Эрвин Штриттматтер - Тинко
Стекольщик снова садится на велосипед:
— Иди потихоньку. Еще заболеешь, если так бегать будешь…
Дома бабушка спрашивает меня:
— А где грибы, Тинко? И ты мокрый весь, запыхался…
— Рыжики… — Мне не хочется врать бабушке. — Это дедушкина дружба меня из лесу прогнала, — говорю я и уже не сдерживаю слез.
— Стало быть, дедушкина дружба тебе и штаны разорвала?
На штанах-то у меня, оказывается, такая дыра, что кулак можно просунуть.
Глава шестнадцатая
Ночью мне снится, как кто-то давит мне на грудь. Это Фриц Кимпель. Он выхватил из своего башмака длинный нож и вонзил его мне прямо в сердце.
— Ты что стонешь, Тинко?
Я просыпаюсь. Возле кровати стоит наш солдат.
— Пора вставать, — говорит он. — Штанишки тебе починили. Вот они.
И наш солдат вынимает из газеты мои штаны. Зачем это он их в газету заворачивал? А! Это чтобы дедушка не видел.
Наш солдат принимается за свои дела, а я залезаю в штаны. Как здорово их заштопали! Это только фрау Клари так умеет. Бабушка совсем не так штопает. У нее пальцы грубые, словно зубья у граблей. Она всегда штопает только суровой ниткой, тонкую она своими пальцами и ухватить не может.
Постой, постой! Значит, это фрау Клари починила мои штаны? Как же так? Наш солдат — и вдруг фрау Клари? Я-то думал, он сидит у Пуговки, думал, он на собрания ходит!
А в моем чуланчике жить можно. Стропила поскрипывают от ветра; слышно, как дождик сбегает по черепицам, и кажется, будто бы во всех углах часики тикают. Это жук-древоед старается. В школу по утрам меня будит наш солдат. Он стучит в дверь и поет или насвистывает что-нибудь, словно у него в светелке что-то такое припрятано, чему он каждый день вновь не нарадуется. Иной раз я долго не откликаюсь на его стук: все слушаю, как он поет. Мне очень хочется запомнить песенку про девочку, которая пошла собирать ежевику:
С зарею девушке вставать —
Ей в лес идти пора,
Чтоб ежевику там собрать.
Да-да, да-да, собрать
И возвратиться до утра.
Серые осенние дни ползут через нашу деревню. Люди кутаются, чихают, кашляют. Бабушке нездоровится. Когда она по утрам встает, по всему дому разносятся ее крики — так ей больно подниматься с постели. Но через час крики утихают, слышатся только стоны и вздохи, — бабушке всегда надо сперва разойтись как следует.
У себя в каморке, тут на чердаке, я смогу читать стихотворения сколько захочу — дедушка не будет заглядывать в книжку через мое плечо. А я знаю одно стихотворение, так там тоже говорится про туман, точь-в-точь такой, как у нас сейчас на улице. Но только там нет ни охающей бабушки, ни чихающих и кашляющих людей.
Туман встает, летит листва,
Вино в стаканах вспеним,
И серый день, осенний день
Мы в золото оденем.
Так мы и сделаем. Пусть у меня в каморке будет золотая осень!..
— Господин учитель Керн, а у вас есть еще?
— Что?
— Книжки со стихотворениями.
— Ах, вот ты о чем! Но послушай, Тинко, а книжку Юлиуса Фучика ты мне разве уже вернул?
— Нет, не вернул.
— Вот видишь! Да ты мне о Юлиусе Фучике и не рассказал еще ничего!
— Ничего не рассказал, господин учитель Керн.
На следующий день учитель снова спрашивает меня про книжку Юлиуса Фучика.
— Господин учитель Керн… Фучик, он… его даже смерть не смогла запугать! Наши враги, господин учитель Керн, они могут грибным ножиком пробуравить тебе дырку в груди… но все равно нельзя от них убегать, будто тебя гадюка укусила…
— Что с тобой, Тинко? Ничего у тебя не болит?
— Нет, господин учитель Керн. Вот только Фучик, он…
День спустя учитель опять спрашивает меня про свою книжку. Может быть, она нужна ему самому? Он, наверно, тоже иногда боится своих врагов?
— Книжка в печке сгорела, господин учитель Керн. В плите на кухне.
— Что?
— Я сидел на ящике для дров и читал. А мне велели в карты идти играть. Потом он спятил…
— Кто?
— Дедушка.
— Невероятно! — Лицо учителя делается очень бледным, и он кусает свою нижнюю губу. — Он заплатит за это. Он должен заплатить! Как это можно? Вдруг взять и бросить книгу в огонь… Я поговорю с твоим отцом. Да, обязательно поговорю… А когда же ты наконец придешь к пионерам?
— К пионерам?
