Евгения Яхнина - Шарло Бантар
Однако, когда он очутился в подвале, где сидели, лежали и стояли пленные коммунары, а также и те, кого заподозрили в близости и сочувствии к ним, Кри-Кри понял, что его горе — это только капля в океане общих испытаний.
Кого тут только не было: старики и молодые, женщины и подростки, здоровые и больные… Озверевшие версальские солдаты, подстрекаемые своими начальниками, расправлялись с теми, в чьих квартирах во время повальных обысков находили куртку или штаны национальных гвардейцев.
Никто не удивился появлению Кри-Кри, когда жандарм Таро втолкнул его в подвал. Дверь часто открывалась, чтобы впустить новых узников, но те, кого она выпускала, обратно не возвращались…
Кри-Кри лёг на пол в свободном углу, возле огромной бочки, от которой шёл опьяняющий запах.
— Этот винный дух плохо действует на голодный желудок! — пошутил молодой парень в костюме федерата.
Видно, его притащили сюда силой и били по дороге: лицо было в синяках и ссадинах, один глаз почти закрыт багровым кровоподтёком, на куртке не хватало рукава, от кепи остались только лохмотья.
Пожилой федерат, вынув изо рта трубку, в которой уже давно не было табаку, говорил, ни к кому в отдельности не обращаясь:
— Теперь ясно! Надо было наступать на Версаль с самого начала.
— Вот и с банком тоже церемонились, — поддержал его полный человек с пробивающейся сединой в волосах и бороде. — Сразу надо было наложить на него руку! Тогда версальцы стали бы сговорчивыми.
Неподалёку от Кри-Кри сидела женщина средних лет.
— А ты за что сюда попала? — спросил её федерат с трубкой.
Всё в этой спокойной женщине дышало миром, тишиной и каким-то особым уютом. Казалось действительно непонятным, какое отношение она могла иметь к баррикадам, боям и инсургентам.
— Меня зовут Жозефина Ришу, — ответила женщина, хотя никто и не думал спрашивать её имя. — Арестовали же меня из-за каменных фигур.
— Каких фигур? — удивился коммунар с трубкой.
— Я проходила мимо баррикады на улице Маньян, — словоохотливо пустилась в подробности Ришу. — Вижу, молодёжь старается, строит укрепления, но у неё плохо выходит. Материалов-то не запасли вовремя. А напротив — как раз лавка, где продаются надгробные памятники: статуи ангелов и святых. Я и говорю командиру: «Эх вы, недогадливый! Ведь эти статуи совсем неплохая защита!» Он и послушался моего совета. Вмиг его ребята обчистили всю лавку мсье Кулена. Поглядели бы вы только на баррикаду, где выстроились плачущий ангел, святая Катерина, апостол Пётр и другие!.. Ну, а потом, как только баррикаду взяли версальцы, одна из сплетниц — их в нашем квартале сколько угодно! — донесла на меня. «Это ты распорядилась снести статуи святых на баррикаду?» — спросил меня версальский офицер. «Ведь статуи мёртвые, а те, кто укрывался за ними, были живые. Я хотела спасти им жизнь», — ответила я… — Мадам Ришу сделала паузу, а потом просто добавила: — И вот я здесь!
— Утром увели на расстрел женщину только за то, что она три раза чихнула, когда её допрашивал сержант, и забрызгала его мундир, — отозвался высокий, худой мужчина.
Произнеся спокойно эти слова, он подошёл к стене, вынул из кармана кусочек угля и начал выводить на ней большие, размашистые буквы.
Коммунары повернулись в его сторону.
— Что ты там пишешь? — удивлённо спросил пожилой федерат.
— Это завещание моей малютке Нинетт, — ответил высокий. — Сейчас ей шестой год. Я жалею, что прежде мы не кричали об этом во всё горло на улицах. Пусть дети не повторяют ошибок своих отцов и не верят крокодиловым слезам врага!
Он швырнул обломок угля и отошёл в сторону. Все увидели чёрную надпись в траурной рамке на белой стене:
МОЁ ЗАВЕЩАНИЕ МАЛЮТКЕ НИНЕТТ:
БУДЬ БЕСПОЩАДНА К ВРАГАМ!
24 мая 1871 г. Жан Терри, столярИз противоположного угла донёсся слабый стон.
Кри-Кри не проронил до сих пор ни слова. Теперь он невольно вскочил:
— Кто это?
— Умирающий, — неохотно ответил коммунар с трубкой. — Он, должно быть, не переживёт сегодняшнего дня — с утра уже без сознания.
Кри-Кри выбрался из своего угла и, стараясь не наступать на ноги лежащим на полу, добрался до умирающего.
Его бескровное лицо с закрытыми веками ничего не выражало. Кри-Кри понял, что помочь ему уже ничем нельзя, и отвернулся к маленькому оконцу, вырезанному высоко в стене. Весь видимый из окна кусок неба был охвачен заревом.
