Сусанна Георгиевская - Отрочество
— Понятно, — сказал Лека Калитин.
— Восемь клямов накладываются на шов, опять-таки для гарантии прочности. Вот клямы — закрепки, так сказать. Раз — один клям, два — другой клям, три, четыре… Сейчас покажу. Сидите, сидите, ребята, на местах…
Молотки взлетали и опускались.
— Вот вам клямы. Все восемь клямов. Опять же, подрамники крыши — боковые и концевые. А вот карниз… Все видят? Отлично. Не толпитесь, ребята…
Иванов работал тремя молотками. Один из них, деревянный, большущий, назывался великолепно: «киянка». Не без блеска и показного изящества демонстрировал знаменитый кровельщик перед замершей аудиторией свое высокое искусство: выкладывал подобно рисунку шахматной доски поперечные листы — «картины» — на крыше вагона, сращивал их тут же, на глазах у мальчиков, едва заметным швом — «закроем».
Поражало то, что молотки и руки были большие, а крыша — маленькая, как игрушечная.
— До войны эти крыши изготовлялись глухими, без отверстия для печных труб, — на ходу пояснял кровельщик. — Но во время и после войны мы стали делать в вагонах люки для выводки печей. Вот вам отверстие для вытяжки: люк. А вот и покрышка люка…
Ребята давно уже повскакали с мест, несмотря на уговоры кровельщика, и окружили его тесным кольцом, почти не давая простора его огромным рукам.
Тем не менее через сорок минут (считая утечку времени, потребовавшуюся для пояснения) крыша вагона была изготовлена. Она была снабжена малюсенькой вытяжкой. Двойной шов, соединявший продольные листы, прихватывался настоящими клямами.
Одним словом, крыша как крыша. Открывай люк, разжигай печурку и отправляйся в путь: вези, скажем, из колхоза в город птицу на сельскохозяйственную выставку, перевози телят, пчел — температура подходящая.
Кровельщик уложил в рабочую сумку свой инструмент, вытер руки чистым носовым платком, опустил рукава рубашки, надел пиджак и, улыбнувшись, передал крышу председателю отряда Кардашеву.
Кровельщик и председатель отряда с глубокой серьезностью обменялись рукопожатием. Ребята громко аплодировали. Кровельщик кланялся.
Любой труд, доведенный до пределов мастерства, становится искусством. Ребятам казалось, что к ним на сбор пришел артист.
Хотя все они уже слышали о знаменитом кровельщике и даже видели в «Ленинградской правде» портрет Иванова, он поразил их все же гораздо больше, чем они могли ожидать.
Когда он кончил работу, никто не шевельнулся. Мальчики сидели тихо-тихо и смотрели на него, не сводя глаз: им и в голову не приходило, что на этом его выступление может окончиться. Они ждали.
Он прошелся по классу взад и вперед большими шагами.
Что бы им еще показать или рассказать?.. Иванов вздохнул. Есть же такие специалисты, которые как начнут говорить, так и не остановишь. Нет, ему за ними не угнаться! Попробуем идти по своей линии.
Взяв в руки мелок и поглядывая на мальчиков серьезными и вместе смеющимися глазами, он заговорил о новостройках и стал одновременно вычерчивать на доске крыши разной формы и высоты, балконы, карнизы, крытые жестью и опоясывающие большие городские здания.
Дело снова пошло на лад. Мальчики закидывали его вопросами. Он отвечал спокойно, вдумчиво, подробно.
Когда все вопросы были наконец исчерпаны, он положил мел и, снова раскрыв свою рабочую сумку, сказал серьезно:
— А ну, кто хочет попробовать?
Охотники, ясное дело, сейчас же нашлись. Его окружили. Каждый кричал: «Я, я!»
Всем хотелось потрогать молотки, подержать их, сделать хоть что-нибудь собственными руками.
— Давай становись в очередь! — скомандовал кровельщик.
Но кровельная работа оказалась работой сложной. Ладилась она отчего-то только у бестолкового, большерукого Семенчука.
— Здо́рово! — сказал Семенчуку кровельщик. — Довольно-таки порядочно для первого раза. Хоть завтра к себе беру. Пойдешь?
— Нет, — застенчиво ответил Семенчук. — Я хочу в артисты.
— Ага… Ну что ж, и это дело неплохое.
— Нет, вы не знаете, как он у нас на самом деле здорово поет! — закричали со всех сторон мальчики.
— Да ну? Так что ж, давай пой!
— Да что петь-то?
— А что хочешь.
Но Семенчук, видимо, совсем не хотел петь. Он стоял и, растерянно моргая, смотрел на кровельщика.
