Шандор Тот - Второе рождение Жолта Керекеша
Жолт его понял и хотел увильнуть от прямого ответа.
— Это неинтересно, — сказал он Амбрушу. — Меня любят и здесь и там.
— Почему они развелись?
— Потому что надоели друг другу.
— Да?
— Так они сказали.
— Именно так?
— Примерно так.
Амбруш удивился, что Жолт принял такое нехитрое объяснение. А сам Жолт рассуждал еще проще, еще грубее: Магду-один попросту заменили. Так бывает всегда. Когда игрок не устраивает партнера, его заменяют или же… уступают другой команде.
Но как скажешь об этом? Однажды у него все-таки вырвалось:
— Мама меня уступила, но я на нее не сержусь.
— Кто сказал, что она тебя уступила?
— Никто.
Со страшною неохотой и горечью Жолт все же признался, что часто во сне упрекает мать за то, что она его уступила отцу. Мать, конечно, не отвечает. А что она может ответить? Ведь это же все во сне. Амбруш улыбался. Его очень интересовал сон с качелями. Прижавшись друг к дружке, Жолт и мать качались на громадных качелях. Качели взлетали выше деревьев, но с матерью ему было не страшно. Чем кончился сон? Что-то вдруг громыхнуло, и Жолт сорвался. Ощущение было скверное, потому что он свалился на брусчатку, верней, не свалился, а грохнулся с треском…
— Этот треск, — рассказывал Амбрушу Жолт, — так в ушах и остался; иногда это совсем слабенький шум, словно кто-то скребется в барабанную перепонку.
— А качели? — очень внимательно спросил Амбруш.
— Качели улетают, а я от падения просыпаюсь.
— И часто ты видишь этот сон?
— Да. Прямо какой-то идиотизм.
— Хм!
— Потому что я совсем не сержусь на маму, хотя она и уступила меня.
Амбруш хмыкал, как будто не верил. А Жолт злился на себя за этот рассказ — ведь все и так было ясно, на маму он сердиться не может. Чего он только не вытворял, какие коленца не выкидывал! Трубил в трубу, стучал на барабане, сто раз сбегал из дому и вконец истрепал маме нервы.
О снах Амбруш расспрашивал постоянно. Да и сам Жолт какое-то время охотно развлекался своими сказками-снами. Потом ему надоело, и он стал их скрывать, чтобы встречи с Амбрушем не превращались в бесконечные и скучные разговоры. Амбруш чуть ли не клещами вытягивал из него сон, в котором отец предсказал, что в десять часов на земле кончится жизнь. Отец взволнованно бегал по комнате и сквозь штору следил за небом. Одновременно он давал указания: всем снять обувь, Беате сесть в кресло с карандашом и бумагой для рисования, Магде смыть с губ помаду, Жолту неподвижно сидеть на ковре, скрестив по-турецки ноги. Жолт не верил странному предсказанию, он возился со своим микроскопом и не хотел сидеть по-турецки. Тогда отец на него закричал:
«Делай, что я велел!»
«В десять часов?» — спросил Жолт.
«Да, — торжественно заявил отец, — точно в десять часов».
Жолт взглянул на часы. Осталось еще семь минут. Странно, что никто и не спрашивал, почему в десять часов остановится жизнь. То ли будет взорвана водородная бомба, то ли Земля врежется в Солнце, а это, конечно, было интересней всего. Что-то сообщали по радио. Говорила женщина невообразимо унылым голосом, потом она вскрикнула, потом голос ее сделался ниже и все сползал и сползал, пока не превратился в бас и тогда наконец умолк, как бывает, когда останавливается диск магнитофона. Стало тихо, и Жолт увидел, что Беата направилась к креслу, но, не дойдя, застыла, как деревянная кукла; отец сгорбился над столом и тоже замер. Жолт посмотрел на часы и с ужасом почувствовал, что уже не может отвести взгляд. Он прекрасно помнит, что на часах было без пяти десять.
— А папа предсказывал катастрофу в десять? — спросил Амбруш.
— Да. Жизнь кончится ровно в десять. Но я видел: было без пяти десять. Значит, папа ошибся.
Амбруш чуть не подпрыгнул.
— На пять минут, — сказал Жолт. — Папа окоченел. Это считается?
— Вполне возможно.
Жолт ухмыльнулся:
— Такая галиматья мне снится не часто.
— Ты был рад, что папа ошибся?
— Мы все застыли в самых дурацких позах. Папе будто подставили ножку, он должен был вот-вот растянуться… но так и замер, словно окаменел.
Амбруш расспрашивал еще долго. Жолт, пощипывая пальцами рот, отвечал. Увидев, что Амбруш что-то записывает, он присочинил к своему бессмысленному сну еще два момента: по комнате будто бы носились нетопыри и папа их страшно боялся.
