Люси Монтгомери - Аня и Долина Радуг
— Вот, возьми и сейчас же надень, — сказала она, сунув то и другое в руки изумленной Лиде. — Быстро. Ты насмерть простудишься. У меня есть другие. Надевай прямо сейчас.
Лида, опомнившись, схватила предложенный подарок, и ее тусклые глазки блеснули радостью. Разумеется, она наденет! И очень быстро, не ожидая, пока появится кто-нибудь, имеющий право отобрать их у нее! В один миг она натянула чулки Фейт на свои тощие ноги и сунула опухшие маленькие ступни в ее туфли.
— Спасибо, — сказала она, — но твои родные-то не рассердятся?
— Нет… да если и рассердятся, мне все равно! — заявила Фейт. — Ты думаешь, я могла бы спокойно смотреть, как человек замерзает до смерти, и не помогла бы, имея такую возможность? Это было бы неправильно, тем более что мой отец — священник.
— Ты хочешь, чтобы я потом их вернула? У нас в гавани ужасно холодно… и еще долго будет холодно после того, как здесь на холмах уже потеплеет, — сказала хитрая Лида.
— Нет, ты, разумеется, оставишь их себе. Я не собиралась просить тебя вернуть их. У меня есть еще одна пара туфель и полно чулок.
Первоначальным намерением Лиды было задержаться и поболтать с девочками на самые разные темы. Но теперь она подумала, что ей лучше поскорее улизнуть, прежде чем придет кто-нибудь и заставит ее вернуть добычу. Так что она зашаркала прочь и исчезла в холодном вечернем сумраке так же тихо и незаметно, как пришла. Как только дом священника остался за поворотом, Лида села, сняла туфли и чулки и положила их в корзинку из-под сельди. Она не собиралась идти в них по грязной прибрежной дороге. Их предстояло приберечь для особых, торжественных случаев. Ни у одной из девочек в гавани не было таких отличных черных кашемировых чулок и таких изящных, почти новых туфель. Лида собиралась щегольнуть в них предстоящим летом. Она не испытывала никаких угрызений совести. В ее глазах семья священника была сказочно богатой. Без сомнения, у этих девочек полно туфель и чулок. Затем Лида побежала в Глен, где на улице перед магазином мистера Флэгга играли мальчишки. Она целый час возилась в грязной луже с самыми безрассудными из них, пока проходившая мимо миссис Эллиот не велела ей отправляться домой.
— Я думаю, Фейт, что тебе не следовало этого делать, — сказала Уна с легким упреком, когда Лида ушла. — Тебе теперь придется каждый день носить твои лучшие ботинки, и они скоро сносятся.
— Мне все равно! — воскликнула Фейт, которую все еще грела приятная мысль, что она сделала добро ближнему. — Это несправедливо, что у меня две пары туфель, а у бедной маленькой Лиды Марш — ни одной. Теперь у нас обеих по паре. Ты же слышала, Уна, как папа сказал в своей проповеди в прошлое воскресенье, что настоящее счастье не в том, чтобы приобретать или иметь, а только в том, чтобы давать. И это правда! Такой счастливой, как сейчас, я еще никогда не была. Только подумай о Лиде, которая идет домой в эту минуту, и ее бедным маленьким ножкам тепло и удобно.
— Но ты же знаешь, что у тебя нет другой пары черных шерстяных чулок, — сказала Уна. — Твоя вторая пара вся в дырках. Тетушка Марта сказала, что не может их больше штопать и собирается отрезать верхние части, чтобы протирать ими печку. А больше у тебя ничего нет, кроме двух пар полосатых чулок, которые ты терпеть не можешь.
Все оживление и духовный подъем Фейт мгновенно исчезли. Ее радость лопнула, как воздушный шарик. Несколько ужасных минут она сидела в молчании, осознавая последствия своего безрассудного поступка.
— Ох, Уна, я об этом не подумала, — пробормотала она печально. — Я вообще ни о чем не подумала заранее.
Полосатые, красно-синие, чулки в резиночку были толстыми, грубыми и колючими. Их в минувшую зиму связала для Фейт тетушка Марта. Они были, вне всякого сомнения, ужасны. Фейт испытывала к ним отвращение, какого никогда еще не испытывала ни к какой одежде. Надеть их она, конечно, не могла. Они лежали, все еще ни разу не надетые, в ящике ее комода.
— Теперь тебе придется носить полосатые чулки, — сказала Уна. Только подумай, как мальчишки в школе будут смеяться над тобой. Ты ведь помнишь, как они смеялись над Мейми Уоррен из-за ее полосатых чулок и обзывали ее «вывеской парикмахера», а твои чулки еще хуже.
— Я их не надену, — уверенно сказала Фейт. — Уж лучше пойду с голыми ногами, хоть и холодно.
— Ты не сможешь пойти завтра в церковь с голыми ногами. Подумай, что скажут люди.
— Тогда я останусь дома.
— Ничего не выйдет. Ты отлично знаешь, что тетушка Марта заставит тебя пойти.
