Георгий Караев - 60-я параллель
Там, на старых дровозаготовках, гитлеровцы никак не должны были заподозрить его присутствия: немецкий командир карте больше, чем своим глазам, верит.
Был дождливый серенький денек, когда они добрались до места. Лишайники на березовой белой коре намокли, заголубели. Кое-где уже виднелись сквозь ветки красноватые рябиновые ягоды. Пар из трубы «Волны», не поднимаясь выше вершин, путался по лесу. Колеса еще не успели остановиться, а Разбегаев уже отрапортовал командирам, что рядом, по краю болота, грибов — до дури.
В чаще зазвучали голоса. Часть краснофлотцев пошла рыть колодец, другая партия — копать землянку и сооружать из старых шпал баню.
Посты круговой обороны были расставлены, выбраны места для временных земляных укреплений.
Вечером, когда Вересов пришел в «каюту» капитана, тот сидел на своем диване и, — Вересов увидел это впервые за последний месяц, — потихоньку тренькая, подкручивал колки своей гитары.
Приветствуя товарища, он улыбнулся навстречу ему милой, чуть-чуть застенчивой улыбкой.
— Мне кавалеристы рассказывали, — проговорил он, точно намереваясь объяснить, почему он взял в руки свою гитару, — будто бывают две посадки на коне. Одна — в бою, когда каждый мыщелочек напряжен. Там уж ничего расслаблять нельзя. А другая — между двумя атаками. Тут, напротив, нельзя в таком твердом напряжении оставаться. Не выдержишь! Полностью распускаться тоже не следует, но так, чуть-чуть, отпустить себя полезно. Нужно нашему войску дать дня два-три отдохнуть. Пусть помоются, почистятся, в себя придут. А там... там — как следует.
И с удивлением, точно в первый раз рассматривая его маленькое чисто побритое лицо, его изрядно отросшие, неопределенного цвета волосы, спокойно расстегнутый китель, не сильную на вид руку, ласково обнимавшую гитарный гриф, Андрей Вересов почувствовал вдруг: да, этот может «рвануть»; за ним можно идти. Потому что в нем живет то, что придает человеку титаническую силу. В нем живет — пусть в какой-то своей малой части — воля, надежда, вера, знание миллионов советских людей. Воля великого народа. Воля партии.
Глава XIX. НАД ЛУКОМОРЬЕМ
В самых первых числах июля месяца летчик Евгений Слепень, согласно его настойчивым ходатайствам, был аттестован на звание майора. Он получил назначение: начальником штаба истребительного полка морской авиации.
Полк в это время базировался на аэродроме у маленького местечка Лукоморье на южном берегу Финского залива. «Лукоморье! Как у Пушкина, — обрадовался Максик. — «Там чудеса, там леший бродит...»
8-го Слепень прибыл к месту службы. Чудесного там, и верно, он нашел немало. Неделю спустя он уже вошел в курс всех дел; с размаху врезался в то, чего не видел почти четверть века, — в жизнь военно-воздушной части во время войны. Теперь, ложась вечером в постель на своем командном пункте, он с удовлетворением вытягивался, чувствуя себя именно «нужным человеком на нужном месте»; почти сейчас же он, как убитый, засыпал. Надо сказать, что так получилось не без усилия с его стороны. Но, видимо, усилие было приложено правильно.
Основным в Лукоморье был в те дни, конечно, аэродром гидроавиации на здешнем озере. Он существовал здесь издавна, еще «до войны». Берег залива образовывал тихую бухточку. Отдаленное от нее нешироким, усеянным валунами перешейком, лежало всё в зеленых, поросших сосной крутых берегах овальное лесное озеро, с золотистыми отмелями в обоих концах, с ленивыми карпами, подходящими к сваям купальни, с тихими водами, в которых всю летнюю ночь отражалась заря. Дачное место, каких мало.
Но с этого тихого озерка теперь денно и нощно, рыча низкими, красивого тембра голосами, поднимались тяжелые морские летающие лодки — бомбардировщики и разведчики с очень большим радиусом действия.
Они уже воевали; ходили на север, через залив, несли разведывательную службу далеко в Балтике, до самого острова Готланда.
Лодки работали; работали давно и отлично. А аэродром недавно перебазированного на Лукоморье полка истребителей еще только создавался за лесом. И хотя, по сути вещей, надо было только радоваться тому, что полк еще не введен в дело, что, значит, враг еще находится за пределами его досягаемости, далеко отсюда, молодые летчики-истребители воспринимали каждый день безделья как личную обиду.
В самом деле, на курорт, что ли, они сюда прибыли?
