Георгий Кублицкий - По материкам и океанам
— Но как же вы попадете туда сейчас, зимой? Ведь это так далеко!
— Да, не близко, — согласился начальник экспедиции. — От Тайшета — кстати, мы там скоро будем — на санях проберусь к Ангаре по таежной дороге, а дальше… А дальше — посмотрим.
— Леонид Алексеевич, — неожиданно спросил корреспондент, — а что, очень хочется вам найти этот самый метеорит?
Кулик улыбнулся и сказал по-юношески простосердечно:
— Очень.
Помолчал и снова повторил:
— Очень.
С минуту оба слушали стук колес. За окном вагона уже синели сумерки. Первые звезды стремительно летели над верхушками черных елей. К ночи, как видно, собирался злой мороз. Корреспондент невольно поежился, представив, как его спутнику придется ночью выходить на маленькой станции, искать ночлег, рядиться с ямщиками…
— Хотите, — сказал вдруг Кулик, — я прочту вам стихи?
И, не дожидаясь ответа, начал:
Гром… Встрепенулась тайга и затихла.
Пламя. Свет солнца ослаб и померк,
С грохотом мчится по небу светило —
Сыпятся искры и тянется след…
Жуть. Тишина… Лишь удары несутся.
Облачко виснет у края небес.
Там у тунгусов олени пасутся,
Валит там воздухом девственный лес.
Мечутся люди и гибнут олени.
Рев и проклятья. А небо гремит.
Где же виновник всех этих явлений?
Где же тунгусский наш метеорит?
— Да, — неопределенно сказал корреспондент. — Стихи, в общем, недурные, с настроением…
— Перестаньте! — рассмеялся Кулик. — Стихи плохие. Очень плохие. Из меня не выйдет поэта. Но «где же тунгусский наш метеорит?» Вот в чем главное… Однако мне пора укладываться.
— Леонид Алексеевич, — заторопился корреспондент, — вы все о метеорите, а о себе — ни слова. Так нельзя.
— Что же вам рассказать? Учился в университете и в Лесном институте. По обвинению в революционной деятельности отсидел в крепости. Потом участвовал в экспедициях Академии наук. В войну 1914 года дрался с немцами. После демобилизации занялся метеоритикой — самой увлекательной, на мой взгляд, наукой в мире.
Последнее время доказывал, что тунгусский метеорит стоит того, чтобы снарядить на поиски его экспедицию. Как видите — доказал. Вот и всё.
— Граждане, Тайшет! — Кондуктор, впустив клубы пара, отправился с фонарем в тамбур.
Корреспондент вышел проводить своего спутника. Ночь была морозной. Жесткий снег скрипел под ногами. В бархатном небе переливались звезды. Оттуда, из черной бездны, прилетел на землю загадочный гость, которого хочет найти вот этот высокий, худощавый человек, в круглых очках, такой неуклюжий в мохнатой собачьей дохе.
Свисток обер-кондуктора был едва слышен сквозь меховые уши шапки.
— Леонид Алексеевич, дорогой! — Корреспондент крепко стиснул руку ученого. — Удачи вам всяческой.
— Спасибо, — растроганно ответил тот. Поезд, показав три красных огня последнего вагона, умчался в темноту.
* * *Дорога от Тайшета на Ангару пересекала безмолвные таежные боры. Обоз шел по ней на север.
Потом началась охотничья тропа, уходившая от Ангары к реке Подкаменной Тунгуске. Часто попадались следы лосей, лисиц, росомах. После нескольких дней пути Кулик оказался у почти скрытых сугробами бревенчатых домов крохотного поселка. Он стоял на высоком берегу над неподвижной рекой. Это была таежная фактория Вановара. Тут кончались населенные места. Дальше простиралась дикая тайга. Там и упал гигантский метеорит.
На фактории Вановара в 1927 году, когда туда приехал Кулик, еще жили свидетели «небесного чуда». Вечером в избу, где он остановился, пришли русский крестьянин и таежный следопыт — эвенк.
— Ну, значит, так было дело, — неторопливо начал первый. — Сижу это я на крыльце, и вдруг в небе ка-а-к полыхнет! И от того, значит, огненного воспламенения стало горячо, будто на мне рубашка загорелась. А потом и грохнуло! Бросило меня с крыльца сажени на три, а как пришел в себя — батюшки! Дома трясутся, стекла летят, рамы ломает… Вот натерпелись страху-то…
Эвенк Илья Лючеткан неторопливо развязал шейный платок. Да, как же, Лючеткан очень хорошо знает, что натворил «он». Это слово рассказчик произнес с величайшей почтительностью.
