Шандор Тот - Второе рождение Жолта Керекеша
— Не говори! — Керекеш разыгрывал величайшее изумление, и очки его хитровато поблескивали.
— Ты же сам просил. Так как же: говорить или не говорить?
— Разумеется, говорить. Я тебя слушаю.
— Зебулон случайно нашел гнездо. В траве, у самой дороги. А в гнезде сидел зайчик. Такой мини-зайчик, величиной с мою ладонь. Нет, с ладошку Беаты. Мне хотелось узнать, как он сюда попал. А Зебулон ступил на гнездо и поднял лапу. Потому что Зебулону важно одно: может он схватить зайчика или нет. Тогда я сказал ему следующее: «Что за низменные помыслы, Зебулон! Воспитанная собака не должна думать только о том, как сожрать зайца». Продолжать?
— Конечно, — сказал Керекеш, внимательно следя за речью Жолта.
— Откуда же взялся зайчонок? — спросила сконфуженно Магда, зная, что Жолт обо всем догадался.
Жолт повернулся к Магде и стал объяснять, слегка подражая тону проповедника:
— Он попал туда вместе с зайчихой, которая спустилась в долину. Какое-то время они кормились в кооперативном саду. Потом явилась собака, а может быть, человек или кто-то еще. Зайчиха убежала на холм, а детеныш приютился в траве.
— Почему ты говоришь в такой поповской манере? — спросил Керекеш.
— А что, непонятно? — скрипучим голосом, неприязненно спросил Жолт.
— Отчего же? Понятно.
Воцарилась тягостная тишина.
— Что же стало с зайчонком? — разрядила напряжение Магда.
— Я завернул его в лист лопуха и отнес на холм.
— В лист лопуха? — спросил отрешенно Керекеш.
— Чтобы не было запаха человека.
— Понятно.
— Теперь мне уже можно лечь? Спокойной ночи!
Жолт попятился к двери.
Керекеш сделал несколько неуверенных шагов, но Жолт, словно спасаясь от преследования, выскользнул молниеносно за дверь.
— Этот экзамен был не только не нужен, но и бестактен, — с упреком, с досадой сказала Магда.
— Возможно, — ответил Керекеш. — Но я должен был знать, в состоянии ли он связно вести рассказ.
Магда молчала и думала о том, что муж ее, как ни странно, совершенно не сознает своей бесчувственности. Как он этим похож на сына или наоборот: сын на него. Одним словом, феноменальное сходство.
Керекеш не мог заснуть. Он курил, стараясь избавиться от чувства неловкости.
*«Так обстоят дела!» — с безмерным удивлением сказал себе Жолт. Он машинально сполоснул водой лицо, переоделся в пижаму и легкими шагами вошел в свою комнату. На половине Беаты было полутемно. Девочка спала очень тихо. Жолт всегда с любопытством заглядывал к ней и прикидывал расстояние от одеяла до звезды висевшего на стене ковра: если при дыхании они друг друга касались, значит, все в порядке, девочка спит. Обычно он говорил ей несколько слов, но вообще-то будить ее не имело смысла, потому что Беата лишь улыбалась слипающимися, затуманенными глазами, что-то невнятно лепетала и, счастливо вздохнув, тут же засыпала опять.
По волнистому желобку кинопленки Жолт запустил стальной шарик. Шарик противно застучал по паркету, но Беата и от этого не проснулась. В какие безвестные дали унесли ее сны? А могла бы проснуться, хотя бы раз в жизни, чтобы выслушать его историю. Ведь что-то произошло. Но что? Что, черт подери, произошло? Жолт все еще чувствовал на лице холодный, изучающий взгляд отца. А потом, без всякого перехода, его щек, играя, коснулись мягкие руки Ольги. Для начала эти ощущения надо было как-то разъединить.
«Ну, посмотрим», — сказал себе Жолт и стал резко насвистывать сквозь зубы.
Беата зашевелилась, и Жолт бросился к ней. Она подняла русую голову. Сонный, затуманенный взгляд и чуть удивленная улыбка.
— Ты свистишь? — спросила она.
— И ты засвистела бы, если б знала, что сегодня случилось. Ты проснулась, Беата?
— Да, — послушно ответила девочка.
— Нет, ты совсем не проснулась. Иначе бы ты спросила, что со мной сегодня произошло.
Приподняв голову и пытаясь проснуться, Беата что-то забормотала.
— Наконец-то я перестал чувствовать себя букашкой, — сказал Жолт.
Голова Беаты медленно поникла.
— Ну ладно, спи. — Жолт побрел на свою половину, обходя на ковре круг света от лампы. — Главное — что я перестал быть ничтожеством, я уже не букашка! Линзу, о которой мне рассказывал Амбруш, я держал спокойно, без всякого напряжения. И мог держать ее бесконечно. Надо бы рассказать это Амбрушу. Но как я ему расскажу? Ведь в этом же вся загвоздка. Ясно одно: Амбруш был прав, когда говорил, что и я могу все душевные силы собрать хотя бы в «крошечный фокус», как Гри?горс, победивший злого брата.
