Лев Кузьмин - Золотые острова
— А колокольчик?
— А колокольчик — это как бы Рыжухина медаль. Вскоре после войны гражданской, когда твой дедко стал мосты, дороги строить, а мужику еще вольная воля была, надумало уездное — по-нынешнему районное — начальство что-то навроде смотра меж крестьян-лошадников. У кого, значит, конь лучший, и у кого, стало быть, выше забота о коне… Вот моя Рыжуха и оказалась в числе первых! А поскольку в уезде своих медалей ни по какому случаю не чеканили, то и подвесили нам с Рыжухой этот, еще со старых времен, колоколец… Я с ним всего один раз по деревне и прокатился-то! Когда к дому со смотра, как на крыльях, летел! Рыжуха сама всю дорогу под этот звон так и неслась, настилалась птицею-ласточкой. Да ты и сам, на-ка вот, голос его послушай!
И Екимыч открыл стоящий рядом со столом на лавке инструментальный, со всякою там всячиной сундучок. Вынул оттуда за ушко, за колечко в ушке, колокольчик, не так чтобы сильно встряхнул его: и — по избушке и, наверное, за стенами ее по всей конюшне разлился такой малиново-серебристый звон, что и я притих в немом восхищении, и притихли на конюшне все лошади. Только председательский жеребец Воронко, как бы на малиновый запев этот, бухнул сразу двумя подковами в стену, раскатисто заржал.
— Во! Вся его кровушка породная мигом взыграла, воли требует! — одобрительно улыбнулся Екимыч.
А я спросил:
— Что стало потом с Рыжухой? Что с Буланкой и жеребчиком? И почему теперь не с тобою, не в деревне твой сын?
Но тут Екимыч улыбаться сразу перестал, колокольчик сунул в сундучок под закрышку и не ответил ничего.
— Пойдем, если ты желаешь, за дело приниматься! — вот и весь его тогдашний ответ…
Но и слова его ко мне: «Если ты желаешь…» — звучат не просто так. Я знаю, и он знает: любое дело на конюшне для меня заманчивей, интересней даже колокольчика. Пребывание на конюшне, куда посторонним, бездельным людям ход Екимычем почти заказан, для меня дороже всего. Почему? Не знаю… Но все там полно для меня серьезной значимости, все полно и великой приятности.
Даже то, что когда я вбегаю туда со светлой улицы в золотистую полутьму, наполненную запахами сена, запахами кожаной сбруи, теплого конского дыхания, и Екимыч, по-крестьянски переменяя мое имя со Льва на Лёва, говорит довольным тоном: «Ага! Вот и Лёв пришел!» — даже это вводит меня при любом моем состоянии сразу в какой-то удивительно счастливый настрой, и в таком настрое я нахожусь все те часы, что работаю вместе с Екимычем.
Я с удовольствием растаскиваю охапками сено по лошадиным кормушкам-яслям. Я сам, как жеребенок, зарываюсь носом в каждую шумящую в руках охапку. Мне даже кажется, что отличаю запах любой отдельной сухой травинки. Да и как не отличить! Ведь увядшие, но все еще сохраняющие свой цвет шапочки лугового клевера, султанчики тимофеевки, пуговки и лепестки ромашек удерживают и свой собственный, то сладкий, то горьковатый, всегда наособицу сдобренный солнышком аромат.
И хорошо вдыхать сытный запах, слышать полновесное шуршание овса, высыпаемого из лукошка в кормовые, особые для того лоточки. А еще лучше слышать, как благодарно, нежно дохнет в этот миг в твою ладонь лошадь, и ты погладишь бархатистые ноздри ее и сам от внезапного, но в то же время очень жданного, в собственном сердце толчка замрешь.
Такое прикосновение не сравнимо ни с чем. И однажды я не вытерпел.
— Екимыч, миленький! — сказал я. — Неужто у человека больше никогда-никогда не будет собственной, родной лошадки?
И вот тут ответ все-таки получил:
— Будет! Я верю, я надеюсь! А пока и эти, всеобщие, пусть остаются нам дорогими… Молодец ты, Лёв, что так их обихаживаешь.
И вот при всей такой нашей с Екимычем дружбе, при всем при том, как он мне доверяет, я должен у него похитить колокольчик. Должен, но — идет время, а я все еще, можно сказать, разрываюсь надвое.
С одной стороны — уважаю и боюсь Екимыча; с другой стороны — охота удержать форс перед Николашей.
И до того я, должно быть, кручусь, до того вздыхаю, что Екимыч сам это заметил, пыхнул трубочкой, сказал:
— Чего это ты сегодня как на ежа уселся? Вертишься туда-сюда, ничего не говоришь, а вижу: чего-то тебе очень уж надо.
И тут, понимая, что, несмотря ни на какие потуги, мне кражи все-таки не совершить, я проговорил голосишком, хотя и робким, хриплым, но в открытую:
— Колокольчик мне надо бы, Екимыч… На один лишь на нынешний вечерок… Ты сам только что сказал: «Нынче — Крещение!»
