Полиен Яковлев - Первый ученик
Они подошли к чужим воротам. Ворота были наглухо заперты на засов.
— Лезь! — приказал Люба и стал подсаживать Мухомора. Тот быстро вскарабкался и мигом очутился в чужом дворе.
— Открывай калитку! — торопил Люба.
— Сейчас! — ответил ему Мухомор, но вдруг оглянулся и остолбенел. На крыльце, подняв брови, стоял Амосов.
— Неужели Токарев? — спросил он, искренне удивившись, и, сойдя по ступенькам, медленно пошел навстречу.
— Открывай! — крикнул вторично Люба.
Володька открыл калитку.
— Нельзя, нельзя! — испугался и закричал Амосов. — Нельзя, отец никого не велел впускать.
Но Люба уже стоял во дворе. Подойдя вплотную к Амосову, он сказал сурово:
— Слушай ты, гимназист, где здесь у вас выход на другую улицу?
— На другую улицу? — переспросил Амосов. — Не покажу… Папа не велел… Чего ради вы влезли сюда без спроса?
Мухомор стоял и кусал губы.
— Люба, — сказал он наконец, — не надо! Ты ведь не знаешь… Это же дом Амосовых… Я не хочу… Понимаешь, я не хочу.
И обратился к Амосову:
— Ты не думай… Если б я знал, что это твой двор, да разве бы я… Разве стал бы я у тебя искать защиты? У тебя, у Амо-со-ва…
И, не ожидая ответа, Володька, выскочив за калитку, крикнул:
— Люба, ты, как хочешь, а я…
— Ээ, — только и смог выговорить Люба и побежал вслед за Мухомором.
Оставшись один, Амосов подошел к калитке и снова задвинул засов. Повернулся и медленно направился к дому. Неожиданная встреча с Мухомором удивила его. Но вскоре удивление стало сменяться другим чувством — нехорошим и неприятным… И чем больше Амосов старался от этого чувства отделаться, тем настойчивей оно овладевало им.
— Ну и что ж такого? Ну и что ж такого? — пытался успокоить себя Амосов, но, как назло, ему становилось еще досаднее, еще неспокойнее. Он понимал, что поступил низко.
— Эх, да, авось, никто этого рыжего не тронет, — снова попробовал он утешить себя. — И что это за воображение? Подумаешь!.. Гм… Не захотел прятаться у нас во дворе… Не захотел и не надо… При чем тут я?
С этими словами он опять подошел к калитке, открыл ее и осторожно выглянул на улицу. Там было тихо.
— Ну и шут с ним, — сказал вслух Амосов и вернулся во двор. Однако на душе у него все еще было не совсем спокойно… Тогда он пошел в комнату, сел за рояль и, отстукивая одним пальцем клавиши, запел:
Чижик-пыжик,
Где ты был…
— Бог мой! Что за музыка? — появилась в дверях мама. — Оставь, пожалуйста, у меня и без того мигрень.
— Фу! — вскочил Коля. — Никогда поиграть не дадут.
Захлопнув крышку, вскочил, надулся и побрел в свою комнату. Взяв в руки книгу, прилег и стал читать. Зевнул раз, другой, закрыл книгу и потянулся.
— Какая скучища…
И опять зевнул.
* * *Лебедев и его товарищи тоже еле выбрались из перепалки. Проводив по домам гимназисток, они шли по улице, стараясь держаться непринужденно, и тихо разговаривали.
— От нагаек кое-как избавились, — хмуро сказал Минаев, — а вот от директорских выговоров теперь вряд ли нам уйти. Как бы нас из гимназии не того…
— А тут еще экзамены на носу, — напомнил Долгополов. — За то, что мы не пришли на урок, нас, конечно, из гимназии не выгонят, а вот за участие в маевке…
— А заметили? — спросил Минаев. — Гимназисток тоже было много. Аню один казак чуть-чуть не огрел нагайкой.
— Я бы его убил! — невольно вырвалось у Лебедева, но он спохватился и умолк.
Товарищи украдкой глянули на него, но никто не сказал ни слова.
— Попочка, наверное, уже доложил Аполлону, — проворчал Минаев. — Вот еще личность…
— Да… Мелкая душонка.
— Пошли по домам, товарищи! — предложил Лебедев. — Завтра утром встретимся в гимназии. Только уговор: пока все не соберемся, на глаза начальству не показываться, а то начнут нас расспрашивать поодиночке. Это хуже всего. А ты, Минаев, почини рукав, смотри, он у тебя еле держится.
