Юрий Маслов - Уходите и возвращайтесь
— Входи, — разрешил Алик. Он валялся на койке и важно дымил сигаретой. На тумбочке стояла водочная бутылка с водой, на которой мастерски была пришлепана этикетка: «Спирт питьевой. 96°». — Приятное известие, — сказал Алик, вставая. — Спиртику глотнешь?
Магнер вежливо отказался:
— Я в наряде.
— Да не боись, не повредит. — Алик налил треть стакана и протянул его оторопевшему парню. — Давай.
Магнер не в силах был отказать прославленному парашютисту. Он выдохнул воздух и одним духом опорожнил стакан.
— Еще хочешь?
— Спасибо. — Парень воздушным шаром выкатился из палатки. — У нас такого спирта целый бачок!
— Отлично! — гаркнул Алик. — Передай привет маме! — Он повернулся к суетливо одевавшемуся Джибладзе: — Миша, что вы нервничаете? Я вас не узнаю.
— Как думаешь, зачем? — спросил Миша, одергивая гимнастерку.
— На повышение, — хохотнул Сережка, — взводным будешь.
— Я серьезно.
— А черт вас знает… Может, вы действительно по ночам спирт дуете.
Миша глянул на него зверем и вслед за Аликом выскочил из палатки.
— А действительно, зачем? — спросил Славка.
— Могу только догадываться, — сказал Никита. — Но держу пари, что Алик знает — больно у него хитрая была физиономия.
— Пошли купаться, — предложил Сережка. — Они раньше чем через час все равно не пригребут.
— Можно, — сказал Леня.
Никита со Славкой остались играть в шахматы.
Первым вернулся Джибладзе. Молча разделся и, взяв полотенце, шагнул к выходу. Сережка быстро преградил ему дорогу.
— Мишаня, — сказал он вежливо, — нам небезразлична твоя судьба.
— Предложили остаться инструктором.
— Согласился? — оторопев, спросил Сережка.
— Да. — Миша резко отодвинул друга в сторону.
— Я говорил, на повышение! — выкрикнул Сережка, оборачиваясь к друзьям. — Что вы на это скажете?
— Каждому свое, — задумчиво проговорил Славка. — Но вот Алик… Это для меня загадка.
— Алик отбоярится, — сказал Сережка. — Алик на Молдаванке родился.
— Все это так… — Никита поднял руку, призывая ребят к вниманию. — Кажется, он.
Насвистывая веселую одесскую песенку, в палатку ввалился Алик. Он расстегнул ремень, вытащил из-под койки гитару и проникновенным голосом запел:
А у него есть галстук и перчатки,
И он чистенький, как херувим,
А я в одной полотняной рубашке,
Да никуда не гожусь перед ним…
— Алик, — оборвал друга Сережка.
— Ша, — сказал Алик, прихлопывая струны ладонью. — Я вижу, что вы сгораете от любопытства. Лейтенант Черепков не желает, чтобы его друзья сгорели раньше времени, а потому разъясняет вам ситуацию. Только не падайте в обморок. Я с детства не перевариваю мелодраму. Мне предложили стать инструктором. Я поблагодарил начальство за оказанную мне честь и…
— …послал их куда подальше, — не выдержал Бойцов.
— Вы ошиблись, Сережа, — сказал Алик. — Я дал согласие.
— Шутишь?
— И не думаю.
Сережка скрестил на груди руки и со злым недоумением выпалил:
— Ну Мишаня — это понятно. У него самолюбие, он же князь! А ты? Какого черта ты подписался?!
— Объясняю, — сказал Алик. — Отсюда я быстрее всего попаду в испытатели… Баранов говорил с командиром эскадрильи. В общем, они замолвят за меня словечко. Кажется, у аудитории больше вопросов нет? Тогда, с вашего разрешения, я искупаюсь. — И, захватив полотенце, Алик убежал.
Далеко на востоке за холмами вставало солнце. Между деревьями висел прозрачный туман, сверкала роса, и воздух был чист и свеж.
Никита осторожно выбрался из палатки, поежился и, глянув на небо — высокую, призрачную голубизну, довольно улыбнулся. День обещал быть на редкость солнечным, а это важно, когда тебе предстоит последний полет, в котором ты должен продемонстрировать все свое мастерство и искусство высшего пилотажа.
Никита разбудил товарищей. Ребята быстро, без обычных шуток и разглагольствований сделали зарядку, умылись и отправились завтракать. Из столовой они вышли тихие и сосредоточенные — каждый понимал, что настала минута, которая навсегда определит будущее.
Славка, чтобы как-то разрядить предполетное напряжение, легонько толкнул Черепкова в плечо и полюбопытствовал:
— Волнуешься?
— Не так чтобы очень… — Алик замялся. — А вот князь… Я ночью просыпаюсь, а он зубами клацает, простудился, говорит.
