Леонид Жариков - Повесть о суровом друге
Накануне праздника Анисим Иванович дал нам с Васькой кусок красной материи, и я написал мелом те самые слова, которые были на мамином знамени, что развевалось на баррикадах завода: «Это будет последний и решительный бой». Для слова «бой» не хватило места, и нам с Васькой пришлось пришить кусочек розовой материи. Получилось красиво! В верхнем углу я приколол пятиконечную красноармейскую звезду, подаренную мне дядей Митяем, и мы вывесили флаг над землянкой.
Все было хорошо, только я боялся, что звезду украдут. Звезда была у нас на улице самой большой ценностью. Если германскую каску с медным орлом можно было выменять на десять патронных гильз, то звезду не отдавали даже за кусок хлеба.
Всю ночь я ворочался. Сквозь дрему мне мерещилось, что во дворе кто-то ходит, даже поскрипывала дверь, будто ее пробовали открыть. Я теснее прижимался к Ваське, боясь и уснуть и проснуться.
Не зря я ворочался ночью: утром мы не нашли ни звезды, ни флага. Не было флагов и на других домах. По всему городу их кто-то сорвал и на калитках написал мелом крестики.
Поползли тревожные слухи. Илюхина мать уверяла, что это сделал колдун, который умеет превращаться в теленка: она божилась, что видела ночью теленка, который ходил по улицам и писал копытом кресты на калитках. (Выдумают же такое - писать копытом: как же он копытом карандаш удержит?) Болтали и другое: будто ходит по России царь Николай, ищет свою корону.
Трудно было разобраться, где правда, а где выдумка. Только Васька, бегавший утром в Совет к дяде Митяю, разъяснил все. Оказалось, что в окрестностях появилась махновская банда какого-то батьки Яблочко и что флаги сорвал он.
Всякое говорили об этом бандюге. Будто бы никто его не может поймать, потому что он налетает неожиданно, и, пока бандиты играют «Яблочко», он кричит с тачанки: «Здоровеньки булы, граждане! Сдавайтесь без боя!» И начинается грабеж.
Можно было не слушать эти басни, если бы не одна история. Рассказывали, будто свою жену, Соньку Золотую Ручку, он украл ночью. Самым натуральным образом украл и увез. Отец этой Соньки встал утром, смотрит: дверь на крючке, вроде никто не заходил, а дочери нет.
Первый раз в жизни узнал я, что женщин можно красть, как голубей или патроны. Сначала не поверил этому, а потом втемяшилась в голову мысль: не украсть ли себе кого-нибудь, к примеру Тоньку, сестру Абдулки Цыгана?
Последнее время она мне стала нравиться. Все началось с того, что однажды Тонька вышла на улицу в новом платье, а вместо бус надела цыганские серебряные монеты. Где она взяла их: у матери стащила или в таборе цыганском разжилась, только от нее нельзя было отвести глаз! Чем она меня причаровала, понять я никак не мог, но она показалась мне лучше всех на свете.
Правда, последнее время Тонька играла с нами реже. У нее, как у большой, уже заплетались косы. Украсть бы Тоньку, и ничего больше не надо! Попробовал я поговорить с ней, чтобы дружила со мной, а она посмеялась: «Нос не дорос».
Не знал я, что делать. Попался как-то мне на глаза старый журнал «Нива», где на обложке было объявление:
ВСЕ ВАС ПОЛЮБЯТ!
Нет более несчастья в любви, или вернейший ключ к женскому сердцу.
Искусство нравиться, основанное на изучении женской натуры и примененное к духу нашего века.
Наша новая книга «Успех в любви» научит вас, что надо делать, чтобы победить непокорное сердце. Как должен действовать мужчина, чтобы влюбить в себя красивую и богатую женщину.
Любовные напитки и приготовление их.
Цена с пересылкой в закрытом пакете наложным платежом
1 р. 75 к. Москва. Дом Ферейна.
Должно быть, книга была интересная, но у меня не было этих 1 р. 75 к.
Хорошо бы украсть Тоньку бесплатно. Отнести ее в степь на берег речки Кальмиус, построить хату из камыша. Потом бы обвенчались с Тонькой у отца Иоанна и зажили бы честь по чести. Я ходил бы на работу в завод, а она варила обед.
Думал я, думал, но так ничего и не придумал...
2
Утром наступившего праздника мы с Васькой проснулись раньше обычного. От голода тошнило, а ноги, укрытые старым пиджаком, были холодные, точно ледышки. Землянку топить было нечем.
Открыв глаза, я увидел Анисима Ивановича, стоящего возле сундука. За год жизни у Васьки я уже привык к старику и не замечал, что у него нет ног. А тут поразился: сундук ему был по плечи, как будто он стоял в яме перед сундуком.
Анисим Иванович вытаскивал белье, перетряхивал его и отбрасывал в сторону. Это было все, что осталось после того, как тетя Матрена ушла по селам менять вещи на хлеб.
