Любовь Воронкова - Личное счастье
Тамара, пожав плечами, отвернулась. Это движение начисто зачеркивало разговор.
– Ну хорошо, ну давай подумаем о другом, – терпеливо продолжал отец. – Ты как-то сказала, что умеешь делать то, чего никогда не сумеют наши девчата. Может, ты мне объяснишь, что же такое это «то»? Может, в этом и есть твое призвание?
Тамара молчала. Отец ждал.
– Вот у нас клуб есть, – опять начал он. – Может, ты могла бы какой-нибудь доклад сделать? Или беседу провести?
– Какую беседу? О чем?
– Ну мало ли на свете сейчас интересного творится! Вот поди в Космосе побывали – собери материал, да и расскажи поподробнее. Или можно хотя бы поговорить о химии – ты, конечно, читала, какие чудеса – полимеры – открывают и создают нынче химики? Или, например, что делает химия для сельского хозяйства. Это же страшно интересно!
Тамара вполглаза читала о полете в Космос Гагарина и Титова, по телевизору видела их и слышала. Но кто же не видел и не слышал? А химию она учила в школе, но интересного ничего в ней не заметила, лишь бы сдать. И снова Тамара молчала, а отец ждал.
– Может, ты еще скажешь, антирелигиозную лекцию прочесть? – наконец спросила она с усмешкой.
Отец обрадовался:
– Правильно! Вот нужный разговор, Тамара! Ты все-таки не глупый у меня человек!
Тамара сказала это, чтобы задеть отца, а он обрадовался. Он совсем не понимает ее!
– Вот так и решили, – заключил отец, – договорись с заведующей клубом, там у нас хорошая деваха работает, Таня Голубкина, она тебе поможет. Ты только попробуй, только начни что-нибудь делать и увидишь, как интересно тебе станет жить!
– Ну хорошо, – согласилась Тамара, – только я не буду читать антирелигиозную лекцию. Я лучше расскажу о Третьяковской галерее. Я же там была два раза!
– Два раза! – Николай Сергеевич снова был обескуражен. – Да что же ты узнала там за два-то раза?!
– А что особенного? Я очень многое помню.
– Ну хорошо, – сдался отец, – если тебе нравится – подготовься как следует и расскажи о Третьяковской галерее. Все-таки, конечно, ты многое видела своими глазами, а это очень дорого. Съезди в район, у нас там хорошая библиотека, подбери материал. Там, помнится, и о самом Третьякове есть книга. Вот если ты хотя бы рассказала, кто такой был Третьяков. Впрочем, нет, об этом наши ребята знают, учительница в кружке культуры лекцию читала. Ну ты можешь рассказать о картинах, которые тебе особенно запомнились, и рассказать о них поподробнее. Это может получиться очень интересно.
«Зине бы это, – подумалось тогда Тамаре, – она бы сумела. – Но тотчас же самолюбиво возразила себе самой: – Зина сумела бы, а я не сумею? Подумаешь! Вот съезжу в район…»
Но ни в какой район она не поехала – вот еще, таскаться по жаре. Да и что особенно готовиться? Картины и так будто живые стоят у нее перед глазами: Репин, Шишкин, Левитан…
Ах, если бы Тамара смогла навсегда забыть этот злосчастный вечер – столько позора, столько унижения она тогда вынесла!
Сначала как будто пошло неплохо. Она рассказала про Васнецовскую «Аленушку», про «Трех богатырей»… А потом что-то пошло вкривь и вкось. Она спутала Поленова с Левитаном. «Боярыню Морозову» приписала Репину… Почему так случилось? Ведь у нее даже была в руках репродукция «Боярыни Морозовой», Тамара сняла ее у отца со стены. Ведь там же ясно было написано имя художника! Но Тамара верила своей памяти, она твердо помнила, что «Боярыню Морозову» написал Репин…
– «Боярыня Морозова» художника Репина…
Смех, прокатившийся по залу, остановил Тамару. Почему они смеются?
– Вы маленько ошиблись! – Молодой тракторист Ярослав Григорьев, Ярошка, которого она не раз видела в поле чумазого, в замасленной спецовке, этот Ярошка выскочил на сцену и встал рядом с Тамарой. – Надо нашего лектора маленько поправить!
Он взял из рук Тамары репродукцию и обратился к залу:
– Мы в нашем кружке культуры рассматривали картины русских мастеров. Кто занимался, тот, конечно, знает. А кто не знает, тому скажу. Картину эту написал не Репин, а Суриков.
И, обернувшись к Тамаре, со своим вздернутым носом и веснушками, сказал с упреком:
– А уж если таких вещей не знать, то не надо бы и браться. Зачем же голову морочить!
Тамара повернулась и ушла с подмостков. Народ с шутками, со смехом начал расходиться.
– Вот это прослушали лекцию!
– Пополнили образование!
Тамара, спрятавшись за занавес, слушала эти насмешливые слова.