— А вата в горле? Ее ты не чувствовал?
— Нет, — кратко ответил Жолт.
Он не лгал. Он и во сне понимал, что видит сон. Жолт стал уже настоящим специалистом и знал прекрасно: ком ваты в горле разрастается и живет благодаря действительному, реальному страху.
За все лето он лишь дважды почувствовал мешающее дышать напряжение в горле. Вспоминая об этом, Жолт мрачнел. Второй случай был в особенности тяжелым: ком не исчезал в течение нескольких часов. В тот раз, что он заикается, заметила даже Ольга.
Глава VIII
ДОБРОГО ПУТИ ТЕБЕ, ЖОЛТ!
Встреча была случайной. Зебулон просто притащил его к девочке, чуть не безумствуя от восторга. Он встал на задние лапы и смотрел ей прямо в глаза; он смеялся и осторожно потряхивал в воздухе передними лапами, с нежной настойчивостью требуя от нее ласки. Так он приветствовал друзей с горы Шаш.
Ольга нагнулась и прижалась лицом к его бархатистым ушам, вслушиваясь в его глубокое, радостное урчание.
— Зебука! — растроганная, говорила она, зная, какие чувства питает к ней пойнтер. Такой ураганной любовью он дарил всего трех или четырех человек.
Потом Ольга легко коснулась губами щеки Жолта.
— Ты совсем исчез, Жоли! — сказала она. — Мы искали тебя тысячу раз. Ты стал просто неуловимым. Как твоя болезнь?
— Я уже вылечился. Как Чаба?
— Он в лагере… или еще где-нибудь… Откуда мне знать!
— Кристи?
— Пошли ко мне. Я отвела ее недавно домой.
Сердце Жолта учащенно забилось. Еще можно было сбежать… Но нет! Так опозориться он себе не позволит. И он пошел рядом с ней. В горле его быстро набухал ком и, скользя, перекатывался с места на место. Жолт поминутно глотал и отвечал очень кратко. А Ольга, радуясь встрече, взяла у него поводок и весело, бездумно болтала. Она отрастила волосы, теперь они закрывали ей лоб и уши. Страшно волнуясь, Жолт заметил, что кожа Ольги, тронутая летним загаром, стала еще ослепительнее — она была теперь чуть темнее цвета слоновой кости. Эта девочка жила, как-то по-особенному светясь. Ее легкие шаги не только съедали расстояние — в их танцевальном ритме была и другая цель. Будь Ольга в лесу одна — Жолт это знал, — она двигалась бы, конечно, иначе.
Когда Жолт очнулся, они стояли уже перед дверью с табличкой: «Пал Же?дени». Щелкнул английский замок, Кристи и Зебулон бросились друг к дружке и тут же затеяли возню. Они играли и визжали от радости, пока не услышали приказание разойтись. Зебулон получил воду в белой миске, а Кристи пришлось придержать: ей не понравилось, что Зебулон пользуется ее посудой.
— Тварь завистливая! — обругала свою собаку Ольга.
Зебулон улегся в холле, Кристи, которую отправили в комнату, несколько минут бушевала, потом, смирившись, повалилась на толстый ковер. В холл проникали странные звуки: казалось, будто тикают взрывные механизмы. Жолт боязливо прислушался. «Почему я здесь?» — с какой-то строгостью думал он, словно готовясь к ответу на случай, если ему будет задан вопрос, зачем он сюда пришел.
Но едва он вошел в комнату, тайна сразу открылась: тикали и звенели, вторгаясь в мерные звуки друг друга, часы, десятка три часов; когда с этим звоном и тиканьем слух Жолта начал постепенно свыкаться, он стал в них улавливать даже тончайшие оттенки. Это был настоящий часовой оркестр.
Ольга смеялась:
— Мой отец часовщик. Ты разве не знал?
Жолт это знал. И все же музыка часов его заворожила. Исчез на минуту раздражающий страх, но на смену ему пришло опасение, что в комнате вдруг появится часовщик.
— Предка нет дома, нам повезло, — словно угадав его беспокойство, сказала Ольга. — Садись на софу. Я поставлю пластинку. Ладно?
Жолт кивнул.
— Когда ты рассмотришь часы, мы пойдем в мою комнату. Это комната папина. Что поставить? «Ten years after»?9
— Не надо. Я слушаю часы…
— Тебя это разве не раздражает?
Жолт отрицательно мотнул головой. Узнав, что часовщика нет дома, он успокоился.
— А твоя мама? — спросил он,
— Она приходит под вечер. За мной присматривает отец. В нашей семье у него самый зоркий глаз. И он постоянно за мной подсматривает.
— Почему?
— А потому что ему любопытно, провожают меня мальчики или нет. Однажды мы с Чабой стояли в самой глубине подворотни, и он все равно нас увидел.
