Эдуард Веркин - ЧЯП
– Мы никуда не уйдем, – немедленно заявила Царяпкина.
Синцов не был бы так категоричен.
– Хорошо, заходите ко мне, как-нибудь разместимся. Раскладушку достанем, матрас есть…
– Я буду сидеть здесь, – тут же объявила Царяпкина.
– Где здесь? – поморщился Грошев.
– Вот здесь.
Царяпкина топнула ногой и села на кучу опилок. Синцов поглядел на Грошева, тот думал.
– Ладно, – сказал Грошев. – Задуриваться-то не надо. Пойдемте ко мне. Надую раскладушку… то есть разложу.
– Чтобы я к тебе?! – возмутилась Царяпкина. – Я думала, ты, Чяп, умнее. Чтобы я пошла в твою зловонную конуру…
– Как знаешь, – Грошев зевнул и направился в дом. – Как знаешь, Царяпкина, было бы предложено. Я слышал, осиновые опилки весьма хороши для здоровья, сиди в них, расслабляйся. Часов в девять я выйду. Кость, ты как?
– Да я домой, наверное…
– Вот и правильно. Пусть эта сколопендра одна тут мерзнет.
Грошев зевнул.
– Надо прямо с утра идти, а не в одиннадцать! – выкрикнула Царяпкина. – Я не сколопендра!
– Завтра суббота, – напомнил Грошев. – Начальство отдыхает, а ты к нему хочешь с утра вломиться? Так он на тебя кобелей спустит, у него кавказские овчарки, и каждая размером с теленка.
– Боишься, – злорадно усмехнулась Царяпкина. – Так и скажи. В конце концов, трусость – это естественное твое качество…
– Я не боюсь, – возразил Грошев. – Просто я реалист. И если есть хоть какой-то шанс уберечь твои руины, то глупо терять этот шанс, вламываясь чуть свет. Дай людям хотя бы позавтракать.
– Какой завтрак?! Он что, твой мэр, ни разу не завтракал…
Грошев махнул рукой и отправился в дом. Синцов и Царяпкина остались на улице, под луной, под звездами.
– Можешь тоже валить, – сказала Царяпкина с кучи опилок. – Чего стоишь? Вали.
– Как скажешь.
Синцову совсем не хотелось провести ночь на улице, да еще и в компании с Царяпкиной, и он отправился к себе, но уже на перекрестке Диановых и Мопра развернулся. Подумал, что это все-таки нехорошо, ну, когда девушка одна остается на улице безо всякого присмотра, в компании опилок и велосипеда. Конечно, глупо сидеть на улице, но и оставлять Царяпкину одну тоже некрасиво.
Поэтому Синцов вернулся.
Царяпкина сидела на опилках. То есть уже в опилках. Она выковыряла в куче углубление и теперь располагалась, как в кресле, вольно и вытянув ноги.
– Чего приперся? – спросила Царяпкина.
Синцов подумал, что спорить с ней бесполезно, и тоже стал отрывать в опилках кресло.
– Совесть заела, – утвердительно сказала Царяпкина.
С этим Синцов спорить не стал, сел в опилки и обнаружил, что это удобно. В опилках оказалось мягко, кроме того, они принимали форму тела и грели спину, Синцов тоже вытянул ноги и стал смотреть на созвездия надо головой. Царяпкина, само собой, не молчала, само собой, ругалась, а потом, кажется, читала стихи. Синцов не очень разбирался в стихах, но царяпкинские ему показались нескладными. Во всяком случае, рифмы Синцов не услышал, возможно, это был белый стих.
Потом Синцов перестал ее слышать и видел только звезды, звезды светили и падали, Синцов уснул, и они погасли.
Проснулся Синцов еще ночью, оглядевшись, он обнаружил, что в куче помимо него и недалекой Царяпкиной определились еще две некрупные собаки, они тоже зарылись в опилки и спали. Собаки Синцову не мешали, он не стал их прогонять, проснувшись утром, он обнаружил, что собаки ушли, а Царяпкина осталась. Она закопалась почти полностью и немного храпела.
Синцов пошевелился. Ночь, проведенная в опилках, дала о себе знать, Синцов отлежал шею и при поворотах головы у него немного похрустывало в позвонках. Он попробовал встать, но куча не отпускала, и Синцов уснул снова.
Проснулся от солнца и от запаха кофе. Над ним стоял Грошев с термосом через плечо, пил кофе из кружки, вертел в руках прут. Синцову и Царяпкиной в опилках Грошев не удивился.
– Зря, Костян, ты сюда залез, – сказал Грошев. – В опилках собаки обожают ночевать, так что в них полно блох и чесотки.
Синцов вылез из кучи и подумал о деградации. Еще недавно, буквально несколько дней назад, он страдал от отсутствия Интернета, а сегодня уже любит толокно и ночует в свежих опилках.
Синцов отряхнулся, но опилки забрались под одежду и бодрили.
– Царяпкина, вставай, пора спасать культуру, – Грошев стал тыкать Царяпкину прутом.