Всё у них шло чинно, как в мирное время, по расписанию. В указанный день прилетело положенное число боевых машин — отличных, очень поворотливых и маневренных. Прибыли три вспомогательные тихоходные машины «У-2»: личная командира, штабная и метеослужбы. Жизнь сразу же оказалась точно налаженной: снабжение, питание, медицина — всё на месте. А тут еще новый начальник штаба — человек, видать, почтенный, но уж очень пожилой, из испытателей — до того ретиво взялся за дело: теоретическая учеба, тактические занятия, физкультура. Курорт!
Особенно огорчило истребителей то, что им было официально разрешено купаться и загорать. «Гидристы» на том же озере и мечтать не могли об этом: они либо были в воздухе, либо отсыпались после своих долгих и напряженных полетов, либо же, наконец, дежурили в полной боевой готовности перед очередным, всегда возможным полетом. Не искупаешься! А тут у нас...
С непоследовательностью, свойственной молодости, «ястребки», сердито ворча на такое свое привилегированное положение, использовали, тем не менее, его на все сто процентов; над купальней с утра до вечера стоял молодой шум, смех, уханье.
Командир полка, Юрий Гаранин, с первого взгляда приглянулся Слепню. Молодоват, пожалуй, для подполковника и для комполка, зато сосредоточен, немногословен, тверд. Умеет не только говорить и приказывать, но и очень хорошо выслушивать подчиненного. Следит за своей речью так, что это даже бросается в глаза.
На лбу у комполка были заметны усердно, но не бесследно обработанные хирургами шрамы. Слепень знал, откуда они: Евгений Федченко рассказывал ему, как, годика два тому назад, во время известного столкновения с самураями, самолет Гаранина «загорелся после короткого боя». Летчик сумел сбить пламя и благополучно сесть. Но вот награда от врага осталась.
В военкоме, совсем еще молодом летчике, Слепень с удовольствием узнал своего бывшего ученика; его фамилия была Золотилов; чудесный парень; пскович; голубоглазый, широколицый, могучий.
Сияя своими ясными и зоркими глазами, Золотилов с таким радушием приветствовал Слепня, что у того долго ощущалась какая-то неловкость и боль в кисти руки.
На второй день по прибытии Евгений Максимович имел с ними обоими короткую, но очень важную для него беседу.
Подполковник не мог не видеть разницы в годах — своих и своего начштаба. Он отлично понимал, что годы — ахиллесова пята каждого летчика.
— Чего от вас ожидаем мы с замполитом, товарищ майор? — сказал он Слепню, и очень уважительно, и в то же время вполне по-командирски. — Это я сейчас объясню. Знаем мы вас очень хорошо; гораздо лучше, чем вы нас. У вас огромный опыт. Отстоявшийся, выдержанный! Да, конечно, и мне не впервые идти в бой. Но в мировой-то войне никто из нас еще не участвовал. А вы — ас мировой войны, вы войну знаете. Вот какое ваше качество нам особенно дорого. Тем более, замполит говорит: вы и педагог прекрасный. Мы рады, что вы нам достались. Так ведь, Василий Федорович?
— Полагаю, что именно так! — широко улыбнувшись, сказал замполит. — Мы с комполка вчера насчет вас, товарищ майор, долгонько разговаривали. Полностью «утрясли» вопрос. Несогласий нет!
— «Утрясли»! Летчик, а выражения наземные! — усмехнулся Гаранин. — Положительным в вас, товарищ Слепень, нам представляется и то, что вы до войны были испытателем. Вы знаете летчиков-истребителей. В большинстве — зеленая молодежь. В этом, если угодно, наша сила, как рода оружия, но в этом же и наша слабость. Горячки, боевого задора — у каждого на четверых. Зато зрелости, опыта, выдержки иной раз не мешало бы прибавить тоже. Каждому! Ваше влияние должно их... как бы это получше выразиться? Ну, я, металлист, я бы сказал: хромировать. Как присутствие хрома укрепляет сталь!
Слепень вышел от командира удовлетворенным. Но всё же нельзя было сказать, чтобы он окончательно успокоился.
Да, всё это так; всё отлично. «Хромировать!» Картинный образ: старый седой кречет в одной стае с молодыми соколами. Превосходно в теории! Но это всё заслуги прошлого, они будут при нем и в восемьдесят лет. А ему нужно другое: завоевать веру в себя среди этой молодежи не первыми главами своей длинной биографии, а ее последней страницей, сегодняшним днем, тем, что он сейчас может сделать. Да, чорт возьми!
Комполка представил нового начштаба летному составу в столовой за завтраком.
Два десятка здоровых, — приятно смотреть! — крепких, как молодые дубки, юношей, шумно двинув стульями, поднялись ему навстречу, над белой скатертью и дымящимися кружками какао.
