Евгения Яхнина - Чердак дядюшки Франсуа
— С миролюбивыми настроениями я расстался давно, — с неохотой согласился Клеран. — Ну что же, надо будет — мы выйдем опять не щадя жизни, с оружием в руках. Только надо твёрдо знать, чего мы хотим, за что боремся…
— Я думаю, Ксавье-то знает.
— Боюсь, и он не может во всём разобраться. Признаюсь, не ожидал я, что и он сломится после неудачи июльских дней.
Франсуа ничего не ответил. Оба молчали некоторое время. Ветер качал длинные ветви с зелёными, ещё не успевшими запылиться листьями, и они бились о стёкла мансарды.
— Жак вчера рассказывал о своём брате Анри, — после паузы произнёс Франсуа. — Тот пишет, что в Лионе сразу после июльских дней уменьшилось количество заказов. Видно, знатные господа испугались и решили, что не придётся им отныне ходить в шелках. А меньше заказов — больше безработных. Теперь фабриканты, по своему произволу, кого берут обратно на работу, кого не берут… Да и тем, у кого есть работа, несладко, на заработок не проживёшь, такой он стал грошовый…
— Заказы-то, может быть, и появятся вновь, но расценки, конечно, понизятся, — ответил Клеран. — Я всё жду, когда отменят закон против рабочих стачек но, видно, не дождусь. А между тем рабочие ведь не успокоились. В Париже как будто и спокойно, но зато в других местах… Может быть…
— Добрый день, отец! Добрый день, Клеран!
Ксавье вошёл в комнату, не сбросив пальто. Франсуа, хорошо знавший своего сына, сразу почувствовал, что Ксавье чем-то возбуждён.
— Что произошло?
— Ничего особенного не произошло, отец! — бодро ответил Ксавье. — Однако новости есть. Я виделся сегодня с господином Куантро. Ты ведь слышал, — обратился он к Клерану, — что Морис, — при упоминании имени покойного друга лицо Ксавье омрачилось, — хотел меня свести с Куантро — владельцем большой механической мастерской в Париже и ткацкой в Лионе. Он приходится Морису каким-то дальним родственником, и Морис вёл с ним переговоры ещё задолго до того, как я окончил школу. Так вот я сейчас иду прямо от Куантро. Он возьмёт меня к себе на работу, но… хочет, чтобы прежде я отслужил у него годик-другой в Лионе. «Запаситесь терпением, — сказал он мне, — я не прочь взять вас к себе в Париж, но проверить вас могу лишь на работе в Лионе».
— Так и сказал? — вырвалось у Франсуа.
— Да, так и сказал. И вот уж не знаю, правильно я сделал или нет, но я отказался. Уж больно не хочется мне оставлять вас с сестрёнкой одних…
— Ты правильно сделал, сынок, — перебил его Клеран. — Стоит ли тебе уезжать из Парижа? Хоть я и мог бы, конечно, присмотреть за твоими… Притом, для всякого хозяина полезно, когда служащий не сразу соглашается на все его условия… У тебя, кстати, почерк хороший. Я знаю одного актёра, ему надо роли переписывать, а сам он пишет как пятилетний ребёнок… Я поговорю с ним о тебе…
— Поговори, буду очень тебе благодарен. У меня тоже кое-что наклёвывается. В одной конторе нужен чертёжник.
И Клеран, и Франсуа с недоумением подумали, что, несмотря на то что принесённую им новость никак нельзя было назвать благоприятной, Ксавье чем-то не то обрадован, не то возбуждён. Апатия, которая так пугала их обоих, как-то внезапно с него соскочила.
— А что у тебя слышно нового? — спросил Ксавье Клерана.
И тот опять отметил про себя, что давно Ксавье не говорил с ним таким задушевным тоном.
— Да у нас в типографии всё то же. Жалованья, как тебе известно, нам не прибавили. А господин Бод, наш управляющий, ходит озабоченный. Напуган он очень тем, что было в июльские дни, и не знает, что можно печатать, что нельзя… Ах, французы, французы! Как любим мы благодушествовать и как охотно признаем того, кто правит нами в данный момент. Взять хотя бы твоего отца. Сколько лет прошло, а он всё не может забыть Наполеона. А сколько лет мы не могли разделаться с Карлом и склоняли шею перед его властью!.. Теперь Луи-Филипп… У этого есть шансы долго оставаться королём и по привычке считаться «добрым».
— Ты прав, Клеран. Я тоже мучительно раздумываю над тем, что произошло! Да что я?! Бланки, который больше нашего читал, видел и понимает, тоже озабочен тем, как всё обернётся… Но сегодня мне надо уйти, я не могу оставаться ни на минуту дольше, а разговор на такую тему требует времени.
— Куда ты так спешишь? — осведомился Франсуа с тревогой.
Лицо Ксавье снова осветилось.
