Юлия Кузнецова - Выдуманный Жучок
— МРТ сделали, — еле выговорила мама «Агуши», — очень плохое. Опять на операцию. Опять на химию.
Они ничего не ели до вечера, будто забыли про свои крекеры. Вечером пришёл Толик. Сел рядом с мамой «Агуши» и тихо спросил, точнее, сказал:
— Я попрошу папу, чтобы он за вас помолился.
— За нас? — испугалась мама «Агуши». — А ты разве не сердишься? Я тебе столько про отца наговорила. Только сейчас поняла.
— Ничего, — кивнул Толик, — это не вы, это искушали вас. Не переживайте, я не в обиде. А папка самое главное сделал — отмолил меня у Бога.
Через неделю его выписывают. Жучок говорит — по картине Толика одно удовольствие ползать. Так и слышишь всплеск воды, шуршанье листьев да вскрики караванных птиц.
Саня
Медсестра Тося вывалила на тележку последнюю порцию творожков и повернулась к нам с мамой:
— Идите в палату. Завтрак разношу.
— Нет, нет, — вздрогнула мама, — я сейчас не могу. Я голову мыть буду.
— Всё утро в обнимку с шампунем? — улыбнулась Тося.
Мама несмело улыбнулась, прижала к груди полотенце и кивнула.
— За кем занимала?
— За Катей из пятой.
— Можешь не успеть.
— Нет, нет…
— Ну, девочки, как знаете, — сказала Тося и с трудом покатила по коридору тележку.
— Я ведь успею? — спросила у меня мама.
Я пожала плечами. Щёлкнула дверь, вышла тётя Катя. Она вытирала на ходу короткие кудрявые волосы. От неё пахло ландышем. Тётя Катя улыбалась, будто вышла не из ванной, а из волшебной страны.
Мама обменялась с ней улыбками и шагнула к двери.
— Обход! — раздался грозный окрик сзади, и маму оттеснила от двери могучая старшая сестра. Она ловко вставила крепкими пальцами ключ в замок ванной и провернула его два раза.
— А как же, — начала мама.
— По палатам! Обход начинается!
— Пойдём…
Я потянула маму за руку и вдруг увидела каплю на полу. И ещё одну.
— Ты чего? Из-за головы? Из-за пустяка так расстраиваться?
— Я… Так хочется себя человеком почувствовать.
Мама прижала к груди полотенце, как грудничка, и побрела в палату. Я посмотрела ей вслед и вдруг ощутила на плече знакомое покалывание.
— Иди за ней, пожалей, — посоветовал Выдуманный Жучок с моего плеча.
— Не буду. Мама и так должна быть сильной.
— Она была сильной перед твоей операцией. А сейчас устала. Ей надо где-то взять сил.
— Я не буду тратить жалость на ерунду, — возмутилась я, — показать, кому действительно нужны силы и поддержка?
С Жучком на плече я решительно направляюсь к Ане в интенсивку.
— Привет, — радуется мне Аня, — там завтрак ещё не начали разносить?
— Ты хочешь есть?
— Хоть какое-то развлечение.
— Там обход уже начали.
Я усаживаюсь к Ане на кровать и смотрю на её соседей. Их двое: Максим, толстый лысый первоклассник, который целыми днями лежит под капельницей с химией в обнимку с компьютерной игрой, и Саня.
Саня тяжело болен. Ему всего три года. Он тоже прикручен к капельнице, но целыми днями спит. Наверное, потому, что в капельницу добавляют димедрол. Малыши спят от него сутками. Вокруг Сани — ни одной игрушки или книжки. Только лекарства.
Санина мама сидит на стульчике и читает. Они — самая тихая пара в отделении. У Саниной мамы — на голове пучок, на носу — круглые очки, а в них — внимательные круглые глаза.
— Вот видишь, — шепчу я Жучку, — ей намного тяжелее, чем моей маме. У её сына рак. А она никогда не плачет. Наоборот, всегда расспрашивает меня про школу, про друзей. А мама никогда не спросит. И вообще, это нечестно. Мамы должны поддерживать своих детей, а не наоборот.
— Просто есть семьи, — начинает Жучок.
— Завтрак! — объявляет Тося. — Быстрее разбирайте творожки, к вам обход идёт.
— Убил! — радуется Максим, кого-то прикончив в компьютерной игре. — Тёть Тось, а творожки с чем?
— С абрикосами, лапонька.
— Тётя Таня, можно я ваш возьму? — обращается Максим к Саниной маме.
Она отрывается от книги и кивает. Встаёт, берёт у Тоси молочную смесь в картонной коробочке.
— А как же Саня? — возмущённо шепчу я Ане.
Она молча кивает на Санину маму. Та вскрывает смесь, берёт какой-то проводок, прикреплённый к Сане, набирает смесь в шприц и вдувает её в проводок.
До меня доходит какая-то страшная правда.
— Он, что… Он, что, вообще не просыпается?