— Ты бы мог там читать книжки. Там нет дедушки, который мешает тебе.
— Да я был у них, господин учитель Керн. Они вовсе не читали. Он все время что-то делал с моими пальцами, но я все равно не научился отдавать салют, как они.
— Как кто?
— Как Белый Клаушке и другие все.
— Белый Клаушке?
— Ну да, кооперативный Клаушке.
Учитель Керн вытаскивает носовой платок и делает вид, что ему нужно высморкаться. И при чем тут носовой платок, когда человеку просто хочется посмеяться? Учителю Керну, наверно, смешно, что я в окно выпрыгнул.
— Это я улажу, — говорит учитель с красным от сдерживаемого смеха лицом. — Ты приходи к нам. Посмотришь, как у нас. Тебе понравится.
Но учителю Керну очень некогда, он не может улаживать все сразу. Он должен проводить с нами уроки в школе. Ходить на собрания. Ему велено вдохнуть новую жизнь в пожарную команду, чтобы она из кишки поливала огонь, если где загорится. Ему приходится спорить с мужским хором и доказывать ему, что он теперь называется народным хором и что не следует все время петь песни про студентов и про пьянство. Он должен собирать с нами картофельного жука и крепко стучать кулаком по столу, а то у нас в Мэрцбахе и в будущем году не будет работать трактор. Он должен смотреть за пионерами и ездить на курсы в город. Еще учителю Керну надо успеть исчеркать наши тетрадки красными чернилами, а ему самому тоже ставят отметки и всё проверяют, хватает ли у него науки в голове.
Серенький ноябрьский день. Учитель Керн снова поручает пионеров Белому Клаушке. У учителя скоро экзамены, и ему надо ехать в город набираться ума-разума.
— Сегодня мы будем осматривать природу и потом проведем об этом дискуссию, — говорит пионерам Белый Клаушке.
— Белый Клаушке, а где мы будем ее осматривать?
— Вы должны говорить мне «председатель совета дружины».
— А где мы будем осматривать природу, белый председатель совета дружины?
— Сейчас узнаете. Я все уже реконсервировал. Осмотр природы мы осуществим в лесу и в поле, там, где она теперь устраивается на зиму.
— В поле мы природу и так каждый день видим, когда свеклу копаем.
— Но сегодня мы будем осматривать ее очень пристально, не так, как вы это делаете каждый день. Нам необходим более подробный осмотр. Так положено по инструкции. — Белый Клаушке стучит пальцем по тоненькой книжечке.
— Давайте лучше играть в «лисицу и охотников»!
— Да, да, давайте! — сразу же кричат девчонки.
— А я буду лиса! — вызывается Инге Кальдауне.
— Ты и так лиса, — говорит ей большой Шурихт. Это потому, что Инге рыжая.
— Тише! Вы нарушаете дисциплину! — кричит на нас Белый Клаушке. — Ведь сказано, что мы будем осматривать природу, — значит, мы должны ее осматривать. Нельзя подрывать дисциплину, я не потерплю этого!
— Ох, уж этот Белый Клаушке! И всегда он! И почему он у нас все время председателем?
— Мы можем выбрать другого!
— Я так и скажу господину учителю: мы хотим выбрать другого председателя!
Белый Клаушке хмурит лоб. Его отец начал откладывать деньги, чтобы купить ему велосипед. Это за то, что Белого Клаушке выбрали председателем совета дружины. Если теперь пионеры выберут другого председателя, то отец возьмет да и купит матери новое зимнее пальто.
— Приступим к голосованию. Кто за то, чтобы организовать игру «лисица и охотники»? — спрашивает Белый Клаушке.
Все поднимают руки. В конце концов он сам тоже поднимает руку.
— Ну, вот видишь, ты же сам голосуешь «за».
— Да уж…
— Фрау Керн, дайте нам ключ от подвала. Нам нужно побольше бумаги.
— Это зачем? У вас же сегодня кружок рукоделья. Скоро ведь рождество.
— Нет, фрау Керн, у нас сегодня другой кружок. Мы будем играть в «лисицу и охотников».
В подвале пионеры рвут старую бумагу на мелкие кусочки. Скоро на коленях у девочек вырастают целые горы бумаги.
— Что же, Инге и будет лисой?
— Да нет! Все девчата будут лисами, а ребята — охотниками. Ты хоть раз видел, чтобы баба была охотником? Бабьё — оно никогда следов не найдет.
— Фи! — пищит Стефани. — Как вам не стыдно такие слова говорить!
Снова вмешивается Белый Клаушке:
— Мы выступаем за равенство женщин…
— За равноправие женщин, — поправляет его Пуговка.
— А этого совсем не может быть! — кричит большой Шурихт из своего угла. — Девчонки — они не умеют на деревья лазить, они стыдятся…