— Меня ждут в три часа по одному делу. Ничего особенного и ничего плохого, — поспешил он заверить отца. — Но никакого отношения к господину Куантро это дело не имеет, — вдруг весело и как-то озорно рассмеялся Ксавье.
Франсуа и Клеран успели только переглянуться, а Ксавье уже спускался по крутой лестнице, ведущей с чердака вниз.
— Если выйдет, как я задумал, я всё расскажу! — бросил он на ходу.
Ксавье мало-помалу пришёл к мысли о том, что он был несправедлив к Люсиль, что он должен объясниться с ней, а не таить обиду в себе. И теперь он шёл к ней. Шёл, чтобы просить её забыть все недоумения, недомолвки. Ведь они любят друг друга. Теперь он поверил, что и она любит его, хотел поверить! Если не любит сейчас, то полюбит! Непременно полюбит! Пусть только она даст ему слово, что они будут вместе и что она согласна ждать. А он добудет себе работу, каких бы усилий это ни стоило — пусть даже на время придётся стать чернорабочим. Лишь бы Люсиль была с ним!
Глава двадцать девятая
Опять Воклер!
Часы в столовой пробили три раза. Скоро должен прийти Ксавье. Он сам предложил Люсиль увидеться, напомнив, что уже давно не имел возможности поговорить с ней без посторонних. Девушка расцвела от его слов. Что-то он ей скажет? О чём будет их разговор?
Люсиль чувствовала себя совершенно свободной: после злополучного вечера у г-жи де Мурье, несмотря на все уговоры хозяйки, она вскоре отказалась у неё служить. Нет, нет, ей не надо никаких денег. Хоть она и привыкла за последнее время к самостоятельному заработку, но не в силах слышать, как беззастенчиво в салоне г-жи де Мурье обсуждают июльские дни — те дни, когда погиб Мишель. Вдобавок ей невмоготу присутствовать при том, как Воклера провозглашают поэтом. Можно подумать, что он и впрямь поверил в своё поэтическое призвание.
Люсиль вспомнила, что до своей «блестящей» карьеры у г-жи де Мурье она успешно расписывала веера, которые имели большой успех у модных дам. Купив акварели и кисти, она сделала на пробу несколько вееров: стоило ей принести их к г-же де Мурье, чтобы показать свою работу, как она получила столько заказов, что вопрос о «карманных» деньгах сразу отпал.
«Что он мне скажет? Что он мне скажет? — неотрывно думала Люсиль. — Я скажу ему…»
Словно в ответ на её мысли раздался звонок у входной двери.
Люсиль онемела, увидев в дверях де Воклера, в чёрном сюртуке, с чёрной шляпой в руках, официального и церемонного.
— Что вам угодно? — растерявшись, спросила Люсиль, настолько поражённая неожиданным визитом, что даже не ответила на приветствие гостя.
— Разрешите мне войти? Собственно говоря, мадемуазель Люсиль, я пришёл не столько к вам, сколько к вашей матушке, мадам Барбаре.
С этими словами Вальдек положил шляпу на столик для шляп и непринуждённо, как будто бывал здесь не раз, повесил на вешалку пальто, которое было перекинуто у него через руку.
— Войдите, пожалуйста, господин де Воклер. — Люсиль ввела его в маленькую гостиную. — Садитесь, пожалуйста.
Вальдек окинул взглядом комнату и нашёл, что она обставлена хоть и скромно, но со вкусом. Выбрав кресло поудобнее, он легко опустился в него и сказал:
— Мадемуазель, я ещё раз приношу свои самые глубокие соболезнования… И я намеревался лично выразить их вашей матушке, с которой, к сожалению, не знаком.
— Спасибо, господин Воклер, но после гибели брата мать моя никого не принимает. Я расскажу ей о вашем посещении и передам ваши слова, которые несомненно будут ей приятны.
— Если вы не торопитесь, мадемуазель, я хочу попросить у вас разрешения задержать вас ещё на несколько минут.
Люсиль раздражала неторопливая речь Вальдека, его излишняя, как ей казалось, вежливость, но она сдерживала себя. «Неужели он опять заведёт разговор о песнях? О причинах, которые побудили его разорвать наш договор?» — с тревогой подумала она. Понимая, что с минуты на минуту придёт Ксавье, она совершенно потеряла терпение.
— Прошу вас извинить меня. Но, к сожалению, я не могу продолжать беседу с вами… Я не оставляю надолго мою мать одну… Простите…
— Я всё понимаю, мадемуазель. Понимаю и глубоко сочувствую. Поэтому-то я и выжидал столько времени, не решаясь нарушить уединение мадам Менье, скорбь которой так понятна. Иначе я уже давно был бы у вас. Я несколько раз справлялся, и мне сказали, что господин Жак даже не посещает свой кабинет, а теперь, как мне сообщили, преодолев своё горе, он начал работать.
