Сергей Алексеев - Секретная просьба (Повести и рассказы)
ГОЛОДАЙ-СЕЛО
ДЕД САШКАДлинной горбатой улицей растянулось село Голодай. Легло оно между лесом и рекой Голодайкой, повиснув ветхими, скособочившимися избами над самой кручей. И только в центре села, на самом высоком месте, как напоказ, ладный дом с каменным низом. Резное крыльцо. Дубовая дверь. Вывеска: «Лавка. Пафнутий Собакин».
В Голодай-селе Лёшка уже бывал: приезжал вместе с бабкой Родионовной в гости к деду Митину.
Минуло три года. И вот Лёшка снова идёт по голодаевской улице. Прошёл мимо лавки Собакина, свернул в проулок, спустился к овражку. Тут у самой околицы старенький дом, подгнившие брёвна, дырявая крыша, единственное оконце подслеповатым глазом смотрит на мир. Это и есть изба старика Митина, или, попросту, деда Сашки. Лёшка ударил в дверь.
— Кто там?
Дверь отворилась.
— Лексей! — закричал старик. — Ить ты. Откуда ты взялся?! — Смотрит дед Сашка, не верит своим глазам. — Вот так гость! Ну и дела. Лёшка, внучек, пожаловал! Заходи, заходи, — засуетился старик.
Лёшка переступил порог, глянул по сторонам. Всё тот же стол, та же лавка, те же брёвна в углу, и дед Сашка тот же самый, такой же маленький, с бородавкой на правой ноздре.
— Ты что же, насовсем или как? — обратился старик.
— Насовсем.
— Тебя что же аптекарь прогнал или что другое?
— Я сам не схотел, — ответил уклончиво Лёшка.
— Эна она чего… — протянул старик. — Выходит, аптекарь строгий… Дед Сашка снова засуетился, притащил целую миску солёных огурцов, отрезал краюху хлеба, придвинул к Лёшке: — Ешь, наедайся.
Вечером пришли соседи: дед Качкин, Дыбов-солдат, по ранению вернувшийся с фронта, Прасковья Лапина и ещё человека два или три. Все с удивлением смотрели на Лёшку, поражались, как он один доехал из Питера. Потом стали расспрашивать про Петроград, про свержение царя.
И мальчик рассказал обо всём, что видел: про то, как в городе пять дней шла стрельба, как разъезжали грузовики с солдатами, как арестовывали жандармов, про Арсенал и про многое другое.
Ну, а что в Питере про землю говорят? — спросил Качкин.
— Когда её мужикам нарезать станут? — добавил Дыбов.
— И как там с войной, скоро ли с немцем замирятся? — полезла Прасковья Лапина.
Лёшка задумался. О земле он ничего не знал. Про войну тоже. И мальчик снова принялся рассказывать про грузовики, Арсенал и как арестовывали важных царских чиновников.
Но теперь собравшиеся уже потеряли интерес к Лёшкиным рассказам и вскоре начали расходиться.
— Чего это они? — спросил мальчик у деда.
— Земля, Лексей, — ответил старик, — для мужика вещь первейшая. На кой им твои грузовики и твой Арсенал. Ты им землицу возьми и выложи. Э-эх, и чего царя только скидывали, раз землю не дают, — вздохнул дед Сашка.
СВЕРЖЕНИЕОбжился Лёшка на новом месте. Познакомился с Сонькой Лапиной, с Митькой Дыбовым, с Петькой Качкиным и другими ребятами.
Все с завистью смотрели на Лёшку: приехал из Питера, видел, как царя скидывали, бывал в домах у князей и графов и видным делом был занят служил у аптекаря, разносил порошки и лекарства. Стали ребята крутиться около Лёшки и по пятам за ним бегать.
И вот как-то Лёшка затеял играть в царя. Однако царём никто не хотел быть. Заспорили. Тогда Сонька предложила позвать Аминодава Собакина, сына кулака и лавочника Собакина. Предложение понравилось. Ребята побежали к кулацкому дому.
— Аминодав, хочешь царём быть?
— Хочу. — Потом подумал: — А бить не будете?
— Зачем же бить — ты же царём. Главным!
Аминодав согласился.
Стали думать о царском дворце. Сонька сказала, что лучшего места, чем банька у Качкиных, и не сыщешь. Она далеко, на огородах, возле самого леса. Народ там не ходит. Мешать не будут.
Так и поступили. Соорудили из досок и веток молодому Собакину трон, сплели из соломы корону, и стал Аминодав царём.
Поначалу игра кулачонку нравилась. Он важно сидел на троне, подавал разные команды, и ребята немедленно всё исполняли: кланялись «царю» в ноги, носили его на руках, Петька Качкин отплясывал казачка, Сонька Лапина пела «страдания», а потом все разом — «Боже, царя храни».
Наконец ребятам это наскучило.
— А теперь, — проговорил Лёшка, — будем играть в свержение.
— В свержение, в свержение! — закричали ребята.
— Не хочу в свержение, — заупрямился Аминодав.