— Что это горит? — спросил Кри-Кри, обращаясь неизвестно к кому.
— Горит Париж, — мрачно ответил кто-то из лежащих на полу.
В эту ночь горели дома, улицы, целые кварталы. С особой силой огонь бушевал в районе улиц Сен-Сюльпис и Королевской. Между двумя огромными огненными столбами Сена катила свои воды, красные от зарева и крови.
Огненная стихия пожирала здания, казавшиеся несокрушимыми.
Кто был виновником пожаров?
Коммунары лишь в отдельных случаях прибегали к огневой завесе, чтобы приостановить наступление неприятеля или помешать ему окружить баррикаду.
Огонь возникал из-за начинённых керосином артиллерийских снарядов, сыпавшихся в изобилии на Париж.
— Неужели всё погибло? — вырвалось у Кри-Кри. Он обхватил голову руками и закрыл глаза, чтобы не видеть того, что было кругом.
— Успокойся, малыш, не всё потеряно, — отозвался пожилой коммунар. — Отчаяние и страх заставляют наших врагов жечь и разрушать. Это они могут делать без нашей помощи. Но строить можем только мы — вот почему будущее принадлежит нам. Победим мы!
Кри-Кри продолжал смотреть на горевший Париж, но теперь багряный отсвет пожаров уже не казался ему зловещим предзнаменованием.
Так прошли три томительных дня.
Приводили и уводили людей. Часто появлялся Анрио, допрашивал и приговаривал к смерти пленников.
Официантом из «Весёлого сверчка» никто не интересовался. У Кри-Кри было много времени, чтобы обдумать, как спастись из заточения, но каждый приходивший ему на ум план тотчас же отпадал, как неосуществимый. Между тем двери продолжали то и дело открываться, и у порога показывались жандармы: одни молча и злобно окидывали взглядом подвал, другие пересыпали речь проклятиями, сулили скорую и свирепую расправу с коммунарами.
Пленников мучила жажда, но не было ни капли воды.
Утром в пятницу, 26 мая, появился Анрио. На этот раз он был в форме капитана версальской армии.
Его появление узники встретили мрачными возгласами:
— Опять пришёл наш мучитель!
— Что ещё понадобилось этому тирану?
— Не за мной ли?
Эти возгласы болезненно отзывались в сердце Кри-Кри. Затаив дыхание он прижался к стене, готовясь к самому худшему.
Анрио что-то приказал солдату. Тот поспешно подкатил две бочки и поставил их стоймя, так, что одна заменила стол, а другая — стул.
Анрио уселся и обвёл глазами пленных. Его колючий взгляд задержался на человеке, неподвижно лежавшем у стены, около самого входа. Лицо его было прикрыто кепи, руки положены под голову. Казалось, он безмятежно спит. Анрио резко поднялся и ударил его ногой в бок. Человек быстро высвободил руки из-под головы и вскочил на ноги.
— Что вам надо? — спросил он с вызовом, а его пальцы угрожающе сжались в кулаки.
Анрио вытащил револьвер из кобуры и крикнул:
— Ты кто такой?
— Левек, рабочий, каменщик, командир батальона, что защищал баррикаду на площади Бланш.
— А-а, теперь каменщики захотели командовать! — придя в неистовство, закричал Анрио и разрядил револьвер в голову коммунара.
— Да здравствует Коммуна! — воскликнул Левек, падая.
— Да здравствует Коммуна! — раздалось эхом со всех сторон.
Анрио сразу почувствовал угрожающее возбуждение пленников и поспешил уйти.
На смену ему появилось четверо солдат с ружьями на изготовку. С ненавистью и гневом глядели на них заключённые.
Но вот снова вошёл Анрио. На этот раз в одной руке у него был зажат револьвер, другая держала листок белой бумаги.
Каждый из находившихся здесь знал, что в этом листке обречённых есть или будет и его имя.
Окинув пленных злым взглядом, Анрио пробежал глазами список и нарочито медленно произнёс:
— Терри!
Последовала пауза, длинная, томительная.
— Леонтина Бажу, чулочница… Кордье, гравёр…
Назвав эти три фамилии, Анрио поспешил, скрыться.
Первым нарушил молчание Терри:
— Кто останется жив, пусть помнит моё завещание, — он потряс в воздухе кулаком: — уничтожайте врагов! Не знайте жалости!
— Идём! — грубо крикнул один из конвойных, схватив Терри за руку.
— Да здравствует Коммуна! — крикнул Терри.
— Идём! — конвойный подтолкнул пожилого человека с длинными усами и бородой, гравёра Кордье.
Кордье поднял голову и сказал:
— Я расстаюсь с жизнью на склоне лет, но вы, молодые…