Это был, очевидно, рассказ, который прочел ему Амбруш, внимательно следя за выражением лица мальчика и зачем-то прикрыв обложку книги. Жолт запомнил название: «Удар кулаком». Удар этот был особенный. Его делала мощным не физическая сила. Злобный брат Григорса — Франн черпал силу в своем мускулистом, грубо скроенном теле. А у Григорса был дар необычный: когда ему было нужно, он все душевные силы собирал воедино и вкладывал в свой удар.
Амбруш объяснил это так: увеличительная линза в свою выпуклую поверхность собирает солнечные лучи; если под пучок этих лучей подставить руку, рука моментально дернется…
— И убьет букашку, — подхватил Жолт.
— Вот именно. И у тебя есть нечто вроде этой линзы. Как у Григорса…
Тогда у Жолта мелькнула мысль, от которой даже блеснули глаза: это новое знание пригодится ему когда-нибудь в драке.
Жолт бросился на низкую тахту, погасил под красным абажуром лампу и при неоновом свете, проникающем с улицы, глубоко задумался. Что же это? Неожиданно встретив Ольгу, припоминал Жолт, он вдруг ослабел и сразу ощутил набухающий в горле ком. Но длилось это считанные секунды, потому что он, как Григорс, собрал в «фокус» все свои душевные силы… и кома в горле не стало. А потом, когда пальцы Ольги коснулись его лица, он задышал полной грудью, легко и вольно вбирая свежий, прохладный воздух, и понял, что муке конец: больше ему не придется ловить поминутно ускользающие звуки. «Где-то во лбу у меня скрыта эта самая «линза», но не Амбруш ее нашел. Амбруш только хотел, чтоб она у меня была. Я почувствовал ее сам. Когда папа, уставившись на мои губы, велел мне рассказывать, я стал спокойно рассказывать. Потому что собрал свои силы в «фокус»… И я сразу же разгадал папину мысль. Значит, я могу сказать Амбрушу, что случилось: больше я не букашка, не тля. Таковы дела», — думал Жолт уже в преддверии сна.
Ночью он много раз просыпался, но и в полусне мысль его оставалась отчетливой, ясной. «Магда тоже заметила, что я выстоял в разговоре с папой. Это случилось впервые. Таковы дела».
Ближе к рассвету Жолт снова насторожился. Что-то спросонок бормотала Беата. Его обступили страхи: а вдруг завтра в школе ребята снова станут над ним потешаться. Что тогда? И тут он почувствовал, как от одной этой мысли силы его собрались в кулак. Что тогда? Очень просто — бить, как Григорс! Не теряться, не заикаться, а победить. Так и будет! Жолт опять задремал и на рассвете проснулся с чувством пронзительной радости. Ему казалось, что он на вершине счастья и что с этой вершины он смотрит вниз, в освещенную мягким послеполуденным солнцем долину, а в зеленой долине на красной скамье в синем платье сидит Ольга.
*Жолту, как сказал доктор Керекеш, скоро будет четырнадцать. Как сложится судьба мальчика, сейчас сказать трудно, и говорить об этом — значит, пускаться в область гаданий или фантазий. Будущее не написано в книге судеб; ни опасения доктора Керекеша, ни добрые чаяния доктора Амбруша не могут определить заранее будущность мальчика. Просто надо надеяться, что после своего второго рождения Жолт Керекеш станет соразмерять свои силы.
Что сказать ему на прощание?
Собери все мужество, и доброго пути тебе, Жолт! Сил у тебя достаточно, и от тебя лишь зависит по дороге эти силы не растерять.
БЕЗ ДИДАКТИЧЕСКИХ ГВОЗДЕЙ
Каждый рождается дважды… Но что значит это второе, нефизическое рождение? Каков путь к нему?
Шандор Шомоди Тот, написавший светлый, сверкающий юмором роман о воспитании души подростка Жолта, не спешит сразу привести читателя к полезным и поучительным выводам.
Чудесных превращений здесь нет. Мы всерьез заинтересованы судьбой Жолта, вместе с писателем переживаем каждую ошибку юного героя и радуемся его душевному обновлению.
В прошлом педагог и воспитатель, воспитатель по призванию, Шомоди Тот любил и знал своих воспитанников, их характеры, психологию, глубоко и тонко понимал мотивы их поведения, был к ним добр и справедлив, и они платили ему безграничным доверием и любовью. Не его ли двойник в романе — доктор Амбруш!
«Самыми беззаветными моими друзьями, — сказал однажды писатель, — всегда были дети. Что бы я ни делал — преподавал или вел воспитательную работу в коллегиуме, писал учебник или роман о детях и для детей, — мой интерес к ним ни на минуту не угасал, и трудом моим были нескончаемые задушевные разговоры с детьми. Мой вечный животворный источник — дети…»
