „родимый берег“, если бы рядом стоял Чарли, делая вид, что тоже сентиментально взирает на него».
— Ну, вот и отплыли, — несентиментально заметил Гилберт.
— Да, и у меня такое же чувство, как у байроновского Чайльд Гарольда[9], покидавшего Англию. Только то, на что я сейчас смотрю, не совсем «родимый берег» для меня, — сказала Аня, отчаянно моргая, чтобы удержать слезы. — Мой настоящий «родимый берег» — Новая Шотландия, где я родилась. Но я думаю, что для каждого человека родина — та земля, которую он любит больше любой другой, и для меня это добрый старый остров Принца Эдуарда. Мне даже не верится, что я не всегда жила здесь. Одиннадцать лет, предшествовавшие моему приезду сюда, кажутся мне дурным сном. Прошло семь лет, с тех пор как я пересекла этот пролив на таком же пароходе — в тот день, когда миссис Спенсер привезла меня из приюта в Хоуптауне. Я как сейчас вижу себя в ужасном жестком и выцветшем платье и полинялой матросской шляпе, исследующую с любопытством и восхищением палубы и каюты. Тогда был погожий вечер, и как сверкали на солнце красные берега острова! И вот я снова пересекаю этот пролив… Ах, Гилберт, мне так хочется верить, что я полюблю Редмонд и Кингспорт, но я убеждена, что этого не произойдет!
— Куда подевалось твое философское отношение к жизни, Аня?
— Его целиком затопила огромная всепоглощающая волна чувства одиночества и тоски по дому. Три года я мечтала о том, чтобы поехать в Редмонд, а теперь еду — но хотела бы не ехать! Ничего страшного! Я верну себе бодрость и философский взгляд на жизнь, когда хорошенько поплачу. Я должна выплакаться, отвести душу, но придется подождать до вечера, когда я наконец окажусь в постели в каком-нибудь пансионе. Тогда Аня снова станет Аней… Интересно, вылез ли уже Дэви из шкафа?
Было девять часов вечера, когда поезд доставил их в Кингспорт, и они очутились в слепящем бело-голубом свете запруженной народом станции. Аня почувствовала ужасную растерянность, но уже в следующее мгновение оказалась в объятиях Присиллы Грант, приехавшей в Кингспорт еще в субботу.
— Наконец-то, дорогая! И думаю, ты такая же усталая с дороги, какой была я, когда в субботу вечером прибыла на этот вокзал.
— Усталая! Ах, Присилла, и не говори! Я и усталая, и неопытная, и провинциальная, и мне всего лет десять. Сжалься, отведи свою бедную, павшую духом подругу в какое-нибудь такое место, где она могла бы собраться с мыслями.
— Я отвезу тебя прямо в меблированные комнаты, где мы будем жить и столоваться. Кэб ждет нас у вокзала.
— Какое счастье, Присси, что ты здесь! Если бы тебя не было, я думаю, что села бы прямо посреди вокзала на свой чемодан и разрыдалась. Какое утешение — увидеть знакомое лицо в огромной крикливой чужой толпе!
— Не Гилберта ли Блайта я вижу там, Аня? Как он возмужал за этот последний год! Когда я преподавала в Кармоди, он выглядел еще совсем школьником. А это, конечно, Чарли Слоан. Уж он-то не изменился — не мог измениться! Именно так он выглядел, когда родился, и точно так же будет выглядеть, когда ему стукнет восемьдесят. Сюда, дорогая. Через двадцать минут мы будем дома.
— Дома! — простонала Аня. — Ты хочешь сказать, что мы будем в каком-нибудь отвратительном пансионе, в еще более отвратительной комнате, выходящей окнами на какой-нибудь закопченный задний двор.
