Леонид Пантелеев - Республика Шкид (сборник)
В классе тишина, настроение у оставшихся особенное, какое-то расслабленное, когда ничего не хочется делать. Несколько человек – на окнах, остальные ушли во двор играть в рюхи. Те, что на окнах, сидят и мечтают, сонно поглядывая на улицу. И так до вечера. А вечером собираются все. Приходят возбужденные «любовники», как их прозвали, и наперебой рассказывают о своих удивительных, невероятных приключениях.
Уже распустились почки, и светлой, нежной зеленью покрылись деревья церковного сада. На улицах бушевала весна. Был май. Вечерами в окна Шкиды врывался звон гитары, пение, шарканье множества ног и смех девушек.
А когда начались белые ночи, к шкидцам пришла любовь.
Разжег Цыган, за ним Джапаридзе. Потом кто-то сообщил, что видел Бобра с девчонкой. А дальше любовная горячка охватила всех.
Едва наступал вечер, как тревога охватывала все четвертое отделение. Старшие скреблись, мылись и чистились, тщательно причесывали волосы и спешили на улицу. Лишение прогулок стало самым страшным наказанием. Наказанные целыми часами жалобно выклянчивали отпуск и, добившись его, уходили со счастливыми лицами. Не останавливались и перед побегами. Улица манила, обещая неиспытанные приключения.
Весь Старо-Петергофский, от Фонтанки до Обводного, был усеян фланирующими шкидцами и гудел веселым смехом. Они, как охотники, преследовали девчонок и после наперебой хвалились друг перед другом.
Даже по ночам, в спальне, не переставали шушукаться и, уснащая рассказ грубоватыми подробностями, поверяли друг другу сокровенные сердечные тайны.
Только двоих из всего класса не захватила общая лихорадка. Костя Финкельштейн и Янкель были, казалось, по-прежнему безмятежны. Костя Финкельштейн в это время увлекался поэтическими образами Генриха Гейне [15] и, по обыкновению, проморгал новые настроения, а Янкель… Янкель грустил.
Янкель не проморгал любовных увлечений ребят, он все время следил за ними и с каждым днем становился мрачнее. Янкель разрешал сложную психологическую задачу.
Он вспомнил прошлое, и это прошлое теперь не давало ему покоя, вырастая в огромную трагедию.
Ему вспоминается детский распределитель, где он пробыл полгода и откуда так бесцеремонно был выслан вместе с парой брюк в Шкиду.
В распределителе собралось тогда много малышей, девчонок и мальчишек, и Янкель – в то время еще не Янкель, а Гришка – был среди них, как Гулливер среди лилипутов. От скуки он лупил мальчишек и дергал за косы девчонок.
Однажды в распределитель привели новенькую. Была она ростом повыше прочей детдомовской мелюзги, черненькая, как жук, с черными маслеными глазами.
– Как звать? – спросил Гришка.
– Тоня.
– А фамилия?
– Маркони, – ответила девочка, – Тоня Маркони.
– А вы кто такая? – продолжал допрос Гришка, нахально оглядывая девчонку. Новенькая, почувствовав враждебность в Гришкином поведении, вспыхнула и так же грубо ответила:
– А тебе какое дело?
Дерзость девчонки задела Гришку.
– А коса у тебя крепкая? – спросил он угрожающе.
– Попробуй!
Гришка протянул руку, думая, что девчонка завизжит и бросится жаловаться. Но она не побежала, а молча сжала кулаки, приготовившись защищаться, и эта молчаливая отвага смутила Гришку.
– Руки марать не стоит, – буркнул он и отошел.
Больше он не трогал ее, и хотя особенной злости не испытывал, но заговаривать с ней не хотел.
Тоня первая заговорила с ним.
Как-то раз Гришку назначили пилить дрова. Он пришел в зал подыскать себе помощника и остановился в нерешительности, не зная, кого выбрать. Тоня, стоявшая в стороне, некоторое время глядела то на Гришку, то на пилу, которую он держал в руках, потом, подойдя к нему, негромко спросила:
– Пилить?
– Да, пилить, – угрюмо ответил Гришка.
– Я пойду с тобой, – краснея, сказала Тоня. – Я очень люблю пилить.
Гришка, сморщившись, с сомнением оглядел девочку.
– Ну, хряем, – сказал он недовольно.
Полдня они проработали молча. Тоня не отставала от него, и совсем было незаметно, что она устала. Тогда Гришка подобрел.
– Ты где научилась пилить? – спросил он.
– В колонии, на Помойке. – Тоня рассмеялась и, видя, что Гришка не понимает, пояснила: – На Мойке. Это мы ее так – помойкой – прозвали… Там только одни девочки были, и мы всегда сами пилили дрова.
– Подходяще работаешь, – похвалил Гришка.