– Ну и ладно, ну и смейтесь. Подумаешь! – твердила она про себя. – Испугалась я… Нужны вы мне!
Вдруг кто-то негромко, совсем близко от нее, сказал в раздумье:
– Вот и в столице живут, а ничем-то по-хорошему не интересуются. Удивительно! Так, живут пустоцветы какие-то.
Это замечание больнее всего задело Тамару. Она незаметно отодвинула занавес – кто это так уничтожил ее?
Мимо медленно проходил пожилой человек, с бородой, с нависшими по-стариковски бровями. Тамара узнала его, это был пастух Трофим Иванович. Трофим Иванович пригладил ладонью черные с сединой волосы и, надев кепку, пошел вместе с народом из зала… Напрасно отец уверял Тамару, что ничего страшного не случилось, что Тамара может снова выступить, только хорошенько подготовившись.
– Помнишь в шестом классе свою выставку? – сказал он. – Ведь тогда то же самое случилось. Как же ты могла поступить опять точно так же? Неужели ты могла подумать, что у нас здесь такой народ, что примет любую чепуху и не заметит ничего? Эх, ты! Вот они, наши телятницы да трактористы, оказывается, далеко тебе до них!
Тут отец спохватился, что он уже не успокаивает ее, а упрекает, и снова начал уверять, что все можно поправить, только потрудиться над этим нужно.
Но для Тамары уже все было кончено.
Тамара провела рукой по лбу, стараясь отогнать это воспоминание. Обида, негодование снова охватили ее сердце. Она с упреком взглянула на Зину.
– Неужели ты думаешь, что мне только и места, что в совхозе! Неужели я уж такая никудышная!
Зине становилось тяжело слушать эти непонятные злые жалобы.
– А разве в совхозе живут никудышные? – холодно сказала она. – Разве там люди не такие, как везде? И разве отец твой никудышный, если он там живет?
– Ты не хочешь понять, как мне тяжело… – В голосе Тамары послышались слезы. – Ты… ты не можешь найти для меня доброго слова.
– Я не хотела тебя обидеть, – возразила Зина, смягчаясь, – только я привыкла уважать рабочих людей – и тех, кто в городе, и тех, кто в деревне. Я никогда не забываю, что ем хлеб, который эти люди вырастили. Так меня мама учила, так и отец учит, так и комсомол учит. Вот я и не пойму тебя никак, я не пойму, за что ты так сердишься на них, и на их работу, и вообще на всё. Ну не понравилось в совхозе – живи в Москве. Только почему же так свысока ты говоришь о совхозе? Совхоз тебя недостоин, что ли?
– «Живи в Москве»… – Тамара будто не слышала последних слов. – Да, конечно. Буду жить в Москве.
Лицо ее опять стало хмурым, в больших почерневших глазах зажглись недобрые огоньки.
– И если отец нас бросит – пускай. Мама сказала, что потребует квартиру, и чтобы деньги давал, и чтобы мы каждый год на курорт ездили. Вот и пускай повертится.
– Тамара! – Зина возмущенно прервала ее. – Кто «пускай повертится»? Это ты о своем отце так говоришь?!
– Ну и говорю! – Тамара вызывающе посмотрела на нее. – А если бы твой отец привел тебе другую мать – как бы ты о нем говорила?
Зина побледнела.
– Мой отец?..
– Да. Твой отец.
– Ну что ж… Если бы он захотел жениться… Я как-то не думала об этом. Я знаю только одно, что никогда, никогда не обидела бы нашего отца. Никогда! Если бы он женился… ну что ж, значит, ему так было бы лучше. А я только и хочу, чтобы ему было лучше.
– Ах, ему? А тебе?
– А если лучше ему, то лучше и мне. Разве я не хочу, чтобы мой папа был счастлив? И разве наш папа не хочет, чтобы мы все были счастливы? Разве он сделает что-нибудь для себя, а о нас не подумает? Никогда, никогда он так не сделает! И я никогда не обижу нашего папочку, а если его кто-нибудь обидит, так я тому человеку буду навеки врагом!
Тамара устало вздохнула:
– Что говорить с тобой? Ты всегда была чудная. Наивная. А я уже многое поняла и скажу прямо – я хочу сама съесть конфетку, смешно отдать ее другому, да еще и радоваться, что кому-то сладко!
Зина встала. Снова эти подлые слова! Она с затаенным страхом глядела на Тамару и ждала, что та еще скажет, и боялась того, что она скажет.
– И надо вещи называть своими именами и смотреть правде в глаза, – жестко продолжала Тамара. – Отец уходит, а мать что? Что она должна сказать ему: «Иди и живи и будь счастлив, пожалуйста»? Так, что ли?
– Да, так, – сказала Зина. – Раз он любит другую, он должен уйти… А где же тогда у твоей мамы гордость?
– Ах, так? Хорошо. Пускай уходит. Но пускай он дает нам деньги. Мама так и сказала: «Оставлю ему на хлеб и на воду. Вот и пускай повертится! А иначе развода не дам».