Тогда мальчишки бросились на Собакина, стащили его с трона, растоптали корону и даже скрутили руки.
— Пиши манифест, — приказал Лёшка.
— Манифест, манифест!.. — вопили ребята.
Сонька сбегала, принесла карандаш и бумагу.
— Пиши, — потребовал Лёшка.
Аминодав вытер набежавшие слёзы, взял карандаш.
— «Божьей милостью, — диктовал Лёшка, — мы, Николай Второй, император Всероссийский, царь Польский, великий князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая… (Ребята с восхищением смотрели на Лёшку.)…признали мы за благо отречься от престола…»
В этом месте Собакин опять заупрямился.
— Пиши! — Лёшка смазал «царя» по затылку и продолжил: — «…и сложить с себя верховную власть».
Аминодав нехотя написал.
Стали спорить о том, как же подписывать.
— Пусть пишет «Собакин», — зашумели ребята.
Лёшка заколебался. Решили так: «Николай Второй», а ниже — «Собакин».
— Хорошо, — сказал Лёшка, просмотрев бумагу. — А теперь давай играть в заключение.
— В заключение, в заключение! — закричали ребята.
Решили содержать свергнутого «царя» тут же в баньке. Собакин опять заупрямился. Снова заплакал. Но слёзы и на сей раз не подействовали. Баню закрыли. Для надёжности поставили караульщиком Петьку Качкина. Дали ему вместо ружья палку, а сами помчались на кручу к реке Голодайке покататься на санках по последнему снегу.
Крутится Петька около баньки. Скучно.
— Пусти, — раздаётся из-за дверей. — Пусти.
Ходит Петька, делает вид, что ничего не слышит.
— Пусти, — хнычет Аминодав. — Я тебе леденцов принесу.
И снова Петька не подаёт виду. Виду не подаёт, а у самого начинает сосать под ложечкой. Представит леденцы — слюна в рот сама собой набирается. И всё же решает: «Нет, не открою».
Понял Аминодав, что Петьку ни слезами, ни леденцами не возьмёшь. Решил по-другому.
— Петька, — позвал жалостливо. — Петька!
Мальчик подошёл к двери.
— Ну что?
— Открой, мне по нужде.
Петька задумался: не ожидал такого. А Аминодав скулит и скулит:
— Пусти, ой, не могу. Пусти, ой, не могу!
«Ладно, на минутку пущу», — решил Петька. А Собакин только того и ждал. Был он и годами старше и ростом выше. Схватил Петьку и втолкнул вместо себя в баньку.
Вернулись ребята — нет караульщика. Подошли к двери. Услышали плач. Вошли в баню. Сидит Петька, слёзы рукавом вытирает.
— Ты как здесь? — набросился Лёшка.
— Обманул, — захныкал Петька и рассказал про Собакина.
Лёшка замахнулся.
— Эх ты, царя упустил! Революцию предал. Теперь и война не кончится. И земли мужикам не дадут.
Хотел Лёшка излупить Петьку. Но ребята заступились. Мал Петька, глуп. В Питере не жил, порошков и лекарств не разносил, как царя скидывали, не видел — где же ему понять про такое!
БАРЫНЯ ОЛИМПИАДА МЕЛАКИЕВНАНа все четыре стороны от Голодай-села расходились господские земли.
Принадлежали они помещице Олимпиаде Мелакиевне Ширяевой.
Дом Олимпиады Мелакиевны стоял на пригорке в двух верстах от села. Дом был старинный, приземистый. Четырьмя стенами и шестью колоннами врос он в землю, словно всосался.
Слева от дома река Голодайка, справа дубовая роща, прямо поля и поля. Любила барыня выйти на крыльцо, посмотреть на округу. Стоит барыня, смотрит, не сходит с лица улыбка. Куда ни глянь: земля, луга, лес — всё барское.
Перед самой войной Олимпиада Мелакиевна построила мельницу. Мельница была паровой. Стояла она у самого леса, в версте от барской усадьбы. И из ближних и из дальних мест съезжались сюда подводы. Целый день топчутся у мельницы мужики, ругаются бабы. Льётся золотым дождём ржаное, пшеничное, ячменное зерно. Крутит свою бесконечную карусель огромный каменный жёрнов.
Тут же при мельнице стоял индюшатник. Барыня Олимпиада Мелакиевна разводила индюшек. Индийские петухи и куры, неохотно уступая дорогу лошадям и людям, важно расхаживали по мельничному подворью, клевали в избытке рассыпанное зерно, жирели и дожидались престольных праздников. Под рождество, пасху и троицын день к индюшатнику подъезжали подводы. Важных птиц усаживали в клетки и отправляли в город на базар для выгодной распродажи.
За индюшками ходила хромоногая Харитина. А вечерами её сменял дед Сашка. Был он ночным сторожем и при индюшатнике и при мельнице. Для защиты от возможных разбойников дед имел колотушку. В руках с колотушкой и коротал старик длинные зимние ночи.