Потом Анисим Иванович поглядел на Ваську и негромко окликнул его:
- Василий, подымайся. Нынче базар открылся. Понесешь материну кофту, может, фунта два макухи дадут.
Васька осторожно, чтобы не разбудить меня, встал и подошел к отцу:
- Батя, мою рубаху тоже снесем. Ленька у нас голодный, нехай ест побольше...
- Для меня вы оба сыновья... - сказал Анисим Иванович.
- Я могу долго не есть. А он маленький...
Вот и опять Васька жалеет меня. Что бы такое сделать, чтобы и мне его пожалеть? Выменяем на базаре макуху, и я отдам ему все. Только много ли дадут за старую рубаху?..
Нестерпимо хотелось есть. С тех пор как немцы увезли в Германию наш хлеб, наступил голод. В городе поели всех воробьев и галок. Ловить их было занятно. Мы ставили во дворе ящик, а под него палочку. От палочки тянулся длинный шпагат. Сидя в сарае, мы стерегли, и, как только птицы слетались на мусор, мы выдергивали из-под ящика палку, и он накрывал птиц. Подбежав, мы осторожно запускали под ящик руку и вытаскивали галок, они хлопали крыльями и больно клевались. Жалко нам было птиц, да что поделаешь голод...
Я поднялся и, пока Васька собирался, вышел на улицу. Ярко светило солнце. Спокойное синее небо стелилось над городом: грустные, стояли акации, осыпанные снегом. Степь, белая и холодная, уже не звала к себе, а пугала. Улица казалась еще более кривой. Порывы ветра подхватывали жухлые листья и вместе со снегом уносили их в чей-нибудь заброшенный двор.
Возле Абдулкиного дома я увидел Тоньку. Она сидела на лавке и лузгала семечки, далеко отплевывая шелуху. Перед ней, важничая, прохаживался рыжий Илюха. Последнее время он, будто назло мне, увивался возле нее, начал каждый день умываться и даже утюжил свои латаные-перелатаные, вздутые на коленках штаны.
На Илюхе были новые ботинки (я слышал их скрип). Тонька посматривала на них и заливалась счастливым смехом. Сейчас она казалась мне еще лучше, чем была. Ее красивые черные глаза были похожи на блестки антрацита. Нет, не уступлю Тоньку конопатому! Злоба, вызванная голодом, усилилась чувством ненависти к Илюхе. Я угрюмо двинулся на него. Новые ботинки Илюхи оказались старыми опорками, намазанными дегтем.
У меня отлегло от сердца.
- Слыхал про царя? - спросил Илюха, усаживаясь рядом с Тонькой, когда я подошел.
- Нет, не слыхал и слышать не хочу.
- Эх ты... До нас же царь приходил, а ты не знаешь. Я его видел. Хитрый, воробьем прикинулся. Сидит у нас на дереве, смотрит на меня человеческими глазами и говорит: «Чик-чирик, я царь, чик-чирик».
До чего же глупым был этот Илюха! Надо же такое придумать - воробьем царь прикинулся. Не зная, как уязвить Илюху, я сложил кукиш и сунул ему под нос:
- На тебе дулю. И царю твоему тоже, и царице, и царевичу.
Я оттеснил Илюху и уселся на лавочке рядом с Тонькой. Она отодвинулась, а Илюха недовольно засопел:
- Она не твоя невеста, и можешь не толкаться.
- Наверно, скажешь, твоя? - спросил я, уверенный, что Тонька поднимет его на смех. Но она молчала, а Илюха совсем обнаглел и сказал с усмешкой:
- Моя, спроси у нее.
Тонька так преданно смотрела на Илюху, что можно было ожидать, что она подтвердит его слова. «Если так, - решил я, - тогда ни мне и ни тебе!»
- Тонька не твоя и не моя невеста. Она Васькина! - сказал я и понял, что поразил Илюху в самое сердце.
Тонька покраснела и засмеялась.
- А где Вася? - спросила она.
- Дома, сейчас придет.
Илюхе не хотелось уступать первенство. Он поднялся с лавки, нагнулся и неожиданно для нас стал на голову, задрав кверху растопыренные ноги. Его лицо, наполовину погруженное в снег, побагровело. Тонька с восторгом глядела на Илюху. У него посинели уши, а он все стоял. Потом свалился, встал, пошатываясь, и хрипло проговорил:
- Еще дольше могу простоять.
- Целый день простоишь? - спросила Тонька.
- Раз плюнуть, - хвастался Илюха, вытирая проступившие слезы.
- А сто дней простоишь? - спросил я.
- Простою. Только обедать буду вставать.
Тонька не то с восхищением, не то с насмешкой смотрела на Илюху. Разбираться было некогда, и я подумал: «Украду. В дальнем карьере есть пещера, туда и утащу!»