— Пой! — взволнованно и сердито сказал ему председатель совета отряда Кардашев. (Как-никак, а гость ждал!)
— А ну, отойди, парнишка, — вместо Семенчука ответил Кардашеву кровельщик, посмотрев на него смеющимися глазами. — Не умеете вы, товарищи, говорить с артистами! Вот что, братец: запевай-ка ты, а мы все подтянем. Ладно, ребята?
— Нашу, нашу давай! — закричали мальчики.
И Семенчук покорно запел:
Веет ветер широкий
Над просторной волной…
От неожиданной силы глубокого, чистого до прозрачности альта задрожали стекла в окнах класса.
Наше время настало.
Все у нас впереди:
И костры, и привалы,
И большие пути.
Иванов-старший с удовольствием кивнул головой. Видно, песня ему понравилась.
Семенчук пел до того свободно, словно это не стоило ему (да, видно, так оно и было на самом деле) ни малейшего усилия.
И уран и бериллий
Ждут хозяев своих.
Отыщи и бери их
Для заводов родных.
Разгоняя туманы.
Оживляя леса,
Ветер смелых исканий,
Наполняй паруса! —
подхватили ребята хором. С ними вместе запел и почетный гость Иванов-старший.
Голос у него оказался заливистый и неожиданно тонкий для такого большого человека.
Пели все. Пел задумчиво и мечтательно Саша Петровский; пел с глубокой серьезностью детским, ломким голоском председатель совета отряда Кардашев. Дружно подтягивали братья Калитины, и голоса у них были до того похожие, как будто бы это пел один человек. Не пел только автор песни — Сема Денисов: у него не было ни слуха, ни голоса. Но зато он слушал с большим удовольствием. И действительно, пели очень хорошо, а может быть, даже и отлично, потому что, услышав хор, сейчас же поднялась с первого этажа на третий любительница музыки тетя Слива.
Когда песня кончилась, Костя сказал:
— Ребята, у меня есть для вас сюрприз. Помните, первое звено обратилось в райсовет с письмом насчет жилищных условий Мики и Леки Калитиных? Так вот, пришел ответ!
Класс зашумел. Иванов-старший с любопытством оглядел мальчиков и приготовился слушать. Костя поднял руку:
— Читаю!
«Уважаемые товарищи пионеры!
Ознакомившись с вашим письмом от двадцать седьмого октября сего года, сообщаем:
Калитину Петру Кирилловичу (отцу пионеров вашего отряда Михаила и Льва), по решению Ленсовета от третьего августа сего года, предоставляется двухкомнатная квартира в новом доме за Московской заставой.
Квартирой обеспечивает токаря Калитина его завод, строящий этот дом для своих рабочих, инженерно-технического персонала и служащих.
Таким образом, пионерам Калитиным, Михаилу и Льву, шестого класса «Б» вашей школы, были бы созданы, как видите, благоприятные для ученья условия и без вашего ходатайства, ребята. К постройке дома приступили за восемь месяцев до вашего письма.
Однако меня лично, отца троих детей (Чаго Василия — курсанта летной школы, Чаго Лидии — ученицы шестого «А» класса 85-й женской школы и Чаго Олега — ученика второго «В» класса 911-й мужской школы), очень тронуло то, что вы заботитесь о своих товарищах и что дело успеваемости каждого мальчика считается у вас за дело чести всего отряда и звена.
Так и должно быть.
Как старый солдат, участник трех кампаний (Халхин-Гол, Финская, Великая Отечественная), я могу вам сказать, что в наступающей цепи не должно быть ни одного ненадежного места, ни одного слабого звена.
А еще я должен вам сказать, тоже на основании боевого опыта: не может быть объективных причин, которые помешали бы бойцу выполнить возложенное на него боевое задание. Пионер обязан учиться на «хорошо» и «отлично».
Если ребятам невозможно заниматься дома, пусть готовят уроки по очереди у того из вас, у кого хорошие бытовые условия.
Итак, вопрос исчерпан.
Коснемся пункта второго — о физических методах воздействия…»
При этих словах Костя смущенно взглянул на гостя.
— Дело в том, — сказал он, — дело в том, что в письме говорилось… одним словом, Лека стукнул свою младшую сестренку за то, что она мешала ему заниматься. Так вот, депутат и пишет: «Коснемся пункта второго — о физических мерах воздействия.
Полагаю, что они должны быть сурово осуждены, и не только потому, что некрасиво бить того, кто не умеет дать сдачи, а потому, что вооруженное нападение есть проявление слабости прежде всего самого агрессора, не нашедшего другого подхода к противнику, кроме кулаков.