— У меня аспирин есть, — моментально влез Сережка. — Мишаня, примешь?
— Мишаня, между прочим, уже инструктор, — беззлобно проворчал Джибладзе, — а ты пока… шпана!
Алик глянул на небо и задумчиво проговорил:
— А жарко будет, ребята, как в топке паровозной.
— Это точно, — согласился Слава. — На мне высотный костюм после первой заправки промокает…
Полковник Бренч, высокий, щеголеватый, с иссиня-черными волосами, подпаленными на висках сединой, поздоровался с курсантами и коротко, в двух словах, объяснил, как будут проходить зачетные полеты. Голос у него был сухой и ломкий, взгляд цепкий, колючий, и, рассказывая, он то и дело останавливался перед кем-нибудь из ребят, пытливо всматривался в лицо и резко спрашивал: «Ясно?» Парни, оробев, только кивали головами.
— Тогда начнем, — сказал полковник. — Кто первый? Ребята промолчали.
— Значит, нет желающих, — словно про себя отметил полковник и повернулся к Баранову: — Это не твои под проводами летали?
— Мои.
— Кто?
Никита, похолодев, вышел из строя.
— Курсант Мазур.
— Курсант Бойцов, — вслед за ним доложил Сережка.
— С вас и начнем. — Полковник жестом указал Мазуру на кабину.
Никита быстро занял свое место, запустил двигатель и доложил о готовности к полету.
— Поехали, — разрешил полковник.
Никита увеличил обороты и плавно тронул машину со стоянки. Боковым зрением увидел Баранова. Тот ободряюще кивнул — не дрейфь, мол! — и, разжав кулак, выбросил все пять пальцев: он требовал пятерки. «Волнуется», — подумал Никита.
Баранов действительно волновался. Он знал, что его питомцы постигли школу высшего пилотажа, знал, что они могут на свой лад расписывать небо узорами замысловатых фигур, вкладывая в эти неповторимые хитросплетения не только мастерство и выучку, но и то, что каждому было отпущено богом — смелость, осторожность, находчивость. Он знал, что они научились мыслить в воздухе, импровизировать, и все-таки переживал. А вдруг!. Это пресловутое «вдруг». Ошибка, случайность, неточность — и годы труда насмарку. Обидно. Для Баранова это был трудный выпуск. Трудный — значит, любимый Все ребята попались одаренные. А таких учить сложно: каждый с вывертом, с характером. Пока поймешь такого, остолбишь ему дорогу, чтобы не сорвался, не запутался, не свернул бы на тропочку, по которой легче шагать, — десять потов спустишь. И все это для того, чтобы спросить строже. С них — летчиков от рождения — и спрос особый. Как же тут не волноваться?
Старт! Никита, учитывая встречно-боковой ветер, взял ручку на себя. «МиГ» мягко оторвался от земли. Никита убрал шасси и повел машину в набор.
— Да ты не осторожничай, — сказал вдруг полковник. — Работай как обычно.
Никита перевел рычаг сектора газа на увеличение оборотов. Самолет послушно надбавил скорости и стремительно полез вверх. Привычно завращалась стрелка высотомера. Три тысячи, четыре, пять, шесть…
— Хорош, — наконец сказал полковник. — Скорость восемьсот, полет по кругу, и придерживайся заданной высоты.
«Главное, не волноваться, — подумал Никита. — Ошибки — результат волнения». Он установил скорость и, не спуская глаз с высотомера, вышел на прямую.
— Нормально, — одобрил полковник. — Правый вираж с креном в тридцать градусов… Спираль… Скольжение…
Выполнить эти довольно простые фигуры Никите не составляло большого труда — он работал над ними много и упорно и осуществил требуемое с безукоризненностью и чистотой мастера.
— Неплохо, — отозвался полковник. — Ну, а теперь несколько фигур… на твое усмотрение.
«Любит работать на вертикалях», — вспомнил Никита елова Баранова. Он набрал высоту и, описав полупетлю, устремился к земле. Истребитель, набирая скорость, мелко подрагивал, и эта дрожь, дыхание стальной птицы, передалась Никите. Он чувствовал машину каждой мышцей своего напряженного до предела тела и радовался этому ощущению слияния, понимая, что теперь все зависит только от него — его умения, знаний, мастерства.
На высоте двух тысяч метров Никита вывел машину из перевернутого пике и, включив форсаж, зверем рванулся по крутой горке от земли. Бочка, вторая, третья…
Снова петля…
— Достаточно, — сказал полковник.
В его сухом и бесстрастном голосе не было ни одобрения, ни осуждения, и Никита так и не понял, остался ли проверяющий доволен его работой. Но посадку он совершил безупречно: притер машину на две точки и, только когда погасла скорость, плавно опустил носовое.