Царяпкина проснулась злая, какая-то слежалая, впрочем, решимости не растратившая, Грошев ей даже кофе не стал предлагать, отправились спасать культуру.
Мэр жил не очень далеко, километрах в двух, в скромном особняке на высоком берегу реки. Грошев велел Синцову и Царяпкиной ждать, сам отправился во владетельные чертоги. Синцов и Царяпкина остались. У дома мэра не лежало опилок, зато имелась кованая скамейка в виде дельфина и несколько свежепосаженных березок. Царяпкина сказала, что на дельфине сидеть не будет, и стала сидеть на велосипеде, на багажнике. Синцова дельфин не смущал.
– Грошев – гад, – зевнула Царяпкина.
– Ну, не знаю. Нормальный он. Вчера девчонку от гопников защитил.
– О да, это он умеет…
Царяпкина обидно расхохоталась.
– Он – бессовестный тип, – привычно сказала Царяпкина, отряхивая опилки. – Это все знают. И лгун. Он страшный лгун, я в жизни таких не встречала.
– Почему же он лгун?
– Лгун и манипулятор. Наглый и беззастенчивый манипулятор. И ты не первый, кто повелся, кстати.
– В каком смысле повелся?
Царяпкина всепонимающе ухмыльнулась.
– В каком смысле повелся? – снова спросил Синцов.
– Как дитё малое повелся, в этом смысле, – пояснила Царяпкина. – Как баран на новые ворота. Ты думаешь, для чего Чяп с тобой дружбы водит?
– Он не водит, я ему просто помогаю. Мне делать нечего, вот я и помогаю. Монеты перебираем. А что такого?
– А, уже до перебора дошло… Ну-ну.
Царяпкина зловеще ухмыльнулась.
– Что ну-ну?
– Вроде не похож.
– На кого не похож?
– На дурака. На защитника сирых, убогих, колченогих всяких. По этой части больше я, но меня Грошик уже давно обмануть не может.
– А почему не похож? А вдруг я закоренелый гуманист?
– Гуманист? Ну да, наверное, гуманист. Не, точно, ты на самом деле гуманист.
Царяпкина сочувственно покачала головой.
– Только гуманист может водиться с Грошевым.
– Почему?
– Потому что… – Царяпкина вытащила из кармана кардигана щепку. – Потому что все в нашем Гривске считают Чяпика стуканутым. После той аварии он почти полгода в дурдоме просидел, а потом еще… Он такую чепуху нес, что от него в школе все, как от чесоточного, шарахались. С тех пор его и считают…
Царяпкина выразительно постучалась головой о ствол ближайшей березки.
– Мутантом, – Царяпкина потерла лоб. – Его считают мутантом, никто с ним не хочет дружить. Ну, кроме бандеросов типа Лобанова.
По лбу Царяпкиной пробежал шустрый муравей, видимо, прибился с березы. Царяпкина попыталась прибить его ладонью, но только несколько раз звонко хлопнула себя по лбу – хлоп-хлоп-хлоп.
– Вот он и выискивает себе приятелей из неместных. Подлавливает как бы невзначай. Подкидывает редкие монетки и рассказывает про удачу. Типа того – о, чувачок, да к тебе прицепилась удача, ты нашел раритетную симбирскую полушку! Это надо использовать! Куй железо, пока горячо!
Царяпкина еще раз хлопнула по лбу, уже не в охоте на муравья, а просто так, для души, видимо.
– Зачем?
– Комплексы. Хочет выглядеть нормальным, хочет быть как все. Хочет показать всем, что и у него есть друзья. Что с ним может общаться не только такой упырь, как Лоб.
Нет, подумал Синцов. Ерунда. Вряд ли. Я бы заметил. Хотя как заметишь? Счастливые монеты ведь на самом деле…
И Грошеву ничего не стоило их подложить в мешки с перебираемой мелочью и в ручей. Да и в кассу «Светланы-М»…
Синцов почесал нос. Глупо ведь… И он идиот такой…
А если правда? Если правда, то у Грошева на самом деле серьезные проблемы. Психоз, можно сказать.
– А может, у него на тебя есть планы, – трагическим голосом произнесла Царяпкина. – Совсем другие.
– Например?
– А кто его знает? А вдруг он совсем…
В этот раз Царяпкина не стала подходить к березе и биться об нее, просто постучала себя кулаком по голове, и этот звук резонансом отозвался в пустотелом дельфине.
– А вдруг он свихнулся конкретно? – предположила Царяпкина. – Ну, то есть не для красного словца, а реально? У него же было повреждение мозга – было? А теперь вот оно разрослось и заполнило уже весь мозг, и он настоящий псих. А что, если он с тобой готовит… Ну не знаю…
Царяпкина широко махнула рукой.
– Вот поймает тебя, привяжет к стулу и зальет в глотку расплавленные крюгерранды!
Царяпкина схватила себя за горло и немного подушила, немного похрипела.
– Или вспорет живот и набьет его советскими десятикопеечными монетами!
Царяпкина схватилась за живот и тоже немного похрипела.