— Креститься на колоколец-то что ли вздумал? Так он для этого не подходит! — хмыкнул было Екимыч, но хмыкнул не сердито, и я ему сказал опять:
— Не креститься, нет… А по всей деревне сегодня — гадания. И мы с Николкой собирались кого-нибудь хоть чуть-чуть да повеселить… Но если нельзя, то уж так и быть тому! Знаю, не дашь!
Нарочно не высказав всей полной правды, я со вздохом встал со скамейки и в общем-то всерьез направился к порогу, да вдруг ничуть не смешливый, постоянно серьезный Екимыч рассмеялся, изловил меня за рукав:
— Постой, не дергайся! Ведь и вправду, гадают у нас девки на парней, гадают, а настоящего серебра-звона, такого как в старину, им в нынешнее время услыхать и неоткуда… Ну, значит, валяй, хоть ты им со своим дружком позвени!
И тут свершилось чудо. Екимыч раскрыл сундучок, подал мне тоненько, радостно блямкнувший колокольчик!
Но и вмиг я получил наказ:
— Смотри, Лёв! Ежели потеряешь…
Екимыч так покачнул перед моим носом, перед моими глазами пальцем, что я и без дальнейших толкований понял, каково мне придется, если посею доверенное сокровище.
— Спасибо, Екимыч! Спасибо! — не прокричал, а просипел я счастливым писком и выскочил из тесной, жаркой избушки на мороз, на просторную волю, под усыпанное крупными звездами небо, и захрустел вприпрыжку по снегу к дому Николаши.
Затем все-все пошло вот так же быстро.
Не успел я подбежать к Николашиной избе, не успел подать ему свистом знак, а он уж сам вылетает на улицу и давай возмущаться:
— Давным-давно к Метке прошмыгнула Нюрка, вот-вот они пошагают на свое ворожейное место, а ты, тетеря, все рассиживаешь у Екимыча!
— Кабы не рассиживал — не раздобыл бы… — отмахнулся и я, придерживая медный литой язычок так, чтобы не раскатился по деревне преждевременный звон-благовест, показал, а вернее, в морозных полупотемках дал Николаше колокольчик потрогать и даже взвесить на ладони.
— Дальше-то что? — деловито задал я законный вопрос.
— А помчались сейчас наперед девчонок и все узнаешь на месте!
И мы сорвались с места, и помчались по голубоватой меж голубых сугробов дороге вдоль деревни, и мимо нас только и проносились желтые в окошках огоньки, да высоко над нами вздрагивали от стужи и от быстрого нашего бега колючие звезды.
План у Николаши был очень прост, но, как тут же оказалось, с некоторой заковыкой.
«Ворожейное место», то есть место, где скрещиваются ведущие на четыре стороны дороги, за нашей деревней только одно. И причем — сразу почти за околицей, в ближнем лесочке. Поэтому одна сторона получалась нашей, деревенской, для девчонок, наверное, менее всего интересной, а вот три других направления вели в места, которые для продолжения рассказа надо назвать поточнее.
Прямое направление — это к далекой железнодорожной станции. А станция — это, значит, и далекие, пока еще неведомые нам города-столицы, где, по слухам, не жизнь, а сплошной рай.
Направление правое — в большую, больше нашей, и оттого, конечно, более веселую деревню.
Ну, а левое направление — в полузаброшенное сельцо с заколоченной церковкой и со всё еще не закрытым кладбищем.
Вот с кладбищем-то и надумал Николаша связать свою Метке да Нюрке «месть». Вот из-за этого кладбища и повернулось все иначе, чем каждый из нас предполагал всего лишь минуту назад.
Встали мы в виду белых тихих елок на перекрестке, маленько отпыхнулись, и нежданно для меня Николаша говорит:
— Сейчас в ту сторону, где кладбище, под елки и занырнем. И как только Нюрка с Меткой тут появятся да начнут выслушивать своих предбудущих сватов, так мы им с кладбищенской-то сторонки тихонько и звякнем…
И Николаша протянул было руку ко мне за колокольчиком, а я как представил, что тут произойдет, а я как мысленно увидел опять ту улыбчивую Метку за тем летним ночным окошком да перед зеркалом, так сразу Николаше и отрезал:
— Нет! Пугать кладбищем не согласен! Давай придумывать что-нибудь иное… Для кладбища колокольчика не дам!
— Не дашь?
— Ни за что!
— Ясненько… — негромко, но недобро засмеялся Николаша. — Ясно! Каши с тобой на пару не сваришь! У тебя интересы свои… Тебе бы лучше сюда со мной и не ходить. Тебе бы лучше на своем домашнем порожке остаться да оттуда в колокольчик Метке и позванивать: «Вот, мол, где твой будущий женишок! Вот, мол, где! Вот, мол, где…» Я ведь знаю, я давно догадываюсь: ты мне тогда под окошком у Метки — наврал! Сам что-то видел, а мне — наврал!