— У него метастазы уже пошли, — спокойно, не поворачиваясь, объясняет мне Санина мама.
Я смотрю на Аню. Она нервно сглатывает. Берётся за вязание. Спицы дрожат, постукивая друг о друга.
— Убил! — снова радуется толстяк Максим.
Он не глядя вскрывает творожок. У меня к горлу подкатывает тошнота. Мне хочется схватить проклятый творожок, ударить о стену сначала его, а потом игру Максима. Как можно быть таким толстокожим?!
Я вылетаю из интенсивки.
На моей постели, сгорбившись и поджав ноги, как сестрица Алёнушка, сидит мама.
— Ты! — кричу я ей. — Ты размазня!
Жучок падает с моего плеча на тумбочку. Мама смотрит в кружку. На поверхности чая — разноцветные разводы, как на лужице бензина.
— Ты! Ты! Ты ревёшь из-за того, что голову не помыла! А там! Там умирает.
Я зажмуриваюсь. Потом открываю глаза и вижу: мама ставит кружку на тумбочку прямо на Жучка.
Я бросаюсь вперёд и сбрасываю кружку на пол. Брямс! Ровно два осколка — кружка и её ручка. Жучка на тумбочке нет.
— Я тебя ненавижу, — выдавливаю я и убегаю в коридор.
Я сижу там целый день.
— Ты чего разбушевалась? — удивляется Жучок, неожиданно появившись на моём колене. — Я же спрятаться успел за тумбочку.
Впервые в жизни я ему не отвечаю. Я его не слышу. Я никого не слышу: ни Тосю с тележкой, на которой возвышается обед, ни воплей из «перевязочной».
Ближе к вечеру из интенсивки вылезает Максим — пройтись. Как всегда — в обнимку с игрой. Он обходит три раза каталку и два раза — кресло. Потом присаживается рядом со мной и погружается в компьютерную игру. На экране рыцарь скачет по этажам средневекового замка.
— Жалко, что я живу в жизни, — вдруг вздыхает Максим, — а не в компьютерной игре.
Я молча беру у него игру. Встаю и подхожу к окну. Сейчас открою и швырну… Открою и швырну, чтобы он понял: по крайней мере, он живёт. У него нет метастазов.
— Посмотрела? — нетерпеливо спрашивает Максим. — Давай обратно, там на время.
Я возвращаю игру и иду в палату. Мама спит, повернувшись к стенке. Я заворачиваюсь в своё одеяло и ложусь лицом к проходу. Кровать узкая, подростковая, но я умудряюсь повиснуть на самом краешке, чтобы между нашими спинами оставалось расстояние.
Сплю я урывками. У меня новый сосед, у него плохо с головой. В смысле, он немного «ку-ку». Всю ночь гудит, прижав к губам ночной горшок. Бу-бу-бу…
Я ворочаюсь, забыв о расстоянии между мной и мамой. Я думаю: невозможно, чтобы Саня умер. Бог не может такого допустить. Дети умирают, но только случайно — на войне. Не от болезни. Ну, хорошо, могут. Это те, про кого пишут в газетах, в интернете. А не в жизни. В моей жизни.
«Бу-бу-бу…»
Часов в пять я не выдерживаю. Заворачиваюсь в одеяло и ползу в коридор. Лягу там на пол. Ну и что, что простужусь. Зато там нет ни мамы с её расстоянием, ни завывания эмалированного горшка.
В коридоре дует. Очень сильно. Как будто открыли окно, хотя в это время никто не проветривает.
Значит, точно простужусь. Мама на себе все волосы вырвет.
В ординаторской горит свет. Там кто-то ходит. Двое.
— Ай, что же ты делаешь? — вдруг яростно шепчет Тося и подбегает к окну.
Я вздрагиваю и замечаю у окна Максима.
— Ты представляешь? — говорит мне Тося, захлопывая окно и оттаскивая Максима. — Он свой компьютер выбросил. Вот мать тебе задаст!
Лицо Максима залито слезами.
— Он… он умер, — шепчет он.
Я отступаю обратно в палату. Нет! Нет!
Дверь ординаторской открывается, на пороге Санина мама. Я снова отступаю. Она смотрит на Тосю, на Максима. Тот садится на скамейку и закрывает лицо руками.
«Так ему и надо», — думаю я. И ещё думаю: «Может, он не про Саню?»
— Иди к Саниной маме, — шепчет Жучок, — скажи ей…
— Нет, нет! — мотаю я головой. — Что я ей скажу? Не бывает таких слов, чтобы можно было утешить…
Санина мама вдруг сама идёт к нам. Очки на лбу, пучок сбился набок. Она садится на скамейку рядом с Максимом. У неё дрожат руки. Она обнимает Максима. Он приваливается к ней, как медвежонок и рыдает — громко, басом, за них двоих, за всё отделение.
— Этого не бывает, — плачет он, — дети не умирают!
Она молча гладит его по спине.
— Нет, нет, я не хочу! — кричит Максим.
«Идиот!» — хочу крикнуть я.
