Василий Ледков - Метели ложаться у ног
— Человек решил распрощаться с одиноким санным следом.
Нина взглянула на Митьку и отчего-то смутилась. Долго смотрела.
— Да, я.
— Ну и хорошо, молодец, — решительно похвалила Нина и шагнула к нему.
На другой половине чума сердито закашлялась бабка Ирина. Нина как бы застыла на полушаге, потянувшаяся к Митьке рука повисла на мгновение в воздухе. А Микул не обратил внимания на всё это, был доволен гостем — вновь похлопал его по плечу:
— Спасибо, Митя, что приехал. Мы с Ниной обязательно будем на свадьбе. — Посмотрел на жену, улыбаясь, и потер энергично широкие тяжелые ладони. — А не осталось ли у нас в запасе русской еды?[76]
Нина кивнула согласно, вышла из чума.
А потом бабка Ирина подбрасывала хворост в огонь, ей помогал Иванко, посапывая; Микул, отважившись, сам заговорил о колхозе, спрашивал Митьку:
— Как живется в колхозе-то, Митя?
— Легче, чем одному торчать в тундре, — отвечал Митька охотно.
— А оленей не отбирают?
— Не-е-ет. Пока ещё нет.
— А как ты думаешь, Митя, вступать мне в колхоз?
Бабка Ирина швырнула поленом в костер — искры взметнулись.
Митька молчал, глядя в костер. Так молчал, так глядел, словно перебирал в памяти что-то, сравнивал; ответил убежденно:
— В колхозе, Микул, легче, чем одному. Как тебе с Ниной.
В костер полетело очередное полено — вместе с искрами поднялись дым и зола; Иванко отвернулся от костра, прикрывая руками глаза…
Потом пили спирт. Микул разговаривал только о свадьбе; хвалил жениха и невесту, о колхозе ни слова. Митька ел и пил молча, во всем соглашался с хозяином. Потом Микул ударил железную плитку очага пяткой, а это значило, что хозяин сыт — спать будет… Митька допил спирт с Ниной и с бабкой Ириной, и к полудню его упряжка уже мчалась в сторону колхозного стойбища. Его провожали Нина и бабка Ирина.
— Гляди-ко, — шамкала оживленно и хихикала старая, толкая локтем невестку, — гляди-ко, олени-то его вроде и бежать не могут.
Нина словно бы не видела и не слышала бабку — печально смотрела вслед упряжке, убегающей вдаль.
— И откуда колхозным оленям взять силы? — шамкала бабка. — Их, говорят, доктора каждую весну иглами тычут. Без присмотра олешки. Нет хозяйского глаза…
Нина молчала. И лишь когда упряжка скрылась за далеким увалом, Нина, по-прежнему не замечая свекрови, тяжко вздохнула и как бы подумала вслух, между прочим:
— Ну вот… он и уехал…
Но бабка Ирина, хотя и она пила спирт и развеселилась, повернула невестку к себе, дернув её за руку, и погрозила ей скрюченным пальцем:
— Никогда первой не подавай руку мужчине.
Смуглые щеки невестки вспыхнули, словно маки.
10Июньская жара, видимо, спала: утро выдалось прохладное — ветер дул со стороны вечно сердитого Баренцева моря, на тундру ползли тяжело нагруженные дождем облака, — олени, изнуренные жарой, оводами и комарами, дышали полной грудью, спокойно паслись. В стаде остались лишь бабка Ирина с Иванком, упряжки Микула и Нины ушли за гребни Пярцора к стойбищу Митьки Валея, где собирались гости, приглашенные женихом. Почти полудикие олени Микула летели и по летней тундре как ветер. На самом высоком гребне хребта неожиданно выросла роща оленьих рогов — десятки упряжек.
А солнце успело подняться лишь на высоту хорея, по кочкам прыгали воробьи и синицы — клювиками пили росу из побуревших трав и ярко-голубого ягеля.
Люди или просто сидели на нартах, или толковали между собой, или рассматривали по-хозяйски упряжки соседей, между нартами сновали вездесущие ребятишки, лениво позевывая.
Микула и Нину встретил жених. Широкоплечий и рослый, он был в нарядных пимах; ярко-красные подвязки с кисточками перехватывали щиколотки; свадебная малица расшита поверх черного подола сукнами всех цветов радуги. Он был рад Паханзедам, крепко пожал руку Микулу и улыбнулся воинственно.
— Ну вот, теперь начнем наступление, — сказал Митька и кивнул в сторону озера Лисий Коготь, приютившего стойбище невесты Марины.