Чум брата Лючеткана, старого Ивана, стоял возле речки Дилюшмы. Когда с неба упал «он», чум взлетел на воздух. Брата и его жену шибко подбросило вверх. Там же неподалеку другой родственник Лючеткана, сват Онкуль, пас оленей и держал разное добро в сарайчиках и лабазах, устроенных на столбах, чтобы не добрался зверь. «Он» пожег лабазы, а оленей «кончал».
— Шибко разорил «он» свата, ох, как шибко! — закончил Лючеткан.
— А как пройти туда, где «он» лес выжег? — нетерпеливо спросил Кулик.
— Зачем тебе знать?
— Хочу посмотреть, как «он» лес спалил. Эвенк неодобрительно покачал головой:
— Не ходи туда. Однако, шибко плохое место… Опять бог Огды рассердится. Опять тайгу жечь будет.
После новых настойчивых просьб Лючеткан с видимой неохотой сказал, что «он» упал где-то между речками Хушмо и Кимчу.
Ученый знал, что эвенки, которых советская власть недавно освободила от долголетнего гнета шаманов и кулаков, лишь начинают свою новую жизнь. Суеверия, предрассудки, темнота пока еще очень мешают этому трудолюбивому, одаренному народу. Ничего, и Лючеткан скоро поймет, что совсем не бог Огды виноват в лесном пожаре…
Кулик читал некогда дневники Кропоткина и помнил, как тому помогла карта, вырезанная на бересте ножом неграмотного эвенка. Он знал также, что эвенкам присуще поразительное «чувство местности», что, например, для обозначения различных особенностей и оттенков рельефа язык этого лесного народа включает больше понятий, чем язык любого географа-европейца. Раз Лючеткан сказал, что «он» упал у Хушмо, — значит, можно смело идти к Хушмо.
Но как идти? Не лучше ли попытаться проникнуть в таежную глушь немедленно, пока мороз сковал болота?
Куда там! Маленький караван навьюченных лошадей не смог пройти и десятка километров через заваленный снегом лес. Тут были нужны олени, «вездеходы тайги», с их широкими копытами. К тому же для оленя не надо брать овса или сена: он сам добывает себе корм из-под снега.
Вернувшись в Вановару, Кулик кое-как уговорил Лючеткана и эвенка Охчена довезти его на оленях до страшного места.
Что это был за поход! Видимо, Охчен в душе надеялся, что приехавший издалека сумасброд не выдержит долгой дороги и с полпути к спаленной огнем тайге велит возвращаться назад. Хитрец-проводник вставал поздно, долго, со смаком, пил чай, еще дольше собирался в путь, а пройдя немного, начинал охать и жаловаться на какие-то немыслимые болезни. После этого Охчен останавливал оленей и задолго до вечера устраивался на ночлег.
Но Кулик, отлично понимая, что его спутникам ужасно не хочется идти к «заколдованному» месту, где обитает бог огня Огды, проявлял поистине неистощимое терпение. Он даже делал вид, что очень доволен своими проводниками.
А между тем ему временами хотелось бросить эвенков и бежать на лыжах вперед, на север. Ведь маленький караван незаметно втянулся уже в зону бурелома.
На вершинах холмов тайга была начисто вырвана пронесшимся здесь два десятилетия назад, сверхураганом. Глядя на вывороченные черные корни, жутко распластавшиеся над переломленными, словно спичка, стволами, Кулик понял, почему суеверные эвенки боятся этих мест. И когда не только Охчен, но и более смелый Лючеткан решительно отказались идти дальше, он не стал настаивать.
— Хорошо, гирки, — сказал Кулик. (Он знал уже несколько эвенкийских слов и называл спутника «гирки» — друг, товарищ.) — Хорошо, мы не пойдем туда, где «он» упал. Но зато мы походим вокруг этого места. Ладно?
Лючеткан кивнул головой. Вокруг — это уже не так страшно…
Вдвоем они начали обход окрестных холмов и гор, всюду натыкаясь на мертвую, поваленную, сожженную тайгу. Все это натворил метеорит. Только он! Сибирь не знает таких ураганов, которые могли бы повалить, вырвать, переломать тысячи столетних, крепчайших лиственниц.
А эти толстые стволы и тонкие ветви, одинаково покрытые черным, обуглившимся слоем! Если бы тут прошел обычный лесной пожар, мелкие ветви не обуглились бы, а сгорели дотла. Только страшный, но мгновенный ожог мог обуглить их. Лес, обожженный метеоритом!
Раздумывая так, Кулик поднимался на довольно высокий хребет. Дело было уже в апреле, подтаявший снег налипал на лыжи. Отирая пот, струившийся из-под меховой шапки, Кулик вышел на гребень — и замер.
Перед ним лежало плоскогорье, покрытое мелкой редкой порослью и замкнутое цепью снежных гор. Взрослых деревьев здесь не было: их поваленные стволы лежали на земле. А по краям плоскогорья синела тайга.