Фейт это знала. Единственное, на чем всегда настаивала тетушка Марта, обычно не дававшая себе труда на чем-либо настаивать, — в любую погоду все они должны пойти в церковь. Как они при этом были одеты и были ли одеты вообще, ничуть ее не заботило. Но они были обязаны пойти. Именно так воспитывали тетушку Марту семьдесят лет назад, и так она была намерена воспитывать их.
— А ты, Уна, не могла бы одолжить мне какие-нибудь из твоих чулок? — жалобно спросила несчастная Фейт.
Уна отрицательно покачала головой.
— Нет, ты сама знаешь, у меня только одна черная пара. И они такие тесные, что я сама их с трудом натягиваю. Они на твои ноги не налезут. И мои серые тоже. К тому же у них все коленки штопаны-перештопаны.
— Я не надену полосатые чулки, — сказала Фейт упрямо. — Они на ощупь еще хуже, чем на вид. Ужасно кусачие, и ноги в них как бочки.
— Ну, не знаю, что ты будешь делать.
— Если бы папа был дома, я пошла бы к нему и попросила купить мне новую пару, прежде чем магазин закроется. Но он вернется домой слишком поздно. Я попрошу его в понедельник… а в церковь завтра не пойду. Притворюсь больной, и тетушке Марте придется позволить мне остаться дома.
— Это будет ложь, Фейт! — воскликнула Уна. — Ты не можешь этого сделать. Ты же понимаешь, как это было бы ужасно! Что сказал бы папа, если бы узнал? Разве ты не помнишь, как он говорил с нами после маминой смерти и сказал, что мы всегда должны быть правдивы, пусть даже мы не оправдаем его ожиданий в других отношениях. Он сказал, что мы не должны ни лгать, ни притворяться… он сказал, что верит в нас. Ты не можешь притвориться больной, Фейт! Просто надень полосатые чулки. Ведь это только один раз. В церкви их никто не заметит. Это совсем не то, что в школе. И к тому же твое новое коричневое платье такое длинное, что их почти не будет видно. Как это хорошо, правда, что тетушка Марта сшила его тебе на вырост, хотя ты была ужасно недовольна, когда она его закончила?
— Полосатые чулки я не надену, — повторила Фейт. Она вытянула свои голые белые ноги, встала с могильной плиты, медленно прошла по мокрой холодной траве к слежавшемуся снегу в углу кладбищенской ограды. Там, стиснув зубы, она встала на снег и замерла.
— Что ты делаешь? — в ужасе закричала Уна. — Фейт, ты простудишься насмерть!
— Это я и пытаюсь сделать, — ответила Фейт. — Надеюсь, что я очень сильно простужусь и буду завтра ужасно больна. Тогда это не будет притворством. Я собираюсь стоять здесь долго — столько, сколько смогу вытерпеть.
— Но, Фейт, ты можешь действительно умереть. Ты можешь схватить воспаление легких. Пожалуйста, Фейт, не надо. Пойдем в дом и найдем что-нибудь, что ты сможешь надеть и обуть. О, вот идет Джерри! Как я рада! Джерри, заставь Фейт вылезти из сугроба. Посмотри на ее ноги.
— Ого! Фейт, что ты вытворяешь? — строго спросил Джерри. — С ума сошла?
— Нет. Уходи! — отрезала Фейт.
— Значит, ты себя за что-то наказываешь? Если так, то это неподходящее наказание. Ты заболеешь.
— Я хочу заболеть. Я не наказываю себя. Уходи.
— Где ее туфли и чулки? — спросил Джерри, обращаясь к Уне.
— Она отдала их Лиде Марш.
— Лиде Марш? Зачем?
— Потому что у Лиды не было ни чулок, ни туфель… и у нее так замерзли ноги. А теперь Фейт хочет заболеть, чтобы ей не пришлось идти завтра в церковь в полосатых чулках. Но, Джерри, она может умереть!
— Фейт, — сказал Джерри, — вылезай или я вытяну тебя силой.
— Тяни! — отвечала Фейт с вызовом.
Джерри бросился к ней и схватил ее за руки. Он тянул ее в одну сторону, а она его — в другую. Уна забежала сзади и толкала Фейт в спину. Фейт ругала Джерри, требуя, чтобы он оставил ее в покое. Джерри ругал ее, требуя, чтобы она не сходила с ума. Уна плакала. Они отчаянно кричали возле самой ограды кладбища, отделявшей его от дороги. Проезжавшие мимо Генри Уоррен и его жена слышали и видели эту сцену. Так что очень скоро весь Глен узнал, что дети священника устроили ужасную драку на кладбище и употребляли при этом самые неприличные выражения. Тем временем Фейт позволила брату и сестре вытянуть себя из сугроба: ступни у нее так болели, что она в любом случае не смогла бы стоять на снегу дольше. Они дружно вошли в дом и отправились в постели. Фейт спала сном праведника и утром проснулась без малейшего признака простуды. Она чувствовала, что не может притвориться больной, после того как Уна напомнила ей о том давнем разговоре с отцом. Но она была все так же полна решимости не надевать в церковь эти отвратительные полосатые чулки.