По ненецким обычаям свадьба начинается в чуме невесты, но может начаться и у жениха, как договорятся сваты. Митька решил начать свою свадьбу у озера Лисий Коготь. И рогатая лавина упряжек, разукрашенных разноцветными сукнами, замшей, цветными хореями, хлынула с гиком и хохотом вниз по склону Пярцора. Скоро показалось и стойбище. В километре от прилипших к берегу озера чумов лавина остановилась. Тундра замерла. Пятьдесят семь мужчин подняли к небу винтовки и трижды пальнули. Раскаты залпов повторили озеро, высокие горы и тяжелое небо. Из каждого чума вышло по человеку, из макоданов повалил голубовато-белый дымок — стойбище ожило; возле чумов собралось столько людей, что казалось, они готовятся отразить нападение неприятеля. Над стойбищем прогремели ответные выстрелы: «Мы готовы!». И тут же сорвались с места приглашенные жениха, ураганом понеслись к стойбищу. На лучших оленях летел впереди Митька.
Упряжки, звеня колокольцами, быстрее ветра неслись, огибая стойбище по кругу солнца. Каждой упряжке надо трижды объехать чумы одной и той же дорогой. А сделать это не так-то легко, потому что на шею головного оленя со всех сторон летят петли тынзеев.
— Лови-и-и!.. — закричало всё стойбище. — О-и-и! И-и-и!
На пустых нартах у чумов сидели степенные старики, ревниво следили за каждой упряжкой, недовольно разводили руками, с досады хлопали по угловатым коленям.
— Лови-и-и!.. — кричали женщины. — И-и-и!..
Но напрасно. Упряжки жениха и приехавших с ним пролетели — тынзеи захлестывали то пелеев[77], то нарты или ездока, — ни на одном вожаке петли не было. От смеха, восторгов дети катались по земле между взрослыми. Выбитая копытами вокруг стойбища, гудела земляная пурга, летели со свистом комья земли, жужжали тынзеи.
А попадись вожак по условиям свадьбы в петлю, ездовой упряжки — хочет он того или не хочет — должен тут же перейти в лагерь приглашенных невестой и всю свадьбу славить невесту. Но так случается редко, потому что упряжки кружатся по ходу солнца, олени запряжены веером, вожак бежит слева пелеев, — нелегко словить вожака. Да и ненцы празднуют не первую свадьбу — к такой игре привычны и олени и люди…
Все упряжки промчались вокруг стойбища трижды, и ни один вожак не угодил в петлю аркана. А если бы заарканенным оказался Митькин вожак, всю свадьбу тут же пришлось бы переносить на стойбище жениха. А после свадьбы жених должен был бы уйти из родного стойбища и поселиться навсегда в чуме родителей жены.
Первое испытание Митька выдержал с честью. Да и не могло быть иначе: он готовился к этому дню, тренировал оленей и особенно вожака — его вожак останавливался перед падением петли на землю или стрелой вылетал из-под неё, когда она летела ему на голову, Митька Валей был доволен.
А стойбище гудело, гости приветствовали громко друг друга; одни хвалили жениха, другие — невесту. Приближалось второе испытание.
— Митя, не ударь лицом в грязь!.. Не роняй нашей чести! — подбадривали жениха его гости.
А Митька лишь улыбался в ответ и ловко и красиво наматывал на левую руку тынзей.
— Да меньше петлю! Меньше делай! — наставительно кричал и Микул Паханзеда. — А то не успеешь дернуть — он из петли выскочит… и поминай!
Гости невесты язвили:
— Гляди-ко… Да он же левша! А я-то думал…
— Ха-ха-ха-а-а! — тут же прокатилось над стойбищем. — Тынзея-то толком держать не умеет!..
И насмешек Митька словно бы не слышал, не замечал дразнящих улыбок — собрал аккуратно тынзеи, встал в трех саженях от чума невесты.
Выкрики и смех как подрезало, когда у входа в чум появился худой и высокий старик — родитель невесты. Стойбище замерло: старик шагнул к чуму, распахнул полог. С олененком на руках вышла из чума Марина. Митька насторожился. Олененок барахтался, призывно трубил, вырываясь.
— Ну, выпускай! — крикнул из толпы кто-то.
Марина посмотрела на отца, перевела взгляд на Митьку.
— Чего же ты ждешь?!
Голос матери словно бы стеганул по рукам — Марина наклонилась и разжала пальцы. Олененок неуверенно встал, постоял, оглядевшись, будто не верил, что он уже на воле, и тут же тонкие пружинистые ноги подбросили его — он стрелой полетел по широкому людскому коридору.
Митька не спешил. Примерился и хлестко, со всего плеча метнул тынзей. Петля, прожужжав в воздухе, догнала олененка, раскрылась перед носом — олененок сам влетел в петлю. Митька резко повернулся вокруг себя — петля захлестнула олененка за левую заднюю ногу.
Колхозники выкрикивали поочередно, славя жениха:
— Митька Валей добыл в этом году триста сорок песцов!
— Митька Валей топором и тынзеем владеет, как своими руками!
— Только этой весной Митька Валей смастерил пятнадцать саней, сорок семь шестов для чума!