К вечеру они разговорились. Окончив пилку, Гришка сел на бревно и стал свертывать папироску. А Тоня рассказывала о своих проделках на Мойке. И тут Гришка сделал открытие: оказывается, девчонки могли рассказать много интересного и даже понимали мальчишек. Тогда, растаяв окончательно, Гришка распахнул свою душу. Он тоже с гордостью рассказал о нескольких своих подвигах. Тоня внимательно слушала и весело смеялась, когда Гришка говорил о чем-нибудь смешном. Гришка разошелся, совершенно забыв, что перед ним девчонка, и, увлекшись, даже раза два выругался.
– Ты совсем как мальчишка, – сказал он ей.
– Правда? – воскликнула Тоня, покраснев от удовольствия. – Я похожа на мальчишку?.. Я даже курить могу. Дай-ка.
И, выхватив из рук Гришки окурок, она храбро затянулась и выпустила дым.
– Здорово! – сказал восхищенный Гришка. – Фартовая девчонка!
– Ах, как я хотела бы быть мальчишкой. Я все время думаю об этом, – сказала печально Тоня. – Разве это жизнь? Вырастешь и замуж надо… Потом дети пойдут… Скучно…
Тоня тяжело вздохнула. Гришка, растерявшись, потер лоб.
– Это верно, – сказал он. – Не везет вам, девчонкам.
Через неделю они уже были закадычными друзьями.
Тоня много читала и пересказывала Гришке прочитанное. Гришка, признававший только детективную, «сыщицкую» литературу, был очень удивлен, узнав, что существует много других книг, не менее интересных. Правда, герои в них, судя по рассказам Тони, были вялые и все больше влюблялись и ревновали, но Гришка дополнял ее рассказы уголовными подробностями.
Рассказывает Тоня, как граф страдал от ревности, потому что графиня изменяла ему с бедным поэтом, а Гришка покачает головой и вставит:
– Дурак!
– Почему?
– По шее надо было ее.
– Нельзя. Он любит.
– Ну, так тому бы вставил перо куда следует…
– А она бы ушла с ним. Граф ревновал же.
– Ах, ревновал, – говорит Гришка, смутно представляя себе это непонятное чувство. – Тогда другое дело…
– Ну вот, граф взял и уехал, а они стали жить вместе.
– Уехал? – Гришка хватается за голову. – И все оставил?
– Все.
– И мебели не взял?
– Он им оставил. Он великодушный был.
Гришка с досадой крякает.
– Балда твой граф. Я бы на его месте все забрал: и кровать бы увез, и стол, и комод, – пусть живут как знают…
Иногда они горячо спорили, и тогда дня мало было, чтобы вдоволь наговориться.
– Знаешь, – сказала однажды Тоня, – приходи к нам в спальню, когда все заснут. Никто не помешает, будем до утра разговаривать…
Гришка согласился.
Целый час выжидал он в кровати, пока угомонятся ребята и разойдутся воспитательницы, потом прокрался в спальню девчонок. Тоня его ждала.
– Полезай скорей, – шепнула она, давая место.
И, закрывшись до подбородков одеялом, тесно прижавшись друг к другу, они шептались.
– Знаешь, кто мой отец? – спрашивала тихонько Тоня.
– Кто?
– Знаменитый изобретатель Маркони… Он итальянец…
– А ты русская. Как же это?
– Это мать у меня русская. Она балерина. В Мариинском театре танцевала, а когда отец убежал в Италию и бросил ее, она отравилась… от несчастной любви…
Гришка только глазами хлопал, слушая Тоню, и не мог разобраться, где вранье, где правда. В свою очередь, он выкладывал Тоне все, что было интересного в его скудных воспоминаниях, а однажды попытался для завлекательности соврать.
– Отец у меня тоже этот, как его…
– Граф?
– Ага.
– А как его фамилия?
– Дамаскин.
Тоня фыркнула.
– Дамаскин… Замаскин… Таких фамилий у графов не бывает, – решительно сказала она.
Гришка очень смутился и попробовал выпутаться.
– Он был… вроде графа… Служил у графа… кучером…
Тоня долго смеялась над Гришкой и прозвала его графским кучером.
Гришка привык к Тоне, и ему было даже скучно без нее.
И неизвестно, во что бы перешла эта дружба, если бы не беда, свалившаяся на Гришку. Но, как известно, Гришка здорово набузил, и вот в канцелярии распределителя ему уже готовили сопроводительные бумаги в Шкид.
Последнюю ночь друзья не спали. Гришка, скорчившись, сидел на кровати около подруги.
– Я люблю тебя, – шептала Тоня. – Давай поцелуемся на прощанье.
Она крепко поцеловала Гришку, потом, оттолкнув его, заплакала.
– Брось, – бормотал растроганный Гришка. – Черт с ним, чего там…
Чтобы утешить подругу, он тоже поцеловал ее. Тоня быстро схватила его руку.
– Я к тебе приду, – сказала она. – Поклянись, что и ты будешь приходить.
– Клянусь, – пробормотал уничтоженный и растерянный Гришка.