— Еще бы, — сказал Минаев. — Подбежал ко мне какой-то тип в пиджачке. Рожа пьяная. Так сивухой от него и прет. Схватил за рукав и орет: «А ну иди, иди к директору, он тебе покажет, как в такие дела путаться». Орет, слюни у него изо рта текут. Зло меня взяло. Я как развернусь, да как ударю его по лицу, а он, мерзавец, еще крепче в рукав вцепился. Я и так, я и этак, не вырвусь, да и только. Наконец, улучил удобный момент, дернул руку, а рукав — ррр и пошел по шву. Спасибо кто-то подоспел на помощь, а то я либо совсем без рукава остался бы, либо этот тип действительно приволок бы меня к Аполлону Августовичу.
— Либо, — сказал Лебедев, — сделали бы из тебя котлету. Этим пьяным черносотенцам попадись только в руки… Ну, пошли. Кому куда? Я — направо.
И, распрощавшись, они разошлись в разные стороны.
* * *Когда Медведев явился домой, мать спросила:
— Почему поздно так из гимназии?
— Нас водили всех на прогулку…
— А где фуражка?
— Я наклонился над рекой…
— Неправда! — оборвала мать. — По глазам вижу, что неправда. Покажи глаза.
— Вот еще, — отвернулся тот. — Говорю — значит, правда.
— Покажи глаза, — повторила мать. — Так, так, — покачала она головой, — нечего сказать, хороший мальчик. Так где же ты был?
Не умея выпутаться, Медведев ответил:
— Дрался.
— С кем же ты дрался?
— С войсками.
— Что?
— С конницей.
— Боже, — сказала мать, — ты совсем дурак. Был маленький — я тебя в угол ставила, а теперь что я буду делать с тобой? Что?
— По-моему, ничего, — спокойно ответил Медведев.
— Из дому выгоню! В пастухи отдам! — не унималась мать. — Ты меня еще долго изводить будешь?
— Если бы ты читала Гюго, так ты бы…
— И Гюго отберу, и все книги в печке сожгу.
Медведев надулся и сел за стол.
— Ешь хорошенько! — уже не помня себя, кричала мать, ставя перед ним супник. — Боже мой, ну почему ты не маленький? Я бы снова тебя отлупила зонтиком.
И, окончательно разволновавшись, она заплакала и ушла из комнаты.
Медведев оглянулся, вздохнул и потянулся за ложкой…
* * *События разворачивались быстро.
В тот же вечер в мужской и женской гимназиях состоялись заседания педагогических советов.
В мужской гимназии решили: «Лебедева Петра, ученика восьмого класса, за безобразное поведение, за подстрекательство и личное участие в уличных беспорядках к выпускным экзаменам не допускать. Остальным сделать строжайшее внушение и предупредить в последний раз».
В женской постановили: «Ученицу восьмого класса Анну Шурупову за безобразное поведение, за подстрекательство и личное участие в уличных беспорядках к выпускным экзаменам не допускать. Остальным сделать строгое внушение и предупредить, что если они…»
Остальное все понятно.
Тяжёлая весть
В аптеку вошел Лебедев. Самоха увидел его и… покраснел. Ему вдруг стало стыдно, что он уже не гимназист, а какой-то аптекарский мальчик, ступкомойщик, как прозвал он себя.
— Здравствуйте, — не совсем дружелюбно ответил он на поклон Лебедеву и пошел было за перегородку, но тот остановил его и сказал:
— Будьте добры… На десять копеек мятных капель…
Самохину еще не разрешалось заниматься отпуском лекарств, но, боясь окончательно уронить себя в глазах Лебедева, он решил нарушить это запрещение и направился к дальнему шкафу, где стояли пузырьки с мятными каплями.
Лебедев пошел вслед за ним и, улучив удобную минуту, шепнул:
— Тсс… Самохин…
Тот оглянулся, спросил удивленно:
— Что?
— Выйди к воротам, есть важное дело, — шепотом сказал Лебедев и, чтобы отвлечь подозрение появившегося в дверях Карла Францевича, закончил нарочито громко:
— Да-да, на десять копеек мятных капель и зубного порошка коробочку.
— Может быть, пасты? — подошел и любезно спросил Карл Францевич. — Есть прекрасная паста. Она, знаете ли, так приятно освежает рот. Разрешите предложить? А ты чего здесь? — вдруг грубо сказал он Самохину и кивком головы указал ему на перегородку, за которой скрывалась неприглядная ступкомойка.
Самоха вновь покраснел и, отвернувшись от Лебедева, быстро ушел из аптеки.
В ступкомойке он сел на табурет и задумался. После того как Карл Францевич так презрительно подчеркнул его роль в аптеке, ему уже совсем не хотелось показываться на глаза Лебедеву. С другой стороны, мучило любопытство: зачем так таинственно вызывают его к воротам? Что случилось?
— Пойду все-таки, узнаю, — решил он и, стараясь не стучать дверью, осторожно улизнул во двор.
Не прошло и двух минут, как к нему подошел Лебедев.
— Слушай, Самохин, — сказал он, — в гимназии ты всегда был хорошим товарищем. Выполни, пожалуйста, одно поручение. Вот записка. Ее надо передать Токареву.