— Это никакой не отвратительный пансион, моя девочка. А вот и наш кэб. Садись — возница займется твоим чемоданом… Так вот, наш пансион — в своем роде очень приятное место, как ты и сама с готовностью признаешь завтра утром, когда как следует выспишься и твоя хандра сменится радужными надеждами. Это большой старинный особняк из серого камня на Сент-Джон-стрит, на расстоянии небольшой приятной прогулки от Редмонда. Некогда в этом квартале находились резиденции известных людей, но мода изменила улице Сент-Джон, и теперь расположенные там особняки лишь вспоминают о былых, лучших днях. Они такие большие, что тем, кто живет в них, приходится брать пансионеров, чтобы заполнить помещения. По крайней мере, именно такое объяснение усердно предлагают нам наши хозяйки. Они просто прелесть, Аня… наши хозяйки, хочу я сказать.
— Сколько же их?
— Две. Мисс Ханна Харви и мисс Ада Харви — они родились близнецами около пятидесяти лет назад.
— Мне везет на близнецов, — улыбнулась Аня. — Где бы я ни оказалась, непременно столкнусь с близнецами.
— О, теперь они уже совсем не близнецы, дорогая. Они перестали быть близнецами, когда достигли тридцатилетнего возраста. Мисс Ханна постарела, не очень изящно, а мисс Ада так и осталась тридцатилетней, еще менее изящно. Не знаю, умеет мисс Ханна улыбаться или нет — я еще ни разу не поймала ее на этом, — но мисс Ада улыбается постоянно, и это еще хуже. Но тем не менее они милые, добродушные и каждый год берут двух пансионерок, потому что для бережливой души мисс Ханны невыносимо, чтобы в доме «зря пропадало место», а вовсе не потому, что они вынуждены делать это ради денег, как уже семь раз успела сказать мне мисс Ада за те два дня, которые я провела здесь. Что же до наших комнат, должна признать, что это обычные спальни, двери в которые открываются прямо из коридора, и окна моей комнаты действительно выходят на задний двор. Но окна твоей комнаты выходят на старое кладбище Сент-Джон, которое расположено по другую сторону улицы.
— Звучит пугающе, — содрогнулась Аня. — Пожалуй, я предпочла бы вид на задний двор.
— О нет, тебе понравится. Вот подожди, сама увидишь. Старое кладбище — очаровательное место. Оно так долго было кладбищем, что теперь из настоящего кладбища превратилось просто в одну из достопримечательностей городка. Вчера я исходила его вдоль и поперек, чтобы обеспечить себе приятный моцион. Оно обнесено толстой каменной стеной, вдоль которой растут огромные деревья. На остальной территории — ровные ряды таких же деревьев и самые удивительные старые надгробия с самыми удивительными и необычными надписями. Тебе, Аня, непременно нужно сходить и посмотреть. Сейчас там, разумеется, уже никого не хоронят, но несколько лет назад был поставлен очень красивый монумент в память о солдатах Новой Шотландии, павших в Крымской войне[10]. Он стоит как раз напротив входных ворот, и там есть «простор для воображения», как ты говаривала. А вот наконец и твой чемодан… И мальчики подходят, чтобы попрощаться. Как ты думаешь, я обязательно должна пожать руку Чарли Слоану? У него всегда такие холодные и влажные руки. Нужно пригласить их заходить к нам иногда. Мисс Ханна с очень серьезным видом сказала мне, что молодые джентльмены могут навещать нас по вечерам дважды в неделю, если будут уходить в разумное время, а мисс Ада с улыбкой попросила меня следить, чтобы они не сидели на ее красивых вышитых подушках. Я обещала следить, но одному Богу известно, где еще они смогут сидеть — разве только на полу, — так как подушки лежат везде. Мисс Ада положила одну искусно вышитую подушку даже на крышку фортепьяно.
Теперь Аня уже смеялась. Своей веселой болтовней Присилла достигла поставленной цели — подбодрить подругу. Тоска по дому на — время совсем прошла, а вернувшись, когда Аня наконец оказалась одна в своей маленькой спальне, уже не смогла охватить душу с прежней силой. Аня подошла к окну и выглянула. Улица была тускло освещенной и тихой. По другую сторону ее над деревьями старого кладбища сияла луна, выглядывая прямо из-за темнеющей головы огромного каменного льва, фигура которого венчала величественный монумент. Аня удивилась: неужели она покинула Зеленые Мезонины не далее как минувшим утром? Ей казалось, что это было очень давно — такое ощущение приносит один день перемен и путешествия.
